– Стой, стрелять буду! – Я балансировал на самом краю паники.

– Коломна!

Голова у меня бежала вкруговую. Какая Коломна? Зачем?! И за самый хвостик успел я ухватить самообладание. Гадство! Это же пароль, слово секретное!

– Р-ри-га! – непослушными губами вытолкал я отзыв.

– Что, трухнули немного? – голос невидимого собеседника не покидала насмешка.

Зафыркали лошади, ступая тяжело и глухо. Всадники шагом подъезжали к нам. Становились осязаемыми их таинственные великанские контуры. Пахнуло конским потом, кожаным снаряжением.

Кавалерист нагнулся ко мне, тщась разглядеть лицо.

– Впрочем, извините, я не прав, господин э-э-э.

– Штабс-капитан, – подсказал я, немного успокоившись.

– Еще раз приношу извинения, думал, вы предупреждены.

Я опустил штык, понимая, что у конных имелось предостаточно времени, чтобы при желании порубить нас в капусту.

– Нам говорили насчёт разведки, но есть же устав, – я ворчал, но с приязнью. – А ну, пальнул бы я с перепугу! Как там впереди, господа? Где враг?

– В пяти верстах. В Чёрной Гати и вокруг нее. Судя по кострам, там большая часть бригады. Мне кажется, мы с вами знакомы.

– Может быть. – Я все ещё ожидал подвоха.

– Подпоручик Баранушкин.

– А-а-а, – протянул я, делая вид, что узнал разведчика.

– Ладно, господа, нам пора. Счастливо оставаться!

Я услышал, как подпоручик каблуками ударил в брюхо коня, тугое, барабанное. Как ёкнул в брюхе внутренний орган. Селезёнка?

Через минуту вокруг снова была абсолютная тишина. Разведка ушла на воровской хутор Ворманки. Я присел на корточки, зажался, умоляя внезапную резь внизу живота отпустить. Как будто это меня саданул крепкими каблуками разведчик Баранушкин.

У плохого солдата перед боем всегда понос? Но бой позади. Следующий – только утром.

Когда мне полегчало, массируя рукой бок, я спросил у безмолвного Кипарисова:

– Прапорщик, у вас патрон дослан?

– Н-нет, – ответил напарник, подблеивая.

– Чмо вы болотное! – похвалил его я.

И, махнув рукой на ходячее недоразумение, я озадачился загадкой, откуда меня знает подпоручик Баранушкин. Всё время жутко бесит, когда вижу лицо, слышу фамилию, а вспомнить, где и при каких обстоятельствах встречался с человеком, не получается. Я чесаться от этого начинаю.

4

Когда меня бесцеремонно растолкали после двух часов сна, пролетевших одним холостым мановеньем, я едва не разревелся от отчаянья. После того как понял, где нахожусь.

Я сидел на полу, на соломенной подстилке, весь в соломе, как шелудивый пёс. Раздражая молодой бодростью, чрезмерно громким разговором и неуместным смехом по хате сновали офицеры, на одной ноге подхватившиеся по команде «подъем».

В мухами засиженное оконце, скроенное из осколков стекла, пробивалось солнечное утро. Горласто проорал петух, дублируя пять минут назад откричавшего дневального.

Я понимал, что не отдохнул, что для полного восстановления сил нуждаюсь часах в десяти сна. И не в одежде и в сапогах, с вещмешком под головой, а как полагается – в койке, на простыне и подушке. Желательно, помывшись перед сном. Еще лучше— пропустив сто пятьдесят гвардейских.

В правом виске, доставая до глаза, засела раскаленная игла. И, гадство, болит и болит башка. напрочь раскалывается. Я ведь не молоденький юноша, чтобы покемарить децл и снова бежать вприпрыжку. Прошли те времена давным-давно.

Но и послать всех к черту, перевернуться на другой бок и захрапеть невозможно. Не поймут меня. Да и не дадут. Есть такое суровое слово – надо. Алягер, ком алягер![39]

Я кое-как встал и, держась рукой за поясницу, поковылял на улицу. Злой на весь мир.

Во дворе офицеры умывались из двух ведер – металлического и брезентового. По пояс голый буйвол Риммер стоял, нагнувшись. Наплехович сливал ему на шею и на широкую, бугрившуюся мышцами спину.

– А-а! Ах! – громко вскрикивал Риммер и требовал: – Да не жалейте вы воды, скряга!

Расточительность любителя водных процедур закономерно привела к тому, что мне воды не хватило.

– Ух, хорошо! – мокрый и блестящий Риммер упруго выпрямился. Не разделяя его оптимизма, я заглянул в ведро, увидел в нём дно и

двинул к колодцу с журавлем.

Выстояв там очередь, вернулся во двор. Поливал мне Цыганский. Он был по-вчерашнему энергичен. Не зря рекламу про качество батареек «Энерджайзер» по всем каналам крутят.

– Осторожней, поручик! – бурчал я. – За шиворот лить необязательно.

Я не стал снимать куртку, только расстегнул ворот и загнул его внутрь да рукава по локти закатал. Ледяная колодезная вода взбодрила. Зачесав назад мокрые волосы гребешком, одолженным у подпоручика, я за неимением полотенца обернулся к солнцу. Но на это, с учётом невысокой утренней температуры светила, требовалось изрядно времени. Пришлось промокать лицо рукавом.

Во двор с двумя дымящимися котелками в руках зашёл Кипарисов. С совершенно очумелым видом и куриным пером в спутанной бородке. Очевидно, прямо с подъема его отрядили заготовщиком на кухню.

Значит, организованное обеспечение здесь существует. Не всегда – на подножном корму!

Я полез в карман за умыкнутой вчера ложкой. На завтрак нам подали банальную перловку, именовавшуюся у нас в Советской армии «шрапнелью» или «кирзой». Наименее уважаемую в небогатом солдатском рационе.

По утрам у меня плохой аппетит. А тут ещё крутая, маслом немазаная «кирзовая» каша! Но ложек десять я в себя силком пропихнул. Когда ещё покормят горячим! Зато от крынки с молоком, которую отыскал в погребе подпоручик Цыганский, оторвался с трудом.

Завтракали суетно, торопились. Потому что на улице начали противно вопить:

– Строиться, второй взвод! Отделение, строиться! Живее, господа! Штабс-капитан Белов появился во дворе раньше своего зычного

крика:

– Первый взвод, выходи на построение!

Белов в укор остальным был выбрит и даже благоухал одеколоном. В голенища его сапог можно было смотреться, как в зеркало, до головокружения.

Под свирепыми взглядами взводного мы перемещались исключительно бегом. Громыхали грязными сапожищами. Брякали котелками с остатками перловки, толкались.

Рота выстраивалась в направлении околицы, зыбко шевелилась. Не затвердев, не обретя монолита, тронулась в путь.

– Р-раз, раз! Раз, ва, три! – упруго шагавший сбоку взвода штабс-капитан Белов дал счет. – Взяли ножку! Раз!

На плетне висели пацаны. Глазастые, стриженые под ноль и наоборот, косматые, взъерошенные, как воробьи. Загорелые, белозубые, щербатые. Им было интересно, войны в этих краях не видывали.

Местный дурачок – в старомодном мундире с наваченной грудью, с эполетами, с огромными крестами, вырезанными из жестянки, задрав бороденку, истово вытянулся во фронт, приставил два пальца к сломанному козырьку фуражки. Принимал парад с отчаянно распахнутой мотней.

– Равнение налево! – лукавый дернул меня за язык, к счастью, негромко.

Тут же выяснилось, что Белов, помимо прочих достоинств, обладал и отменным слухом:

– Капитан Маштаков, отставить балаган!

Я потупился, а вокруг офицеры: Наплехович, Цыганский и один смазливый, похожий на певца Андрюшу Губина, наперебой запрыскали.

Команда «бегом марш» моментально отбила охоту хахалиться. Рота сбилась с ноги, затопала вразнобой и стала растягиваться. Несмотря на все старания, я скоро оказался в хвосте. За ночь мои физические возможности не претерпели изменений в лучшую сторону. Куда мы так вваливаем?![40]

С правой стороны с каждой минутой ощутимей приближались звуки невидимого пока боя – ухающие глухие разрывы, картавая трескотня пулемётов.

Перед перелеском рота перешла на шаг, одновременно разворачиваясь в цепь. Я догнал своих и, переведя дыхание, на ходу примкнул штык, уже не боясь опозориться неумением.

В дубраве мешала шагать высокая трава. Брюки быстро промокли от обильной росы. Прямо из-под ног порскнула стремительная серая птица, неожиданным появлением заставившая вздрогнуть.