В 16-ое столетие Московское бывшее княжество ворвалось нежданно-негаданно. Единым русским государством. В ледяной геополитической пустыне, где скакали за данью блистательные в славе и ужасе монголы, где кто-то когда-то зачем-то жил в лесном небытии между псьеглавцами и Польшей явилась Русь. Крепкая, спелая. Русь новая. Русь старая. Жизнями и душами миллионов людей выстраданная. Назад оглядываешься и диву даёшься из нашего пост-перепост модернистского далёка. Ладно Мамай, но как наиглавнейшего врага своего одолели? Самих себя? До сих пор в себя вместить не могу до чего предки матёрые! Мы не такие. Или пока не такие. Когда их древняя Русь погибла, они не её, не вселенских степных захватчиков винили. «Божьим промыслом за грехи наши». Не так с советской Русью получилось. Помните? Конечно, помните. «Не мы такие. Жизнь такая». Как решили, так и получилось. Начали жить чужой жизнью. А тогда нет. Как бы тяжко не было, своего держались. А тяжко было, словами не передать. Вроде на поле Куликово вышли. Победили. А через два года Тохтамыш дотла разорил Москву. И бонусом кровавым ещё полвека политического мелкотемья. Княжества русские плевались и ссорились. Глобально воевали за очередной сарай на меже. Литва наседала. Подбирала под себя Тверь и Новгород. Большая орда, а потом Казанское ханство душили набегами. Да и Москва после Дмитрия Донского опростилась. Забыла, не хотела, опасалась надвигающегося неумолимо величия. Сын и особенно внук святого в будущем Дмитрия, оба Василии, своими не успехами и злой судьбой и поступками, а больше не поступками основательно растрясли от Ивана Калиты собираемое наследство. Чужими слезами, своей совестью. Чего там кроме лалов и яхонтов не было. Скопидомничали. Кирпичик там, кирпичик здесь белокаменный. 10 лет. 20. И вот же. Победа на весь 14 век. Можайск наш! А потом раз-раз и митрополит из Владимира переезжает. Москва уже первопрестольная, а Дмитрий Иванович сам себе ярлык на великое княжение. В завещании без оглядки на Сарай ордынский оставил великий стол своему сыну. Москва, конечно, умеет удивлять. Бревенчатая, подбитая мхом и робкими надеждами безнадёга в глухом медвежьем углу, вотчина Даниила Александровича самого младшего сына буреломного Невского сумела конкретную ордынскую точку превратить в досадную запятую, а значит продолжить русскую судьбу. И вот эта набравшая исторический ход Москва едва-едва не утопла в середине 15 века в гражданской и семейной войне. Великий князь Василий 2-й против родного дяди Юрия Дмитриевича Звенигородского. Плюс сыновья дяди, кузены-разбойники Василий Косой и Дмитрий Шемяка. Юрий Дмитриевич – вояка славный и умелый взял Москву лихим наездом. И проиграл. Василий 2-й бежал и выиграл. Москва его не бросила. Переехала вместе с ним. Бояре, торговые люди, чиновники – все те кого можно было назвать народом политическим, оставили захватчику стены, дома и пустые церкви, но лишили главного. Смысла завоевания. Первая гражданская война, в самой высшей степени момент переломный. Русское самодержавие становится делом коллективной ответственности. В битвах и трагедиях Великой Феодальной войны 1430-50-х годов рождается фундаментальный принцип русской государственности. Во все времена и при любой власти спасательный круг. Демократический тоталитаризм. Это когда все за всё в ответе. Власть государя органична до той поры пока не ограничивает русский политический народ в его стремлениях и надеждах. После столетий княжеских усобиц, иноземного владычества, прямых и косвенных угроз духовно-нравственному ядру самоидентификации – русской православной вере, самое последнее чего могло желать думающее русское общество это возврата в прошлое. Как следствие, умница и воин Юрий Дмитриевич вместе с сыновьями проиграл несчастливцу Василию 2-му уже Тёмному. Вместе с ним проиграла московская Русь и выиграла русская. Её матушку подтвердил и утвердил наследник несчастного Василия Иван Великий третий этого имени. Помимо прочих двухглавых орлов, стояний на Угре и Кремля с ласточкиными хвостами в правление Ивана начал решаться главный русский вопрос. Кто мы? Каково наше первородство? Тверичи, рязанцы, новгородцы или русские от истока веков и до устья? Вопрос сугубый. Куда больше чем определение этнической принадлежности. Если русский, значит, вызов. Значит, борьба. За свой мир среди других миров и, следовательно, великое экзистенцианальное одиночество. Осилим? Не поломаем ли хребты? Правильно ли, что коллективная инаковость всегда больше отдельной взятой жизни? Вряд ли бы Иван, математический автократор, сдюжил бы в одиночку. Одно дело холодно калькулировать явные безопасные прибытки, другое дело на невиданное решиться, где впереди неизвестность. После измены братьев перед финальной схваткой с Ордой пришлось архиепископу ростовскому Вассиану ободрять великого князя и заставить смириться с общей волей. Идём на вы! По-другому никак. Теперь он и народ заединщики. Одним миром мазаны. Этот союз почти помог пережить бурный и противоречивый 16 век. Разорения Москвы крымчаками, провальную Ливонскую войну, душегубские погромы Пскова и Новгорода впавшим в безумный сумрак Иваном Грозным. Ведь наряду с катастрофами, были и победы. Казань. Поход Ермака. Расширение воли и власти народа через широкое привлечение к управлению служилого дворянства как противовес родовой боярской знати, окостеневшего пережитка удельных времен. Героическая оборона Пскова служилыми и посадскими людьми от европейского наёмного интернационала короля польского Стефана Батория – образец низовой организации. Слабеющее, запутавшееся государство страна решила не бросать. Пожалуй, главное достижение судного Иванова царства и русского будущего. Привычно, после Карамзина и Пушкина «народ безмолствует» – главное и поверхностное объяснение взлётов и падений отечественной истории. Это удобно, но не справедливо. События, последовавшие после смерти Ивана Грозного, всё их величие и прах, доказывают обратное. Народ в России безмолствует громко, решительно и бесповоротно.

Весна 1591 года.

И надо же было такому случиться. Всю Сибирь отмахали. Через Урал Камень перевалили, на дворе казанского воеводы сдюжили. Только 5 шкурок собольих выжали из Федора Каракута тощие с гнилыми зубами казанские дьяки. Болтались вокруг Федора как черные монашеские платья на веревке в ветренный день. Льстили, грозили, выли, глядя на проезжающие мимо богатства сибирские. Да не таков Каракут, чтобы перед племенем этим сгибаться. Соболей отдал, конечно, но самых простецких. Тех из которых татары сибирские сита себе делают. И не просто так отдал. За вагенбурги литовские. Две боевые телеги железом обитые с крохотными картечными пушками. Их при псковской осаде у ляхов отбили. Самое то для охраны казны. Каракут не думал что по-настоящему пригодятся. Ведь после Казани своя земля сто лет как русская пошла. И надо же было так.... У волжской переправы, где стояли царские стрельцы в клюквенных кафтанах, нарвались на голодную бродяжью ногайскую толпу. Семеро их было казаков которых воевода Трубецкой с казной в Москву отрядил, а остались только он Федор да Рыбка запорожский полоненный у того же Пскова казачина. А было так. Переправу увидели. Пошли быстрей и расслабились. Животы обмякли, глаза повеселели. Рыбка дремотно мотался между сдувшимися горбами верблюдицы Васьки. И тут Каракут увидал, как один из казаков в конце обоза Нелюб Овцын начал немо валиться с коня. В его спине торчала татарская стрела. Пока Федор спрыгивал с коня, успел коротко оглядеться. На них заходило около двух десятков всадников. От орды отбились или головной отряд. В любом случае сильно оголодали за зиму или со стрельцами сговорились. И такая симфония возможна. Каракут спрыгнул на землю, намотал поводья на руку. Хлопнул со всей силы по лошадиному боку. С трудом удерживая поводья, Каракут бежал, прячась за лошадиным крупом к телегам обоза. Ногайцы приближались медленно, обстреливали густо, туго затягивая петлю вокруг обоза. Каракут сбросил с руки поводья и взобрался на телегу. Из сена на дне телеги Рыбка доставал короткие ушастые пушки. Ставил на край, в сторону приближающихся всадников. Каракут вытащил из сена железный ящик. Расстегнул кафтан. На шее у него висел трехгранный крест с бороздкой ключа на конце. Зажал крест между пальцами и открыл миниатюрный изящно выделанный замок. В сундуке были плотно сложены пороховые мешочки. Каракут бросал их Рыбке, а тот скоро забивал порохом пушечные дула. Последний мешочек Рыбка разорвал руками и всыпал понемножку в запальные отверстия. Каракут бросил Рыбке мешочки с чугунной хрупкой картечью.