Северус в коронном извороте приподнял бровь, изобразив сарказм, в той крайней его степени, которая с легкостью переходит в гнев. Чуть помедлив, чтобы дать ей возможность в полной мере осознать свое недостойное взрослой образованной девушки поведение, он извлек из шкатулки несколько свитков и, поглощенный чтением, опустился в кресло, стоявшее возле широкой кровати. Натали не без удовольствия отмечала, что похоже с подарком она угадала. Через несколько минут Северус с недоумением посмотрел на нее:
— Где ты это взяла?
— Они показались мне весьма занятными. Надеюсь, я не переоценила их значимость?
— Да нет, напротив… Ты вообще понимаешь, что это? Я, конечно, не совсем уверен, мне нужно немного больше времени, но… — он просматривал полученные в пользование рукописи с явным интересом. — А на сколько правильный перевод? Кто его вообще делал?
Северус поднял на нее глаза и, отложив свое чтиво, строго спросил: — И все же, где ты это взяла? Даже для черного рынка, информация, хранящаяся на этих страницах, большая редкость, — он подозрительно нахмурил брови и прищурил глаза глядя на нее. — Натали…
— Я же тебе рассказывала, что ездила с Полом в Египет, на раскопки, которые проводились в гробнице какого-то влиятельного жреца. Я подумала…
— Ты подумала? — он с упреком смотрел на нее. — Ты, что их украла?
— Ну, почему сразу украла. Просто взяла без спроса, так вроде лучше звучит? — Нат подняла брови в попытке сыграть на его интересе к подобным артефактам, который с лихвой должен был пересилить неудобную правду о способе их получении. — Северус, что за приступ праведного гнева? На черном рынке ты небось не очень-то придираешься к происхождению интересующих тебя вещиц? Или я ошибаюсь?
— Что и у кого я покупаю на черном рынке – не твоего ума дело. А вот твое аморальное поведение меня волнует.
— Ой-ой. Слушай, давай проясним некоторые детали. Если бы эти свитки официально были внесены в опись, тогда да – это называется воровством. А вот, если каким-то чудесным образом они туда не попали, ну, скажем, затерялись, то это – просто взять без спроса. Такая постановка вопроса тебя устроит? Или мы и дальше будем препираться, обсуждая тяжесть и низость моего поступка? — она приподняла брови, довольная четкой аргументацией, в ожидании его вердикта.
«Никак опять сделка? Вот ведь засранка. И ведь не поспоришь».
Ему очень хотелось оставить свитки у себя и изучить поподробнее в более спокойной обстановке, так что ее аргументы в пользу «наших» с натяжкой, но удовлетворили его. Ценность полученных в пользование древних текстов в разы превысила доводы, вдруг, так неожиданно разыгравшегося актерского таланта его всегда такой тихой и не приметной совести.
— Мне придется серьезно заняться твоим поведением.
Он потянул ее за руку к себе и, обняв за талию, посмотрел в глаза.
— Ты поняла?
— Обещаю, что буду послушной ученицей.
Нат сказала это настолько двусмысленно, заставляя его напрочь забыть о таких желанных свитках египетского жреца, украденных лично для него и прочей ерунде. Будто весь мир, вдруг, сжался до размеров комнаты, в которой они находились, до рук, сомкнутых на ее талии. Он мог думать только о том, что до одури хочется коснуться сейчас ее так заманчиво приоткрытых, дурманящих его сознание губ. Внутри было необъяснимое волнение. Душа, как за волшебной дудочкой, неумолимо тянулась на звук ее голоса. Быть нежным, вверить ей самое дорогое, то что спрятано глубоко в его таком ранимом, хрупком сердце. На тончайших нитях паутины дрожащую хрустальную каплю росы, переливающуюся в свете совсем еще юного солнца. Когда даже мысленно не осмеливаешься перейти ту тонкую грань, за которой все перестает быть божественным светом и становиться словами: грубыми, разрушающими. Даже себе, даже шепотом он не позволял озвучить этот трепет, это совершенно безумное, болезненно сладкое томление. Когда перестаешь быть «ради» и становишься «вопреки». Он смотрел на нее, благодаря Мерлина за то, что она даже не подозревает какой властью обладает над ним.
— Пока ты не занялся моим перевоспитанием, думаю, что могу позволить себе еще разок воспользоваться своим совершенно аморальным, я бы даже сказала, хамским поведением.
Она села ему на колени и, обхватив теплыми ладонями его лицо, нежно коснулась его упрямых тонких губ.
— А если я скажу, что против? Ты предложишь мне очередную сделку? — он пронизывал ее своим цепким испытующим взглядом, не собираясь облегчать ей задачу, а в паху болезненно потяжелело.
— Разве я смею разочаровать вас, профессор? Если через десять минут вы сможете повторить свои слова, обещаю немедленно оставить вас в покое, — выдохнула она ему в губы.
Нат не дала ему опомниться и, запустив руку в его волосы, поцеловала, болезненно прикусив нижнюю губу, уверенно проникла в его тесный горячий рот. Ее возбуждающий напор, как хорошая порция огневиски, разливала по телу уютное тепло, заставляя уйти надоедливые мысли, оставив в голове только приятную пустоту. Он совершенно инстинктивно скользнул руками по ее плечам сжимая их, но у Нат были другие планы и, взяв за запястья, она положила его руки на подлокотники кресла, зафиксировав их широкой шелковой лентой в тех местах, которых касались ее тонкие пальцы. Северус строго посмотрел на нее. Его ущемленное самолюбие не позволяло сдаться так просто этой зарвавшейся выскочке, особенно после ее возмутительного заявления, переходящего все границы. Впрочем, как обычно. Только от ее слов и ласк его кожа стала такой чувствительной; каждое ее прикосновение, ее сбивающееся дыхание, каждое слово – скапливались тянущей сладкой болью в низу живота. Он чувствовал, как она уверенно вскрыла его хваленую защиту, расплавляя остатки сознания. Она целовала бесстыдно: проникая в его рот, облизывая его приоткрытые губы и, так обалденно приподнимаясь у него на коленях, терлась о его колом стоящий член. Сама изнемогая от этих ласк, рвано выдыхая, прикрывая от удовольствия глаза.
— Хочу тебя… — выдохнула она, покрывая поцелуями его лицо.
Прижимаясь губами к виску, опускаясь ниже, проводя кончиками пальцев по его великолепному носу, прижимаясь к уголкам тонких строгих губ, которые наконец забыли о своей неприступности и стали такими страстными, такими жадными. Ловя ее прикосновения, заставляя вновь потерять голову погружаясь в их теплое влажное нутро. И она поддавалась, задыхаясь в этих ласках, запуская нервные пальцы в его волосы, сжимая, оглаживая, зарываясь носом, жадно вдыхая…
— Если не коснусь твоей кожи, сойду с ума, — шептала она ему в самое ухо, проникая в него языком, прикусывая мочку, беспощадно теряя контроль.
Она торопливо расстегивала его рубашку. Те пуговицы, что отказались сдаться добровольно — отлетели на пол. Натали стремительно наклонилась к его шее, и накрыв губами бешено бьющуюся венку, ощутила какой-то невероятный прилив желания. Он откинул голову на высокую спинку кресла, подставляясь под ее ласки, и она, забывшись, прикусила его у основания шеи, больно втянув тонкую кожу в рот, обжигая, как раскаленное клеймо, оставив на нем свою метку. Северус шумно выдохнул. Она проводила ладонями по его груди, ловя между пальцами возбужденные соски: накрывая их губами, прикусывая, дразня языком. Всего так много: трение в паху, ее нетерпеливые, жадные губы, объятые огнем экстаза, ласковые, требовательные, дразнящие. Дурея и теряя контроль, он был уже не в силах сдерживаться, хотелось овладеть ей немедленно, резко, входя до упора. Хотел слышать ее желание, чтобы с ее припухших от поцелуев губ срывалось его имя, как доказательство, что она принадлежит только ему. Не отпускать из плена рук, ласкать, растворяясь в ней и кончать, долго и смачно, что бы оргазм складывал пополам его гибкое тело, вырывая изо рта хриплые стоны.
— Смотри на меня, — шепотом выдохнула Нат и съехав по его бедрам устроилась между его разведенных ног. В ее глазах был будоражащий коктейль из безумия и жажды. Она хотела видеть его глаза, видеть, как он теряет рассудок, слышать, как он стонет от ее прикосновений. Она медленно начала расстегивать пряжку ремня, не забывая легко, как бы невзначай, касаться его члена. Чем вызывала у него помутнение рассудка и какого –то остервенелого желания, чтобы она наконец ускорилась и освободила его от ставших такими тесными брюк. И начала ласкать: грубо, вызывающе, глубоко заглатывая его член. Желание неотвратимо уносило сознание, от чего каждое новое прикосновение горячей болезненной волной разливалось по телу.
