— Конечно интересно! И еще как! Но тебе-то не тяжко? Силы будешь на меня тратить, когда они Анютке нужны, — заерзал Алексей на стуле. — Может, потом, когда ей полегче станет?

— На воспоминания много сил не надобно, — улыбнулся старик. — Порой приятно вспомнить… ощутить себя молодым, полным сил. Нынче уж и это роскошь. Да и не успеть боюсь — старый я уж, время мое приходит. А рассказать охота. Глядишь, и вынесешь что для себя важное. Хочу, чтоб знал ты… Опосля Аннушке про прабабку ее расскажешь. Не знает она ничего, — он задумчиво уставился куда-то вдаль. — Похожи они. Очень похожи. И лицом, и характером, и по духу схожи сильно. Аннушка тож упрямая, ежели что решила — не повернешь, — улыбнулся он. — Гляжу я на нее, и словно Томка передо мной… Давай руку-то, чего ждешь?

Мишка лежал на чистых, хрустящих простынях и думал. Вот война. Вроде и страшно, и каждую минуту по краю ходишь, а все одно там проще было. Там тебя и покормят, и оденут, и постирают, и спать всегда есть где. О тебе командиры заботятся, думают за тебя. Жить проще. Да и понятно все: вот немец перед тобой — значит, враг, значит — убей. Или там предатель… Но все равно все просто и понятно. Есть свои, а есть враги. Всё, точка. Не надо думать, что тебе делать, как жить, что есть, где спать… Все четко и ясно. А тут теперь как?

Тут не война. И никому ты теперь, по большому-то счету, и не нужен. Никто тебя не ждет, никто за тебя не переживает. Никто не накормит, никто не скажет, что тебе делать и как жить. Да и друзья, и враги… Кто есть кто? Как теперь разбираться? И если вот ты четко знаешь: это враг, что с ним делать? Да и враги тоже… На войне враг — это враг. А теперь? Есть враг твой личный, а есть враг Родины. И как? Теперь не достанешь пистолет и не пристрелишь его, как бешеную собаку. Теперь нельзя. Война закончилась.

Мишка закинул руки за голову. Что же ему теперь делать? Вот воевал он. А дальше-то что? В школе он, считай, и не учился. Нет, читать, писать и считать он умеет. А что еще? Воровать. А еще? Ну… если подумать, многое: мысли, к примеру, умеет слышать, будущее видеть, прошлое, лечить умеет. Убивать умеет, страхами управлять. Может человека одним взглядом в мычащего идиота превратить. Может заставить его сделать что-то против его воли… Много чего может. Но это все то, что следует тщательно скрывать, прятать. Это то, о чем знают два человека, кроме него: Павел Константинович и Бирюк. Всё. И говорить об этом нельзя никому, если он хочет спокойно жить. А он хочет. Еще как хочет!

Хорошо тем, у кого есть семьи — им есть, куда вернуться. Хорошо тем, у кого есть дом — им есть, где жить. Хорошо тем, у кого есть профессия — они знают, чем им заняться. А он что? Ни дома, ни семьи, ни профессии. Кем он был? Вором. Что он умел? Воровать, следить. Хочет он так жить дальше? Тогда — хотел. Сейчас нет. Война многому научила. И украла у него четыре года жизни. Он научился, да. Научился любить и ненавидеть, научился ценить жизнь, любовь и дружбу. Научился ценить каждое мгновение, каждую секунду рядом с друзьями, с близкими. Научился верности и преданности. Научился любить свою землю, свою Родину. Научился ненавидеть. Ненавидеть подлость, лицемерие и предательство. Научился быть человеком. Человеком. И вором он больше не будет.

Нет, не зря Павел Константиныч взял с него обещание после демобилизации к нему приехать, ой не зря! Знал, что так будет. Знал, и не хотел, чтобы Мишка обратно на скользкую дорожку встал, и жизнь свою угробил. Хотел, чтобы парню было, куда ехать, чтобы Мишка знал, помнил, что его ждут.

И приняли его тут как родного. Словно он домой приехал. И вот уже неделю ему ни словом, ни взглядом ни разу не дали понять, что чужой он им, не родной. И одежку ему справили, и обувку. Ходит Мишка теперь как франт, в белой рубашечке. И Наталья Петровна рубашечки ему настирывает да воротнички крахмалит. С сыном родным различия не делает. Да и Павел Константиныч тоже… С гордостью на него глядит, всюду с собой зовет, равно как и сына. Так и ходят везде втроем: Павел Константинович, он, да Андрейка. Частенько с ними и Иринка, дочка Егорова, увязывается. Но на его место не посягает, рядом с братом идет. А вчера он слышал, как Иринка с мальчишкой соседским ругалась, тот толкнул ее, так она пообещала брату старшему сказать, и он так его отделает! Брат воевал, он может! Кстати, надо разобраться с тем пацаном, чтоб Иринку больше не смел обижать…

Но это все лирика. А вот что ему дальше делать? Неделю он уже у Павла Константиновича живет. Павел Константиныч работает, его жена работает, даже Иринка — и та копейку в дом приносит. А он, выходит, нахлебником на их шее висит. Нехорошо это, ой нехорошо как получается! Приехал на все готовое, его тут обхаживают, одевают, обувают, кормят… А он бездельником валяется. Ну, не валяется, конечно — дрова Мишка все переколол, сена, летом насушенного, с поля привез, на место уложил, и так по дому Наталье Петровне во всем помочь старается… Но мало этого, мало! Все то же самое и вся семья делает, разве что воды и дров никто не касается, он не позволяет. Вот и выходит, что задарма он тут, пиявкой присосался.

Совесть Мишкина принялась грызть его с новой силой. Ведь вот кто он им? Никто. Не дело ведь выходит, вовсе не дело. Надо бы работу найти. А кто его возьмет? Кому он нужен — мальчишка, повзрослевший на войне, и ничего, окромя той самой войны не знающий и не умеющий? А ведь ему уж девятнадцать лет исполнилось… И сколько таких как он война пережевала, угробила да выплюнула? Полстраны…

— Миша, — прервал Мишкины тяжелые размышления Егоров.

— Иду! — немедленно отозвался он на голос из-за двери.

Подскочив и быстро, по-военному, одевшись, парень выскочил за дверь, на ходу застегивая последние пуговицы.

— Доброе утро, — поздоровался он, входя в кухоньку.

— Доброе, — Иринка с Андрейкой, спешно собиравшиеся в школу, ответили одновременно. — Миш, я яичницу тебе на столе оставила, молоко в кринке, хлеб под рушником. Завтракай, — улыбнулась девочка. — Пап, ну все, мы побежали. Андрейка, ты тетрадку снова забыл? — сдвинула она светлые брови, хватая с серванта тетрадь, подписанную каракулями брата.

— Ой… Ирка, это ты ее вчерась туды положила! Сама виноватая! — перешел в атаку мальчишка, вырывая тетрадь из рук сестры.

— Ах ты постреленыш! Ну погоди, сейчас я тебе уши-то пообрываю, нахалёнок! — бросилась вслед за припустившим от нее братом девчонка.

— Андрейка, ремень по тебе плачет! — крикнул во след сыну Егоров, и, усмехнувшись, повернулся к Мишке. — Садись, садись, Миша. Кушай вот. Я вчера поздно вернулся, ты уж отдыхать пошел, так я не стал тебя тревожить, с утра решил поговорить.

— Случилось что, Павел Константиныч? — тревожно сдвинул брови Мишка.

— Нет, не волнуйся, все в порядке, — отправляя в рот остатки яичницы и собирая со дна тарелки растекшийся желток хлебом, качнул головой Егоров. — В райотдел милиции я вчера ходил, с начальником разговаривал. В общем, хорошо все, паспорт он дал распоряжение тебе выдать. Прописку у меня сделает. Так что все просто отлично складывается, — отодвигая от себя тарелку и смахивая со стола крошки, проговорил он. — Так что вот тебе деньги, — Егоров, потянувшись, взял с серванта деньги и положил их возле Мишки. — Ступай в город, заберешь фотокарточку, что позавчера делали, да иди в райотдел. Там тебе паспорт выпишут. Адрес-то мой хорошо помнишь? — уточнил мужчина.

— Село Залесово, дом семнадцать, — отрапортовал Мишка, торопливо запив молоком откусанный хлеб.

— Верно. Не забудь военный билет и наградные листы взять. Да, чуть не забыл! Старею… Как паспорт получишь, ступай в сельсовет. Вот тебе домовая книга, пускай тебя сюда впишут там, и гляди, чтоб штемпсель шлепнуть не позабыли, — подавая ему аккуратно завернутую в потертую газету толстую тетрадь, проговорил Егоров. — В сельсовете наградные листы покажешь, пускай списывают да на выплаты тебя ставят. Хотя и небольшие, а все же деньги, — серьезно взглянул он на Мишку. — Всё ж подспорье какое-никакое…