— Анна! — позвала я ее.

Она указала на меня пальцем, ее глаза стали испуганными.

— Что? Опять призрак?

— Ты… Это вы… Сапоги.

Пречистая Дева! Она догадалась! Я толкнула ее и выбежала из конюшни. В спешке с моей головы слетела шапка. Я закрыла ворота, с трудом подняв тяжелый засов.

Конюшня надежно заперта! Никак не могу отдышаться.

— Каролина, что ты делаешь? — глухо из-за дверей крикнула Анна.

Я огляделась в поисках сена. Оно было легкое и быстро закрывала щель под воротами.

— Что ты делаешь? Каролина! Открой!

Ее крики меня перестали волновать. Двух охапок хватит.

— Каролина, что ты делаешь? Каролина. Каролина! Остановись! Послушай меня! Зачем ты это делаешь? Каролина!

Из конюшни раздался глухой стук.

Теперь огня. Я, ничего не слушая, выхватила из горевшего неподлеку костра головню.

— Стой!

Это ко мне? Я хотела было обернуться.

Жуткая боль пронзила мою руку, я подскользнулась и больно ударилась. И заплакала, как младенец. Какая гадость! Я дура! Совершенно забыла про этого Штольмана. Тут еще и дикарка суется. Я отпихнула ее.

Доктор Милц быстро перевязал мою больную руку, и полицейские ввели меня в кабинет.

— Следы крови обнаружены между швов на ваших сапогах, — говорил Яков Платонович.

— Не трудитесь, господин Штольман, — ответила я с презрением. — Это я убила ту девчонку.

— Но почему? Неужели из ревности к этому конюху?

Если можно было, то я бы рассмеялась.

— Вы идиот, господин Штольман. Как вы могли предположить такое? Моя безумная мать решила вернуться на родину. Она сказала мне, что отец оставил нам только долги. Замок заложен. И теперь мы будем жить здесь. Я возненавидела эту чертову страну, как только мы пересекли границу. Я ненавижу эту грязную дикарку, которая оказалась моей теткой. Я ненавижу этот вонючий дом и эту вонючую конюшню.

Чувство ненависти к этой России захлестнуло меня, но я говорила монотонно, что будет со мной, это меня не интересовало.

— И Вы убили девушку, чтобы все подумали на мать?

— Против нее нет улик, — ответила я. — Я надеялось только, что после этого убийства наша жизнь здесь станет невозможной. И мы вернемся в Вену.

— Вы никогда не увидите Вены, вам грозит пожизненная каторга. И Вы даже не представляете, какова эта страна там, во глубине сибирских руд, куда Вас сошлют.

Зачем вы мне все это говорите? Теперь это не имеет значение. Моя жизнь кончена, я это знаю и без вас, господин Штольман.