В короткой шестой части мы переносимся в греческий стан, где видим Крисеиду как бы отстраненной от общего фона. Наедине с собой она вся во власти переживаний из-за разлуки с Троилом. В ее искренность можно верить и ее можно понять, ведь здесь ей не на кого опереться, нет рядом близкого человека, отец не в счет. Боккаччо не сообщает, как ее встретил отец и какими были его доводы, обращенные к ней, он сосредоточен на своей героине, и Калхас, выполнявший по ходу действия служебную роль, бесследно исчезает из повествования. Впрочем, скорбит дочь его недолго. На четвертый день к Крисеиде приходит искуситель, Диомед, неравнодушный к ней еще с момента первой их встречи. Для него завоевать Крисеиду не столько потребность души, сколько эгоистическая цель, желание испытать себя в искусстве обольщения. Диалог между Диомедом и Крисеидой – одно из лучших мест романа. Дерзость и самоуверенность воина, зрелого мужчины, оказывают на нее куда большее и скорейшее воздействие, чем робкая и деликатная, но гораздо более сильная любовь юного Троила. Мы видим, как от презрения, почти ненависти, она приходит к противоположным чувствам, являя своему напористому искусителю благосклонность в столь же уклончивом ответе, как тот, что недавно дала Троилу. От желания иметь сильного защитника в сложившейся ситуации в ней зарождается любовное чувство к Диомеду, столь же искреннее, что и к Троилу, и к этому чувству примешивается ее очарованность мужественностью грека. Она говорит ему, что никого не любила, кроме мужа. И действительно, Троил сразу стирается у нее из памяти, его место занимает Диомед. Здесь мы расстаемся с героиней и дальше видим ее глазами Троила.

В седьмой части необыкновенно трогательно передано, как Троил ожидает возлюбленную после окончания назначенного ею срока. Он стоит у городских ворот, пристально смотря на дорогу. Всякий раз обманываясь в своей надежде, Троил придумывает для себя оправдания даме, порой столь наивные, что это вызывает у Пандара скрытую улыбку. Пандар подозревает неладное, но молчит из жалости к другу. Когда все оправдания, питавшие его слепую надежду, теряют силу, Троил постепенно впадает в отчаяние. Этот переход опять-таки последовательно и подробно показан автором, детально разработавшим психологию героя. Троилу снится кошмарный сон: кабан терзает сердце его любимой, и ей это по нраву. Мотив вкушения сердца возлюбленной или возлюбленным восходит к провансальским трубадурам и был использован Данте в первом сонете «Новой жизни». В романе Боккаччо он играет заметную роль. Именно с этого сна начинается прозрение Троила. Его отчаяние достигает своего пика, когда приходит Пандар, который уже не в силах его утешить. Это объясняет, почему Троил не пытался покончить с собой раньше, во время своего одиночества. Он хватается за нож в присутствии Пандара, угрожая его убить, если тот ему помешает. Из последних усилий друг не позволяет Троилу совершить самоубийство, и тот, сломленный, уходит в себя, уже не проявляя агрессии. Троил сдержал слово, данное Крисеиде и Пандару: о любви его в Трое узнают лишь случайно, от его брата Деифоба, невольного свидетеля его жалоб на Крисеиду. Перемирие в войне закончено, и Деифоб вместе с Гектором зовет Троила на бой. Отныне борьба и месть грекам становятся главной целью Троила. Именно это и придает ему силы, а не лживые письма, неизвестно с какой целью присылаемые Крисеидой. И только Кассандра, предсказаниям которой никто не верит, снова выводит его из обретенного было душевного равновесия. Троил обращает к ней страстную апологию Крисеиды, хотя сам уже не верит в порядочность своей дамы. Он впервые раскрывается перед всеми, как бы противопоставляет себя обществу близких ему людей, а те только жалеют его как безнадежно больного.

Развязка истории наступает в восьмой части. Троила приводит в бешенство внезапное подтверждение крепнущих в нем подозрений. Впервые он осознает всю подлость Крисеиды в отношении него, и никакое прощение уже невозможно. Его подарок, врученный ей перед расставанием в залог любви, она цинично передарила новому любовнику, Диомеду, привидевшемуся Троилу в образе кабана. Эта деталь введена Боккаччо. У Бенуа уликой служит рукав Крисеиды. Тем самым итальянский поэт значительно усиливает психологическое давление событий на героя. Троил яростно вступает в битву, но судьба не позволяет ему отомстить, он гибнет от руки Ахилла. Бросается в глаза то, что финальный эпизод излишне ускорен, что не соответствует неспешной, продуманной до мелочей манере повествования. Неблагосклонный современный критик назвал бы такой финал «смазанным». Создается впечатление, что автор устал от своего героя. Его гибель описана буквально одной строкой: «Но жалко пал он от руки Ахилла» (VIII, 27, 8). На обстоятельства смерти Троила, известные нам по другим источникам в подробностях, Боккаччо намекает всего одним наречием «жалко» («miseramente»), которое может означать как чувство, вызываемое в нас его гибелью, так и сам способ убийства, недостойный великого Ахилла. Краткость финала, на наш взгляд, объясняется тем, что после того, как у Троила не осталось сомнений в предательстве, любовный сюжет Боккаччо посчитал исчерпанным. После такого «прозрения» Троилу в его положении остается лишь одно: смерть. То, что Боккаччо намеренно избегал описаний батальных сцен, не проявляя к ним интереса, характерно для всего романа. Здесь он также не хотел углубляться в подробности.

В последних строфах восьмой части низкая сущность Крисеиды разоблачается автором. Он осуждает ее, давая ей нелицеприятное определение «villana», «подлая» (VIII, 28, 8), и в той же строфе любовь к ней называет «необдуманной», то есть несчастной («mal concetto amore»). Более того, в одной из последних строф восьмой части, где поэт обращается к юношам от своего имени, светские гордячки определены им более грубо, «bestie» (нами переведено – «стервы»). Так как, по замыслу произведения, Троил и Крисеида должны олицетворять автора и его даму, такая перемена в отношении к героине может быть соотнесена с адресатом романа. Чтобы избежать нежелательных для него уподоблений, Боккаччо вынужден объясниться. В последней, самой краткой девятой части он прибегает к традиционному приему напутствия книге, восхваляя свою даму на куртуазный манер и намекая, что она не Крисеида. На этом «Филострато» завершается.

Повесть о любви троянского царевича к Крисеиде в изложении Боккаччо пользовалась успехом несколько веков, правда, переменным, а сегодня привлекает исследователей прежде всего своими автобиографическими мотивами. Однако отделить реальные подробности жизни знаменитого автора от поэтического вымысла не так уж просто; даже в вопросе датировки произведения ученые не пришли к согласию. Роман рассматривают как важный этап на пути к «Декамерону», потому что зерно новеллы содержится уже здесь, в центре сюжета: отношения между любовниками устраивает проворный сводник, отсутствуют какие-либо побочные линии повествования. И для самого Боккаччо «Филострато» был не менее значим как в личном плане, так и в литературном. Всё, созданное им раньше, в той или иной степени отдавало дань ученичеству, а «Филострато» уже вполне зрелое произведение, первая среди его крупных работ, ряд которых завершается «Декамероном». И то мировосприятие, которое мы видим в его opus magnum, формировалось именно здесь, в октавах «Филострато». Можно сказать, что с этого начался европейский Ренессанс.

Относительно литературных достоинств романа исследователи единодушны. Даются высокие оценки. Это мнение разделяла и советская критика. Александр Смирнов определил «Филострато» как «мнимоэпическую поэму, по существу являющуюся наброском психологического романа», отметив глубину раскрытия характеров героев и персонажей. Как на реалистическую тенденцию Боккаччо ученый указал на «полное отсутствие вмешательства богов в судьбу любящих»[17]. Помимо того, на протяжении всего достаточно длинного повествования (5704 стиха) мы не встретим столь любимой гуманистами и самим Боккаччо мифологической образности и реминисценций из античных авторов. В этом плане стиль «Филострато» можно назвать умеренным, даже аскетическим. Лишь в наиболее лирических местах, таких, как гимн Венере (III, 74–89) и последнее письмо Троила (VII, 52–75), содержатся отсылки к стихам других поэтов, прежде всего, Петрарки[18]. Отсутствие каких-либо проявлений мифологической, географической учености автора в этом романе указывает на то, что он предназначался не для ученых, а для светского общества.