Если бы он ее не пустил, если бы удержал рядом, или вообще оставил бы в лагере… Он помнит ее кровь, красные пятна до сих пор на его куртке, на груди, на рукавах. Он рвал рубашку, чтобы приложить к ране, чтобы остановиться кровь, прижать посильнее. Он нес ее. Шептал, просил, умолял. Но она закрыла глаза. По щекам стекали слезы, а он отдавал приказы нести ее к медикам. Зачем он ее отпустил? Зачем отдал? Хотел мести, не хотел, чтобы его боль видели в отряде? Думал, что промедлив, он ее не спасет? Или думал, что все равно не спасет и не хотел, чтобы она умирала на его руках?
Сколько он так просидел, он не помнит. Не помнит, когда ушла Исбель. Не помнит, когда веки закрылись, а голова опустилась на край кушетки. Не помнит, когда его разбудил Уэверт, предлагая еды. Она не проснулась. Сколько прошло, он не помнит. Но она не приходит в сознание. Не помнит, сколько рядом с ним провел эльф. Тоже сидел рядом и молчал. Тоже переживал. Не помнит, когда он безмолвно ушел. Не помнит, кто был рядом потом. Рейнард? Мэва? Исбель? Он не помнит. Не помнит, как его подняли и пересадили на стул. Не помнит дней и ночей. Не помнит. Но знает, что прошло три дня.
Три дня она лежала. Три дня он сидел рядом. На третий день его выгнали, просто вынесли оттуда. Кто это был, он помнит. Уэверт и Рейнард. Утащили его в замок. Силой. Он пытался упираться, он не хотел отходить от своего Лисенка. Но тело не слушалось. Он не ел, почти не спал. Он не запомнил коридоры замка, комнату куда его привели. Где его раздели слуги, где его умыли, побрили и переодели. Он не помнит, как провел взаперти следующие три дня. Ему приносили чистую воду, еду. Но он ничего не помнит. Помнит только, как его выпустили. Он смотрел на Уэверта, и тот понимал его без слов. Просто отвел в соседнюю комнату, где лежала она.
Такая же бледная. Также без сознания. Следующий день он помнит в мельчайших подробностях. Помнит каждую секунду. Каждое изменения на прекрасном личике. А они были. Она иногда хмурилась. Редко улыбалась. Он ловил каждое изменение мышц. Каждое легкое движение, короткий вздох. В неверии держал маленькую ручку. Прижимался лбом к ее острому плечу. Ее переодели в ночную рубашку. А прежнюю одежду выстирали, заштопали и повесили рядом на стул. На столе стояла уйма склянок и пробирок с разными жидкостями, лежали бинты и тряпки. Ее волосы пахли ветром, свободой, огнем, травами и кровью. Он хотел сжать ее в своих объятиях. В первые за эти шесть дней он что-то так сильно захотел. До этого была лишь темнота. Неверие. Боль. Скорбь. Ожидание. Сейчас он чувствовал, отчетливо чувствовал, что она скоро проснется. Казалось, что в любую секунду она откроет свои голубые глаза, и он утонет в синем море. Но она не открывала глаз, будто играясь с ним. Будто распаляя его еще больше. Он ждал. Ждал, как верный пес. И дождался.
На закате. Когда заходящее солнце окрасило замок в Ривии в красный цвет, она открыла глаза. Сонно. Тяжело поднимая веки. Хмурясь. Долго фокусируя взгляд на лице Гаскона. Он не дышал. Он смотрел на нее и не дышал. Он больше ее не отпустит. Больше не позволит никому ранить ее. Слезы текли по щекам. Голубые глаза неверующе смотрели на него. Ладошка с трудом поднялась к его лицу, вытирая соленые дорожки.
— М-милый, — прохрипела она, закашлявшись.
Спохватившись, он подал ей воды и напоил. Перехватил ее руку, вытирая рукавом слезы. Переплел пальцы.
— Я люблю тебя, — выдохнул Гаскон.
— Я тоже люблю тебя, — счастливо улыбнулась Лиса в ответ, сжимая его руку. — А что произошло? — спросила она, осматривая комнату.
— Лисенок… — выдохнул он, улыбаясь. — Война вроде как закончилась.
Ночная битва за замок в Ривии стала переломным моментом в войне. Мэва не только отбила крепость за один вечер, но и защитила ее от новых отрядов захватчиков. Эта великая победа доказывала, что Нильфгаард — колосс на глиняных ногах.
Армии Севера объединились и наступали со всех сторон. Имперские войска, хоть и все еще более многочисленные растянулись по линии фронта длиной в тысячи миль. Нильфгаардцы сознавали, что не удержат этой позиции долго, поэтому их командиры постановили дать решающий бой — и проиграли его с треском. Итак, через несколько месяцев после переломной ночной битвы в Ривии имперская армия была рассеяна. Один из последних очагов сопротивления стала… крепость Альдерсберг. Именно там укрылся генерал аэп Даги вместе с остатками группы армий «Восток». Этой крепости — месту величайшего триумфа Нильфгаарда в первые дни войны — предстояло стать свидетелем грядущего поражения империи. Можно назвать это исторической справедливостью — или насмешкой судьбы. Разрушенная бандой лисов крепость, отстроенная позднее нильфгаардцами, была все равно родным домом для многих лисов, как и весь Аэдирн. И хоть Мэва уже освободила свои королевства, она не сложила оружия, ибо король Демавенд попросил у нее помощи в изгнании врага из Аэдирна. Мэва не отказала. Во-первых, она была ему обязана. Во-вторых, еще больше она была обязана лисам. В-третьих, она хотела свести счета с генералом аэп Даги.
Армия королева вступила вновь в земли Аэдирна. Для кого-то это были новые земли: Арньольф с интересом осматривал местные просторы и местных девиц, краснолюды Махакама не особо выказывали интереса, не различая жилища и быт людей разных стран. Другие же спутники королевы замечали разницу — не было разрушенных хат и выжженных полей. Нильфгаард не портил себе урожай, как во времена, когда эти земли принадлежали королю Демавенду. Рейнард ехал рядом. В последние месяцы после взятия замка в Ривии он не покидал свою королеву ни на миг. Иногда Мэве казалось, что даже по ночам он ждет недалеко от ее покоев, когда она позовет его по очередному вопросу. И такое случалось. Королева мучилась бессонницей. Родной замок не казался неприступным, мерещились заговоры и предатели, во снах приходил бледный призрак Виллема и просил прощения. В такие ночи Мэве ничего не оставалось как снова и снова продумывать стратегии, решать вопросы, укреплять собственные силы. И Рейнард не спал вместе с ней. Он сидел по ночам в покоях королевы, напротив рабочего стола, и подсказывал, комментировал, давал советы, успокаивал. Пару раз Мэва ловила себя на мысли, что с ним она чувствует себя в безопасности, а порой утром она просыпалась в своей постели, трепетно укрытая одеялом, бумаги лежали на столе, а она лишь смутно помнила, что на миг прикрыла глаза, пока граф вчитывался в очередной рапорт. Королева старалась держаться. Не выказывать своих чувств, хотя ей было ужасно больно. Она была скупа на эмоции и почти ни на что не реагировала. Внутри была разъедающая пустота. Она похудела. И, наверное, еще больше постарела и посидела. Но Рейнард продолжал верно ей служить, и более того, он продолжал о ней нежно и по-своему трепетно заботиться.
Лиса выздоровела. Как она сама потом рассказала Мэве, теперь у нее остались памятные шрамы на теле и на гордости. Маленькая разбойница оказалась той еще непоседой. После почти двух недель, что Гаскон не выпускал ее из покоев под предлогом полного выздоровления, в молодом организме плескалось столько энергии, что она чуть снова не слегла на две недели, чуть не навернувшись с башни, на которую ей приспичило лезть ночью. Благо рядом был Гаскон, что словил, а потом, конечно же, отчитал девушку за безрассудство и неусидчивость. Однако позже Мэва узнала, что после они много раз лазили на эту башню уже вдвоем, все также по ночам, встречали рассветы. Лиса была в каждой бочке затычкой. Она находила грубые, простецкие, но безотказно работающие на всех слова. Многие даже ее побаивались, особенно лорды: для них эксцентричная маленькая разбойница была просто адом, потому рассудительная опытная королева на ее фоне казалась спасением. Многим же полюбилась маленькая рыжая девчушка, которая всегда находила выход из любой ситуации. Некоторые купцы и представители крестьян были просто в восторге от ее предложений: многим предлагалось сотрудничество с бандой лисов, уже запущенным производством в Отоке и запустившимися тавернами и игорными клубами в Аэдирне. Королева дала добро Лисе открыть парочку трактиров и клубов в Ривии и Лирии. Лиса же в ответ предложила выплачивать за свою деятельность определенный процент от прибыли организаций в казну королевств, такое предложение устраивало Мэву, а потому был быстренько подписан договор и улажены второстепенные вопросы.
