Во-вторых, и в остальных, привязка к Харькову вписывалась в исторический контекст легенды.

– Фронта захватить успели? – я задавал вопросы небрежным тоном, демонстрируя намерение скоротать время и только.

Внутренне напрягаясь от возможности споткнуться на ровном месте.

– Да, – односложно ответил прапорщик.

Ну не хочешь, не рассказывай. В душу не полезу. У меня свои гонки.

Я окончательно определился, что за кадрового офицера мне выдавать себя глупо. Коли я – кадровый, то я тогда прожжённым бурбоном должен быть. Заскорузлым армеутом, капитаном Сливой из приснопамятной повести А. И. Куприна «Поединок». Но на такую роль я не гожусь – языков не знаю!

Может быть, я – выпускник четырёхмесячной школы прапорщиков? Дослужившийся за три военных года до штабс-капитана? Теоретически и практически сие вполне возможно. Вон Туркул Антон Васильевич, будущий командир Дроздовской дивизии, тоже германскую войну прапором начинал, а завершил в штабс-капитанском чине. Но тогда у меня объясняемый боевой путь должен быть. Сражения, ранения, награды. Друзья-однополчане. И в увязке со всем этим – конкретные города, даты, воспоминания.

Не буду я из себя героя изображать, заплутаюсь. Нет, окопной жижи я хлебнул в начале войны. На австрийском фронте, то бишь, на Юго-Западном. Командиром стрелковой полуроты номерного полка. Был серьёзно ранен в штыковом бою под Перемышлем. Соответствующая отметина на боку имеется! Чёрт, не помню, в какое время под Перемышлем шли бои! Место ранения, тем более такого тяжелого, должно быть с предметной привязкой. Это запоминается навсегда.

Остановлюсь пока на Перемышле как на рабочем варианте. Потом, на многие месяцы – госпиталь. Тут можно любой город подобрать без опаски проколоться на деталях.

– Какие кабаки да бордели, господа? Три месяца (четыре, пять!) кверху пузом на больничной койке. На кровати весь в бинтах![37]

Затем будет запасной полк. Причем реальный двести семнадцатый пехотный, квартировавший в нашем уездном городишке. Как следовало из мемориальной доски на Доме пионеров, солдаты этого достославного полка в июне 1917 года категорически отказались участвовать в летнем наступлении. Осознав аморальность братоубийственной войны подле стен будущего очага детской культуры.

Награды? Правдоподобным будет выглядеть наличие Анны четвёртой степени, так называемой «клюквы», носимой на темляке шашки. И святого Станислава третьей степени. Соответствует Табели о наградах и в то же время достойно. У фронтовика, пролившего кровь за веру, царя и Отечество, ордена иметься обязаны.

Так. Та-ак. Но из какого динозаврового яйца я вылупился? Левого или правого? Целый штабс-капитан! Дядя изрядного возраста.

И вообще надо конкретно определиться кто я по жизни? Вот проблема так проблема. Глобальная! Понятное дело – не дворянин. Даже и пробовать не стану в калашном ряду хрюкать. Тест на интеллигентность применительно к требованиям начала двадцатого века мне не пройти. Несмотря на наличие диплома о высшем образовании. И не какого-нибудь вечернего или заочного. Самого что ни на есть дневного! Полученного, кстати, в Ивановском государственном Университете имени первого в России Совета рабочих и крестьянских депутатов. Что, прямо скажем, не вполне типично для офицера деникинской армии.

Не купец я и не промышленник. Скорее, служащий какой-нибудь, ма-аленький чиновник. По какой вот только части? По родной юридической? По той самой, что Жеглов Шарапова экзаменовал: «Знаешь, Володя, как наша профессия называется?». И не дожидаясь ответа, рыкнул многозначительно: «Пр-р-равоведение!». Но при проклятом царизме законы совсем другие действовали. Не УК РФ, а Уголовное уложение, которое, небось, под тысячу статей, абсолютно мне незнакомых, насчитывало. А ещё те, кто по юридической линии трудился, людьми были, как я понимаю, состоятельными, заметными в обществе. Разные там судебные следователи, товарищи прокурора[38], присяжные поверенные.

О системе юриспруденции дореволюционной России я имею смутное представление, хотя и сдал в своё время на хорошую отметку историю государства и права.

Тогда, может быть, учитель? Какой-нибудь скучной науки, заслышав о которой, никто не захочет развивать тему. Типа черчения или тригонометрии? Наклонности к этим предметам у меня в школе имелись, вдобавок по характеру своему я не по-русски аккуратен. Когда не в запое, конечно.

Как рабочий вариант оставляю учителя. Но не в гимназии и не в реальном училище преподававшего! Тамошние учителя статские чины имели, а я из «Табели о рангах» только титулярного советника да коллежского асессора помню. И то, кто из них главнее, не знаю. Внимание! Я – преподаватель ремесленного училища. Уездный город, провинция. Скука и серость. А ещё лучше, народный учитель земской школы. Село, глухомань.

А на войну я, получается, был призван из запаса. В каком чине? Ну поручиком, наверное. Будет неестественно, что за три года Мировой при огромной убыли офицеров я не подрос ни на одну звёздочку. Боевой-то офицер. Кавалер двух орденов! Тогда правдоподобным может показаться, что чин прапорщика я получил после срочной службы, которую как лицо, имеющее образовательный ценз, проходил вольноопределяющимся.

Кстати, образование у меня какое? Думаю – под высшее косить не стоит. Университеты и институты имелись только в больших городах, а я в таких подолгу не жил и не знаю их. Остановлюсь на гимназическом. Кстати, моя родная средняя школа № 1 с преподаванием ряда предметов на иностранном языке до революции как раз имела статус классической мужской гимназии. Так что суровый дух альма-матер представить могу. Монументальное серого кирпича здание, бесконечные гулкие коридоры, полы, выложенные метлахской плиткой, четырёхметровые потолки, высоченные и тяжеленные двери.

– Я учил урок, господин учитель, ей-богу учил.

– Садитесь, Маштаков, единица!

«Тюрьмой народов» с любовью называли мы родную школу.

Сколько классов было в гимназии? Семь или восемь? Меньше десятилетки, это точно. Но выпускались оттуда взрослыми, совершеннолетними по нашим меркам. Тёма, главный герой романа Гарина-Михайловского «Гимназисты», в последнем классе гимназии горничную огулял. Что, согласен, показатель лишь половозрелости, не возраста.

После гимназии я год проучился в политехникуме. В московском, столичном. На факультете гидравлических машин. Всяко разно, в Москве должен быть хоть один политехни. А-а-а, родной. В каком-таком московском-столичном? Город Санкт-Петербург был столицей Российской империи со времён Петра Великого! Это вождь мирового пролетариата в девятьсот восемнадцатом году вернул столицу в златоглавую, подальше от внешних границ убрал.

Вот так и прокалываются на очевидном. Зря я всю эту поганку мучу. Зря! Профанический подход никогда не давал результатов. Ничего не получается на халяву. У меня, по крайней мере.

Но что тогда остаётся делать? Руки в гору и ждать, пока не сволокут на живодерню?! Ведь понял достоверно, что попал, что нельзя зажмуриться, а потом разжмуриться в родном своём две тысячи первом году. На диване перед телевизором «Филипс» китайской сборки.

Мобилизуйся. Время есть, никто не мешает спокойно раскинуть рамсы. Мужик ты, Мишка, неглупый. Гм, комплимент.

На посторонний фыркающий звук я среагировал моментально. Не все рефлексы ещё пропиты! Рывком повернулся, вскинул винтовку и передёрнул затвор.

– Стой, кто идет?! – выкрикнул толстым голосом.

Кипарисов тоже встрепенулся. Вскакивая, он крепко толкнул меня в бок. Я покачнулся, но не упал.

Впереди явственно всхрапнул конь и тонко звякнул металл.

– Офицер, – откликнулись из темноты.

В голосе слышался насмешливый вызов. Меня тряс озноб. Колотило всего, вместе с винтовкой, штыком нацеленной в ночь. Указательный палец вспотел на спусковом крючке. От предохранителя я уже освободился.