– Фитили! – крикнул Рыбка. Каракут скатился с телеги вниз. Пока они готовили пушки, казаки поставили телеги кругом. Выставили вперед пищали. Работали слаженно и споро. Все шло в дело. Каждый знал свое место. Живой. Мертвый. Нелюба Овцына бросили на телегу. Рядом положили еще двух. Сидора Клейменного и Трофима Ряшку. Не убереглись казаки, но службу и дальше несли. Защищали других от стрел татарских. Теперь их осталось четверо. Это вместе с Каракутом и Рыбкой. В центре укрепленного вагенбургами обоза Грачик худой длинный литвин палил фитили. Он держал взлохмаченные концы веревок, почти по запястье опустив руку в тающие угли.

– Давай. – крикнул Каракут.

– Погодь. Погодь.

– Руку сожжешь, Грачик!

Грачик бормотал свое.

– Говорил фитили сушить. А Рыбка…

Каракут не стал слушать. Вырвал руку Грачика из углей, отобрал тлеющие фитили.

– Слышь, Грачик. Казна на тебе. Казну держи.

Каракут показал глазами на сундуки, окованные железом. Их стащили с повозок и поставили рядом. Каракут пробежал мимо сундуков. Хотел остановиться, но лишь крикнул на бегу Грачику.

– Кречета схорони!

– Себя бы схоронить. – бросил в ответ Грачик. Пригнувшись, он побежал к казне. Возле сундуков хрипел, загребал руками уже точно родную, но все еще не ласковую землю Авдейка Петров. Казак ермаковский. Грачик склонился над ним на мгновенье и побежал дальше. Возле сундуков подхватил деревянную клетку, накрытую темной тканью. Поставил в центр, чтобы со всех сторон было прикрыта казенными сундуками. В ткань клетки вонзилась стрела. Грачик выругался и сорвал ткань.

– Ну чего? Как ты, небарака?

Белый кречет – красивая полунощная птица сидел неподвижно и был жив. Раздумывать Грачик не стал. Забрался на сундуки и закрыл клетку своим худым мосластым задом. На согнутый локоть он положил пищаль и держал наготове тлеющий фитиль в сожженном кулаке. Когда рядом пролетали стрелы, Грачик закрывал глаза и морщился. Когда Каракут вернулся, Рыбка натягивал на свою голую круглую голову бухарский круглый шлем с затыльником и тонким острым наносником.

– Что тут? – спросил Каракут, устраиваясь рядом с запорожцем.

– Упор. – бросил Рыбка.

Каракут нашарил в сене железную пластину. Подпер ее пушки, чтобы не разбросало после выстрела. До ногайцев оставалась шагов сто, когда Рыбка, наконец, протянул раскрытую ладонь.

– Фитили.

Рыбка воткнул фитили и вслед за Каракутом слетел вниз под телегу. Пушки ударили жирно с глухим оттягом. Вагенбург вздрогнул, одна из пушек упала на землю.

– Упор менять надо. – проворчал Рыбка. – А Грачик…

– Потом, потом…

Каракут выбрался из-под телеги. Огнем хорошо сработали. В половину никак не меньше ногайцев уменьшили. Зато остальные пять-семь продолжали переть вперед.

– Ты гляди-ка. Сабельки повытаскивали. – проговорил Рыбка. – Это…Не знаю. Это борзо, Каракут.

– Оголодали за зиму. Что?. Давай что ли? – Каракут потащил вверх из ножен свою черкесскую шашку. Рыбка немного замешкался. Он отгибал вверх острый наносник. Он мешал ему дышать.

– Рыбка!

Каракут отбивался на повозке сразу от двух всадников в нагольных тулупах. Сабли у них были плохие из болотной нечистой руды. Каракут отбил пару тяжелых ударов и нанес косой сверху. Один из ногайцев маленький, юркий успел выставить свою саблю, и шашка Каракута рассекла ее без сопротивления. Полоснула по кирпичного цвета щеке. Ногаец повалился вниз и вслед за ним качнулся Каракут. Если бы не Рыбка второй ногаец определенно достал бы его по спине своей геройской трухлятиной по беззащитной спине. Рыбка успел. Встал на Каракутом, выставил вперед рогатку. Казацкая смекалка превратила детскую игрушку в хитрое потайное оружие: с острыми концами обитыми железом, наборной ручкой и шнурком вокруг запястья. Отбросив вверх саблю, Рыбка воткнул рогатку в полоску темной кожи на шее. Ногаец продолжал сидеть на лошади, а из его шеи текли две кровавые струйки. Ногой Рыбка сбросил ногайца с лошади. Каракут тяжело дышал и оглядывался по сторонам. Ногайцев осталось пятеро и казаков всего трое. Грачик кружил вокруг себя длинным бердышом, отгонял двух всадников, сумевших перескочить через телеги. Против Каракута и Рыбки остальные. Выбросили арканы и один поймал Рыбку. Каракут колебался мгновение.

– Я к Грачику. – крикнул он.

Грачик выдохся. Еле ворочал бердышом. Он рычал по-звериному. Правая нога кровоточила и сгибалась. Каракут, что есть силы, рубанул шашкой по сухожилиям. Ногайская мохноногая лошадка с жалобным криком завалилась набок. Каракут наступил на голову всадника, приваленного бьющейся от боли лошадью. Оттолкнулся от мягкого уже мертвого еще теплого лошадиного бока и оказался на сундуках рядом с Грачиком. Вовремя чтобы парировать удар сверху и пронзить врага насквозь. Второй ногаец растекся в седле. Вместе с воздухом из наколотой груди толчками бежала кровь. Грачик обхватил руками короткое копье. Им лучше всего орудовать в степи в быстрых трусливых набегах. Грачик опустился на сундуки. Свернулся калачиком вокруг копья.

– Все? – обмелевшее лицо Грачика было тихим. Каракут склонился над ним. Копье воткнули в живот глубоко, безнадежно.

Каракут сказал.

– Все, братка. Все.

Грачик вздохнул с болью.

– Только это....Не зарывайте. Здесь бросьте. Чтоб солнышко видеть.

– Каракут! Каракут!

Рыбка звал на помощь. Каракут подхватил Грачика под колени и плечи. Он положил его рядом с железными коваными сундуками. На мягкую новорожденную степную траву. Прямо под наливающиеся силой округлые утренние лучи. Но последнее что увидели стекленеющие глаза Грачика, было разорванное в немом крике лицо убитого им человека....

– Как клещ, малахайка. – Рыбка пробил лоб ногайца острым наносником и теперь никак не мог отцепиться.

– Шлем сними. – посоветовал Каракут.

– Без дурных дорога слизка. – ворчал Рыбка. Он ворчал и ворочался на убитом ногайце. Пытался одновременно снять шлем и вырвать наносник из черепа ногайца. Каракут обхватил Рыбку за шею, потащил назад. Рыбка ударил несколько раз Каракута по ноге.

– Придушишь. – сипел казак. Тогда Каракут уселся на землю и взялся за сияющий металлический шишак.

– Голову не оторви. – предупредил Рыбка.

– Ему то теперь чего?

– Да мою. – Рыбка скривился. Как мог втянул внутрь нос свой горбатый и круглые щёки. Каракут заскрипел от натуги, но одолел Рыбкину жадность. Ногайский узкий шлем в сторону откинул. Сел на землю рядом с козаком. От широкой реки негромкого селедочного цвета поднимались вверх по холму царские стрельцы конно и оружно.

Когда через некоторое время неспешно подъехал пожилой сотник с братией, Каракут и Рыбка уже переместились под телегу. Рыбка набивал табаком длинные пеньковые трубки, а Каракут осматривал кречета.

– Табачок? – пожилой сотник наклонился в седле.

– Долго ехали. – укорил стрельцов Рыбка.

– Зато вовремя. – усмехнулся сотник выжига.

Стрельцы рассыпались по степи. Обдирали мертвых ногайцев. Вели лошадей.

– Наших не трогайте. – Рыбка раскурил трубку и передал ее Каракуту.

– Наших не тронем. – ответил сотник. Стрельцы снимали сапоги и сабли с убитых казаков.

– В сундуках что? – спросил сотник.

– А ты глянь. – Каракут внимательно посмотрел на сотника.

– Лубянник! Глянь что у них там. – приказал сотник.

Здоровый стрелец, в два раза больше Рыбки, озаботился шлемом запорожца. Пыхтя, пытался снять с наносника окровавленный кусок черепа.

– Оставь, говорю, Лубянник. – крикнул сотник. – Ты его разве что на хер оденешь. Лубянник бросил шлем.

– Дай место. – потребовал он у Каракута.

– Дорого встанет, стрелец.

– Чего с ним? Приколоть? – спросил Лубянник у сотника.

– Приколоть? Утро ведь....Чего уж....А приколи за Ради Христа.. – размыслил сотник.

Рыбка вынул изо рта трубку. Улыбнулся сотнику.

– Ты как дожил до таких лет, а? Совсем государство людьми оскудело....Всякого жопохлопа в сотники ставят.

Сотник подбоченился в седле, но не разгневался. Сказал буднично, словно квасу попросил.