Литмир - Электронная Библиотека

Отперев ключом дверь, он шагнул в темную прихожую, и на него тотчас накатило глубокое чувство вины: мало того, что надолго бросил Ричарда одного, так еще и еды ему не оставил. Понятно, почему обиженный кот его не встречает.

После загульной ночи он ощущал себя грязным и липким от пота, поэтому сразу прошел в ванную, где принял душ и тщательно почистил зубы. Освежившись, вытер запотевшее зеркало, с отвращением изучил свое помятое лицо, вздохнул и прошел в комнату. В комнате стояла невыносимая вонь, что было неудивительно, потому что в самой ее середине на паласе красовалась наваленная котом куча. Он широко распахнул окно и сходил в кухню за совком.

– Как тебе только не стыдно? – упрекал он обиженного кота, убирая его «подарок». – Ну, оставил тебя ненадолго, бывает. Ты же интеллигентный кот, я тебя люблю. Устроил тут, понимаешь, «страшную месть». И за что?.. Вот сейчас закончу и накормлю от пуза. Между прочим, тебе полезно поголодать – отожрался, как бегемот. А вес нужно блюсти, иначе быстро состаришься.

Ричард возлежал на спинке дивана в позе сфинкса и презрительно наблюдал за двуногим без шерсти яркими желтыми глазами. На его наглой пушистой морде читалось садистское удовлетворение.

Убрав экскременты, он распахнул окно и на кухне, создав сквозняк, чтобы поскорее выветрились кошачьи «ароматы». Заодно почистил стоявший в ванной лоток Ричарда и только после этого направился в кухню, где достал из ящика пакет с кошачьим кормом. Услышав знакомое шуршание, рядом тотчас возник кот. Глядя на хозяина круглыми бесстыжими глазами, зверь не соизволил даже потереться об его ноги, чем обычно выражал свою преданность. «Ну, и черт с тобой, тварь неблагодарная!» – заявил ему Александр, насыпая корм в миску. Потом достал из холодильника полуторалитровую бутылку минералки и, не отрываясь, выпил половину. «Хорошо-то как!» – произнес вслух, отдуваясь. Снова поставил бутылку в холодильник, запахнул потуже махровый халат и устроился на диване. Полежу минут двадцать, а потом… Что случится «потом» так и осталось во мраке неизвестности, ибо он мгновенно провалился в глубокий сон.

Снилось ему, будто он заперт в тесном пространстве, из которого необходимо выбраться любой ценой, и он прилагает для этого отчаянные усилия. Наконец яйцо, в котором он развивался и рос, лопнуло, и он очутился на воле. Обсохнув под лежавшим на поверхности земли большим листом, он – вылупившаяся из яйца личинка цикады – последовал зову инстинкта и принялся быстро-быстро закапываться в ласковую земляную плоть, которая на долгие годы станет теперь его пристанищем. Зарыться как можно глубже было жизненно необходимо, в противном случае его сожрут птицы, ежи или любые другие насекомоядные. Наконец он почувствовал, что ушел на достаточную глубину и находится в относительной безопасности.

Соорудив себе водонепроницаемую капсулу – «колыбельку», личинка, в которую он превратился, несколько лет вполне комфортно существовала глубоко под землей, питаясь соками корней растений, и постепенно превращалась в совершенно новое существо. В определенный момент внутри этого нового существа возникло непреодолимое стремление к свободе, заставившее его сломать «колыбельку» и устремиться вверх, к поверхности земли, к солнечному свету. Чтобы пробиться сквозь метровый почвенный слой, ему потребовались титанические усилия, но он справился и выбрался на поверхность. Неподвижно посидел, отдыхая, вбирая в себя краски, звуки и запахи нового мира, потом отряхнулся от земли, взобрался на ветку кустарника и застыл, давая обсохнуть крылышкам. Наконец расправил крылышки, быстро-быстро замахал ими – и полетел.

На этом волнующем месте Александр внезапно проснулся и открыл глаза. Тьфу ты, черт, сказал он себе. Кем же это я только что был?.. Такой любопытный сон – стоит записать. Однако вставать было лень, он со вздохом повернулся на бок, смежил веки – и снова очутился в том же сне.

Он летел невысоко над землей, лавируя среди путаницы проводов, поднимаясь над крышами домов, перелетая играющую бликами речную гладь. Его крылышки интенсивно махали, создавая подъемную силу и толкая тельце вперед. Ощущение полета и себя в полете, невесомого и крылатого, было непривычным и пугающе прекрасным. Он точно знал, куда и зачем летит, ибо впереди, там, куда стремилось все его существо, раздавалось победное пение мириадов крылатых созданий, подобных ему самому – раздавался стрекот цикад.

В тенистом парке в самом центре мегаполиса на зеленых лужайках собрались сонмы его сородичей. Он с разлета приземлился в самую гущу этого звенящего, поющего, стрекочущего сборища, куда звал его мощный инстинкт размножения, и тотчас мускулы его брюшка напряглись, сократились – и радостно зазвучали брюшные цимбалы, влившись в восторженный хор сородичей. Самки цикад, прелестные крылатые создания, также играющие на своих цимбалах, звали, манили самцов своей ликующей свадебной песней. Очертя голову, он кинулся к ним, стремясь спариться с наибольшим числом партнерш и продолжить бессмертный род цикад. Это было блаженство. Высшая точка бытия среди множества опасностей, подстерегающих цикад в жестоком мире. Две недели он будет постоянно спариваться, пока не израсходует всю свою жизненную силу и замертво не упадет на землю. И тысячи жадных птиц будут пировать на останках исполнивших свое предназначение насекомых.

«Смерть – это рождение», – раздался громкий отчетливый голос возле самого его уха, и он резко пробудился. Смерть – это рождение, мысленно повторил на автомате. Ну, да, об этом еще Лев Николаевич писал. И до него целый сонм философов и мыслителей. Но я бы поспорил. Ни у кого из ныне живущих нет полной уверенности в продолжении жизни после смерти. Он вздохнул – и у меня тоже нет. Ему припомнился только что виденный сон, в котором он был цикадой. Стоило бы его записать, очень уж необычный. Взгляд его упал на стол, где лежала тетрадь с любопытными наблюдениями и хаотичными набросками для будущей книги, которая пока никак не желала складываться. Надо было подняться с дивана, где он так удобно устроился, убрать растянувшегося рядом в блаженной позе кота, взять со стола ручку. Потом запишу, еще успею, решил он, закрывая глаза, и…

И опять он летел над городом. Внизу проплывали знакомые улицы, площади, реки, речушки и каналы Петербурга. Пролетая мимо, он не только их узнавал, но и кружил над знакомыми местами, удивляясь, насколько непривычно все выглядит сверху. Чувство свободного полета было настолько приятным, что хотелось длить его бесконечно. Как вдруг на одной из улиц он заметил Незнакомку, которую повстречал в картинной галерее. Он ясно видел, как она переходит дорогу на светофоре, сворачивает на Невский проспект и идет в сторону Адмиралтейства. Это была та самая Маргарита, необыкновенная и притягательная, с которой он общался на вернисаже, но одновременно совсем другая – словно из параллельного мира. Человеческое начало сочеталось в ней с чем-то нездешним, неземным и воздушным. Сильфида! – понял он. Настоящая сильфида.

Некоторое время он летел следом за ней, как вдруг все внезапно изменилось, и он очутился в совершенно незнакомом месте. Теперь он ощущал себя осенней цикадой, сидевшей на ярком цветке лапины. Время его пребывания на земле подходило к концу, силы уже были на исходе. За короткий век в облике цикады он исполнил все, что должно исполнить цикаде, и пребывал в состоянии покоя, покорно ожидая приближения смерти. Рядом с цветущим деревом китайский мастер Ци Байши установил свой мольберт и, глядя на застывшую на бордовом цветке цикаду, писал свою знаменитую картину – «Цикада на осенних цветках лапины».

Но тут Александр снова проснулся, на этот раз окончательно. Он от души потянулся, сел и покрутил головой. И что мне за сны сегодня снятся? Мало того, что я – цикада, причем не летняя, а осенняя, так еще с меня пишет картину китайский живописец девятнадцатого века. Все, дружок, приехали – с выпивкой пора заканчивать.

С этой, безусловно, здравой мыслью он энергично вскочил на ноги, почти бегом устремился в кухню и распахнул холодильник. «А вот со жратвой у нас полный швах, – мрачно сообщил нарисовавшемуся рядом Ричарду. – Нет, у тебя как раз полный порядок, это у меня в наличии имеется только кусочек заплесневелого сыра, колбасу я, кажется, еще позавчера доел. – Он с грустью захлопнул дверцу холодильника, постоял немного в скорбном молчании и вдруг хлопнул себя по лбу: – Эврика! Пельмени! В морозилке должны быть пельмени…»

6
{"b":"802937","o":1}