– Быть как все нормальные – это, в твоем понимании, ворчать у прилавка Жадного Гнада при виде своих вчерашних вещей, которые жнецы забрали на склад для вспоможения? А затем послушно и терпеливо выкладывать свои пожитки в обмен на эти самые свои вчерашние вещи? Ты права, я поступил, как ненормальный, и поймал советников на этом воровстве!.. Вот жаль только, что не Кватоко, а мелкую сошку Лиллуая…

– Ну и зачем ты его поймал? – воскликнула мать. – Ну всегда найдется крыса в мешке с кукурузой, этим ты никого не удивил… А понимал ли ты, что своей выходкой подвергнул опасности меня, отца и своего брата? Конечно же, нет!.. Зато за тобой носилась толпа таких же бездельников, которые мечтают лежать пузом кверху, а не работать!.. А ты, наверное, чувствовал себя таким важным и героическим, да? Тот был таким же заносчивым дурилой…

– Кто тот?

Мать поджала губы.

– Как звали моего отца?

– Никак его не звали!.. – огрызнулась Колопантра. – Его только леса звали, вот в них он и закончил… Всем сказали сидеть по домам!.. Нас окружили враги, очень опасные враги!.. Нет, надо переться в лес, ему же все нипочем!..

– Его убили Смотрящие в Ночь.

– Да как ты смеешь!.. – взвизгнула Колопантра, и ее лицо перекосило от злобы.

Венчура отшатнулся, только сейчас обнаружив, насколько ее лицо оскотинилось. Он уже много зим в него не заглядывал, предпочитая отводить глаза или вообще сбегать из семейного дома. Но то, что он сейчас узрел, не оставило в нем сомнений – его матери давно нет в живых.

– Как ты смеешь, – прошипела она снова, – осквернять о нем память? Ты в то время еще мочился под себя, а мои друзья, близкие, и люди вокруг гибли, гибли, гибли… – она трясла головой с каждым словом, а слюни яростно разлетались в стороны, – ГИБЛИ!.. Бледнолицые с грохочущими палками, Пожирающие Печень, Танцующие на Костях!.. Хоть на голую скалу лезь, хоть вой койотом!.. Столько стариков видели все эти ужасы своими глазами, и вот, только немного в племени улеглось, как находится бестолочь, которая не хочет, видите ли, страдать за еду, потому что самая умная… И начинается… Не было никаких Пожирающих Печень, говорит, советники нам врут… Смотрящие в Ночь, храни их Отец, нас, оказываются, убивают… И все ради того, чтобы тебе снова порукоплескали?.. Да как ты смеешь!.. И это я тебя родила… Какой позор!.. – Колопантра душераздирающе разрыдалась.

Венчура ошеломленно стоял, не зная, какие слова тут можно подобрать. Какой бы противоестественной не казалась вся эта чушь, выкрикнутая матерью, его все равно проняло чувством непонятной вины и беспомощности. В самом ли деле он бестолочь, которая хочет совершить нечто важное и героическое, и только?.. Все ради похвалы? Что за чушь… Венчура с отвращением тряхнул головой, будто ее облепили навозные мухи. Как же был прав отец – не надо было ему сюда приходить.

– И что, опять со своими дружками соберетесь? – сдавленно вскрикнула мать сквозь слезы. – Мало тебе славы с прошлого раза, хочешь больше? Рожа треснет!.. Я не позволю тебе рисковать нами!.. Сам катись, куда угодно, можешь хоть вслед за этим дурилой в лес, там и подохнешь, но если снова вздумаешь морочить людям головы, ставя нашу семью под удар, я лично пойду к воинам!.. Слышишь?! Я пойду к воинам, и потребую, чтобы тебя сослали на карьер… Вот там голову и прочистишь от своих думок!.. Если бы не добряк вождь, которого ты так обвиняешь во всех бедах, я бы тебя не спрашивала, давно бы уже запнула на карьер… Тебе повезло, что он оставил за людьми право чем заниматься, даже несмотря на войну… Пахать на тебе надо, я считаю, только тогда в человека превратишься!.. Я давно Брюму говорю, что если он вновь объявит…

Венчура не стал дослушивать, кто там что вновь объявит. Он молча взметнул кисею и покинул жилище.

Утром у выхода из штольни их уже поджидал коротышка. Каждому доставалось по шлепку жердью ниже спины и гортанный выкрик на незнакомом наречии вдогонку. Веселящий Стену встал на проходе и стал томно извиваться под ударами, потешно изворачивая и подставляя свой необъятный зад.

– Да!.. еще, давай еще!.. Мне это нравится!..

Коротышка скалился своими уродливыми зубами и хлестал того снова и снова, пока наконец не сдался. Ворчливо хохотнув, он оттолкнул шутника с прохода к остальным. Последним вылезшим из штольни шлепков жердью не перепало.

Похватав утварь, они последовали за надзирателем к какому-то новому месту. Окрестности тут были еще громче и оживленнее, гравий истоптаннее, мощно несло жаром из открытых плавилен у подножия. В длинных каменных траншеях с водой поблескивала какая-то странная, блестящая накипь. Трудяги здесь ходили в передниках и грубого кроя рукавицах из толстой, промятой кожи. На пришедших они поглядывали с пренебрежительной ленцой.

Спустившись к грязному, зашлакованному ручью, команда горняков съежилась в тени огромной махины, которую именовали сердцем карьера, домной. Та урчала и шипела, словно огромный живот, который по глупости до отказа набили пряностями. Водяное колесо было соединено со здоровенными мехами, и те безостановочно раздувались и сдувались, нагнетая воздух и раскаляя докрасна жерло рукотворной горы.

По другую сторону домны были расположены мехи поменьше – их в движение приводил горизонтальный вал с массивными поручнями, которые толкала уже не вода, а пятеро мужчин. Монотонная работа обратила их лица в камень – такой же тупой и равнодушный, покрытый липкой и серой пылью.

Вершина домны была обнесена опалубкой, по которой сновали погрузчики угля. Лопатами они забрасывали его в пылающее сопло, как можно дальше отворачивая замотанные полотнищами лица от стреляющих огненных брызг. Жирный дым с копотью непрерывно валил в небо. Мучавший Вохитику вопрос о том, откуда с утра на небосклоне берутся грязные, портящее настроение тучи, не покидающие каньон до самой ночи, отпал сам собой.

Снизу из фурмы неохотно вытекал тягучий, жизнерадостно красный, в точности как солнце, почти что полностью освобожденный Отец – он заполнял длинный желоб и застывал. Полученные чушки трудяги еле отрывали от жженного гравия и бросали в волокуши, а носильщики тащили их в плавильни для пудлингования – окончательного прощания железа с мерзкой и приставучей землей.

Вохитика зачарованно смотрел на эти силы, заставляющие непробиваемо твердое течь, как слезы, а жидкое вращать громадину, что превосходила габаритами хоган, в котором жила его семья, и млел. Конструкции здесь казались невероятными даже для сновидений, чего уж говорить про мальчика, который ранее не видел ничего сложнее дверного засова.

– Если что непонятно, то у меня спрашивай, – предложил Поганьюн, любуясь тем, как Вохитика беспомощно озирается по сторонам.

Парень с трудом подобрал слова, чтобы склепать из них худо-бедный вопрос, но к тому мигу Поганьюна уже не было на месте. Тот был горняком-тактиком, как Вохитике объяснили по пути к домне – ответственная должность, где работать больше приходится умом, нежели мускулами. По большому счету именно Поганьюн решал, где остальная команда будет долбить камень, как долго, насколько мучительно, и в какой позе – если, конечно, в дело не вмешивался коротышка, как это было вчера, из жажды заткнуть за пояс зазнавшегося горняка-тактика. Но заканчивалось это всегда одинаково. Надзиратель оказывался не прав, и ресурс команды оказывался растраченным впустую.

Вугулай, по всей видимости, был излюбленным помощником Поганьюна и стоял на подхвате, но сколько Вохитика за ним не следил, пока не было ясно, в чем именно заключались его обязательства. Но время от времени старик что-то бубнил, а Поганьюн восклицал от смеха, едва не роняя из рук мерило из шипа и бечевки.

Горняки стояли без дела, вздрагивая от выстрелов в печи и ожидая, пока Поганьюн прикинет место, где начинать вырабатывать штрек. Коротышку их бездействие сильно нервировало. Подойдя к одному вплотную, он оглушительно окликнул его прямо в лицо и пнул по мешку с углем, стоявшим у входа в плавильню. Тот непонимающе развел руками, за что надзиратель схватил его за шкирку, заставил схватить мешок и пальцем указал переставить его к соседнему входу в плавильню. Тот, глупо ухмыляясь, занялся бестолковым делом. Тем временем коротышка уже нащупал мутными глазками Вохитику.