Одет был Витя всегда одинаково: кирзовые сапоги со сложенным вполовину голенищем, сильно выгоревшие брезентовая роба и защитного цвета брюки.

– Макс, ты вроде говорил, Витя – музыкант, в группе какой‐то играет – произнес Вася в предвкушении очередной темы для обсуждения.

– Ну да, мужики говорят, у него – группа, они сейчас собирают деньги на новые инструменты, поэтому он так и вкалывает, – говоря это, Максим наблюдал за тем, как Витя устанавливает на маленькую тележку очередные восемь ящиков помидоров. Не очень‐то легко везти такую тяжесть одному.

– А кто говорил‐то?

– Да, Гарвард о чем‐то таком заикался, – Макс указал на маленького, плотного и слегка спившегося мужичка, подметавшего пандус. Гарвардом студенты прозвали его с подачи грезившего о престижном дипломе Васи, так как мужичок этот вечно ходил в засаленной майке с надписью Yale.

– Ну да, студенты, только не на инструменты, а на инструмент – на басуху вкалывает, – уверенно подтвердил потом Сереже Гарвард в ответ на расспросы.

– Ты сам‐то хоть знаешь, что такое басуха? – угрюмо спросил у Гарварда Сережа, любивший Scorpions. Но Гарварду поверил.

После такого разговора ребята наблюдали за Витей не с раздражением, которое обычно вызывает конкурент, как раньше, а с интересом. Всякий раз во время отдыха, попивая ряженку, с одобрением смотрели они за тем, как работает Витя-музыкант, и каждый думал про себя, что надо бы тоже поставить в жизни какую‐то цель.

А Витя вкалывал по‐черному, не отказывался ни от какой работы. Везти на тележке ящики с помидорами (очень выгодная по деньгам работа) – пожалуйста. Выгружать арбузы, если нет ничего другого (от этого студенты, как правило, отказывались) – Витя готов. Оттащить ящики с бананами до машины, Витя тут как тут.

Наблюдая за Витей, студенты неизменно чувствовали какой‐то внутренний укор. Вокруг люди чем‐то увлеченные, к чему‐то конкретному стремящиеся, а ты только пытаешься что‐то из себя изобразить и совсем не уверен, получится из тебя вообще что‐то или нет. А особенно тяжело на душе, когда сидишь на деревянном ящике в грязной, оборванной одежде. Деньги, которыми набиты твои нагрудные карманы, не так уж и радуют, о такой работе не расскажешь на собеседовании выхоленной, свободно владеющей по крайней мере одним иностранным языком выпускнице психологического факультета университета. Удастся ли устроиться в жизни, есть ли какой‐то выход, или может надо вот так, отбросив все мысли, пока еще не надорвался позвоночник, раскидываться деньгами как Сережа-мойщик, живя сегодняшним днем.

Отдушиной поэтому было для Васи и для его товарищей наблюдать за тем, как вкалывает Витя, у которого была конкретная цель. Представлять, как тщательно настраивает Витя новую басуху перед концертом, без колебаний вставляет штекер в отливающий красным перламутром корпус на глазах застывшей в предвкушении публики и переводит готовую к любым эффектам приставку в положение «On». Пусть это концерт пока в небольшом клубе – когда‐то ведь Витя, возможно, соберет и стадион. Вася почему‐то живо себе представлял, как заревет толпа, заведенная проникающими до костей и такими волнующими первыми аккордами бас-гитары. И конечно, не только в басухе дело, а в Витином искусстве (в котором почему‐то ребята ни на миг не сомневались). Искусстве, помноженном на уверенность в том, что дорогой качественный инструмент не подведет.

Живо представлял себе Вася, как Витины пальцы, огрубевшие и крепкие от прихватывания помидорных ящиков и арбузов, четко подхватят, а может быть, и зададут ритм. А может быть, в Витиной группе как раз партия бас-гитары и является ведущей. Запоет низкими частотами четырехструнная басуха, взорвется аплодисментами маленький клуб. А затем – афиши, клуб побольше, программный директор (или как там у них это называется), и прощай, проклятый рынок, с этой калечащей позвоночник работой. И опять зазвучит басуха – может быть, уже не в маленьком клубе, а в СКК. И может быть это уже будет другая басуха – раз в десять дороже и лучше.

Студенты были теперь очень деликатны с Витей. Нарочито не отбивали у него выгодную работу, аккуратно здоровались и не упускали случая подержать ящики на Витиной тележке, когда Витя с трудом протискивался вместе с грузом через калитку в воротах рынка – лишь бы Витя не повредил себе пальцы помидорными ящиками.

Как‐то раз Витя, отдыхая (что случалось с ним очень редко) оказался на пандусе совсем рядом со студентами. Максим, как бригадир и как самый старший, деликатно решил, наконец, задать Вите мучивший всех вопрос. Прищурившись и хитро улыбаясь сквозь поблескивающие на ярком весеннем солнце очки (точно так же Максим озвучивал оторопевшим азербайджанским торговцам завышенную ставку за перевозку груза), Макс спросил:

– Как, Витя, инструмент твой? Из золота он у тебя, что ли? С утра до вечера, смотрю, вкалываешь каждый день.

– Не понял. Че за инструмент? – Витя насторожился. Публика на рынке была разная, и всегда можно было ожидать какой‐то подвох.

– Репетируете‐то когда? – продолжил Макс, давая понять, что знает Витину тайну. – Ты же на рынке торчишь с утра до вечера целыми днями. На басуху ведь копишь, так?

– Басуху? – Витя внимательно и недоверчиво посмотрел на Максима.

– Ну да, – затараторил Вася, желая поскорее дать понять Вите, насколько они, студенты, одобряют его цель. – Ты же в группе играешь, на басуху копишь. Вот он сказал, – Вася кивнул головой на суетившегося вдалеке у пандуса Гарварда.

Витя грязно выругался.

– Да, вы чего, студенты? Какая группа? Какая бас-гитара? Вы же вроде не употребляете, нашли кого слушать!

Видя расстроенные лица студентов и поняв, что это не было подстроенной провокацией, Витя смягчился.

– Какая басуха? Я и балалайки в руках не держал. Баба моя хотела норковую шубу. Купил. Теперь хочет отдыхать с детьми в Сочи. Вот и пашу здесь, как проклятый. Вы‐то студенты хоть учитесь, а я и загнусь здесь, на этом рынке проклятом, – Витя сердито взял тележку и пошел вглубь склада, как будто там ждала его какая‐то работа.

Утром слушаю передачу радиостанции, которую при социализме глушили.

Вопрос к слушателям: должны ли калининградцы возвратить Калининграду прежнее имя?

– Давайте послушаем, что скажет Михаил из Калифорнии, – говорит ведущий.

– Да, это Михаил. Я звоню из Калифорнии. Я в эфире? Прекрасно. Конечно, это не дело калининградцев, я считаю. То, что они живут в этом прекрасном городе, не дает им права решать, как его называть. Как город изначально назвали, так он и должен называться.

– То есть вы считаете, надо переименовать?

– Да, без сомнения.

Спешно переключаю радио на другой канал. Ясное дело, из Калифорнии Михаилу гораздо лучше видно, как тут у нас все должно быть.

– Мужики, не спорю. Сорок стопов (прим. автора: визитов к отправителям или получателям отправок) в день не каждый сделает. Да и то, это только если сканер работает как часы, и нет коррекций. А так… Ну за это нас и уважают. Не только за красивую форму!

Речь произносил жилистый паренек лет тридцати пяти, вокруг которого полукругом толпились полдюжины молодых курьеров.

– Но! – жилистый паренек поднял вверх указательный палец левой руки, как бы отгораживаясь открытой ладонью от возможных возражений, – когда поздним вечером возвращаешься домой, есть ни с чем не сравнимое ощущение хорошо выполненной работы. За деньги это не купишь. За нас, парни! – паренек внезапно приподнял приветственным жестом маленькую рюмку дорогой водки, которую предусмотрительно держал в правой руке, и, окинув внимательным взглядом притихшую аудиторию, быстро опрокинул рюмку.

Не все последовали его примеру. Парковка модного пляжа на берегу Финского залива был сплошь заставлена желто-красными машинами международной курьерской службы – многие курьеры были за рулем.

На пляже было прекрасно все. И величественный вид Балтийского моря, и освежающий июльский ветерок, и вышколенные официанты, и, собственно говоря, качество закусок и выпивки. Международная курьерская служба не скупилась.