Двигались бегом. Я поставил всё на технику – на каждое касание ногой земли делал вдох, на следующее – выдох. Коротко, отрывисто, носом. Старался изо всех сил. Но когда добежали до косогора и покарабкались вверх, стал отставать. На подъём забрался одним из последних. Сердце выскакивало, металось от желудка к горлу.

– Шире шаг! – окриком подстегнул Белов.

Я прикрыл глаза, оттолкнулся прикладом от упругого дерна и рванул. Изо всех сухожилий. Ощущение было такое, что я передвигаю ноги в корыте с густо замешанным цементным раствором.

На втором курсе физрук Батаев обязал желавших получить досрочно зачёт участвовать в легкоатлетической универсиаде. В числе состязаний был километровый кросс. По одному человеку нас расфасовали в пятнадцать забегов. Уже при перекличке мне стало неуютно, когда в моей группе откликаться стали на подбор длинноногие поджарые парни. Среди них, экипированных в спортивные трусы, майки и лёгкие шиповки, я, в шерстяном синем костюме, траченном молью, и жёлтых резиновых кедах был единственным. Я даже не решился покурить перед забегом. Особенно внушительно выглядели студенты физвоса, показавшиеся мне олимпийцами.

Сразу после старта я словно завис на месте, а соперники реактивно рванули. Несмотря на то, что за кустами я внаглую срезал угол и тоже проделал на втором круге, к финишу пришел всё равно последним. Получив при этом лучший результат за всю свою спортивную карьеру. Не очень яркую, но зато короткую.

И в остальных забегах юристы прибежали последними. Однако в командном зачёте мы получили серебро, взяв массовостью.

Когда я был пролетарием, в родном инструментальном цеху в день зимних заводских соревнований бывалые спортсмены мудро говаривали:

– Главное – не победа, главное – уйти с обеда!

Ерунда эта околоспортивная, надерганная из разных мест, из разных лет крутилась в башке. Один только Зигмунд Фрейд и смог бы объяснить, почему сейчас эти ассоциации повсплывали.

На гребне холма, куда я забирался почти на четвереньках, цепляясь свободной рукой за бурьян, взвод выравнивал жидкую цепь.

Штабс-капитан Белов – на голову выше всех – наводил порядок на правом фланге.

Но и оттуда он наорал на меня:

– Штык примкните, штабс-капитан!

Пытаясь соображать разумно, я кинулся отделять закрепленный вдоль ствола (в походном положении) штык – длинный, сизый, зловеще граненый, в щербинах.

– Сука! Не хочет!

Кр-рак и штык вдруг оказался в руке! Выскочил из металлического хомутика. Следующим торопливым движением я насадил его трубкой на ствол. Получилось? Да, вроде не болтается, сидит крепко.

– Взво-од, в атаку! Огонь только по команде! – надсаживая горло до клёкота, кричал Белов.

Похоже, он не заметил моего непрофессионализма. От сердца у меня отлегло, и в очередной раз я убедился в том, какой я законченный даун. В нескольких минутах всего – бой, война, увечье или смерть даже, вечная память, могила, а я об эстетике движений тревожусь.

Я шагал в цепи, уставив штык вперёд. Правой рукой сжимал приклад, мылкий от мокрой ладони, а левой снизу держал цевьё. Плохо пригнанный мешок молотил по спине, кололся рассыпными патронами.

Только бы не сразу бегом скомандовали!

Луговина сделалась упругой и кочковатой. Пару раз я споткнулся. И оба раза удачно, на левую ногу. Это у меня примета добрая, проверенная временем, с начальной школы неподводившая! Господи!

Над нами по стремительным лекалам стрижи вычерчивали. Вечерняя охота. Или ласточки это?! Чем отличаются?!

Цепь двигалась с ощутимым усилием, прогнувшись в середине, как заведённый бредень. Наш взвод шел по мелководью, на правом фланге обогнав остальных.

Через несколько бойцов от меня нервничал Белов. То и дело оглядывался на растущую в середине роты килу.

– Что они там?

Впереди трудно приближался оазис зеленых насаждений и чёрно-жёлтые соломенные крыши хат.

Как бишь хутор штабс-капитан обозвал? Ворманки? Бандитское название, отъявленное. В переводе – вора имал. Подберут же на святой Руси ласковое имечко!

Стриж один порскнул у меня над головой, не выше чем в метре. И ещё один левее. Обоих я не успел разглядеть. А резкие такие оба, сверхзвуковые.

В отставшей мотне туго шедшего бредня вдруг кто-то пронзительно закричал. Я оглянулся туда. Двое офицеров, один нагнувшись, второй упав на колено, поднимали и переворачивали лицом вверх третьего.

– У-у-ум, – стонал он протяжно.

Темп движения стал затухать, цепь катилась по законам инерции. Я понял, какие это стрижи около меня пируэты выписывают, и нехорошо мне сделалось. Мерзко.

А вокруг стали залегать многие, хоронясь за кочками.

От соломой крытых крыш, перебивая редкие разрозненные хлопки, затрещала картавая трещотка. Пулемёт! Очередь частой железной метлой маханула на другом, дальнем фланге.

Я продолжал шагать. Головки сапог да и голенища, до середины исхлёстанные росистой травой, были сырыми. Я выбирал, куда сподручнее ступить. Чтобы правой, плохой ногой не запнуться.

Я поднял глаза, когда плечом въехал в кого-то тяжёлого, большого.

Хвать, это штабс-капитан Белов оказался. Он бешено сверкал белками, ноздри у него раздувались, усы жёстко топорщились.

Пётр Первый в исполнении Алексея Петренко в фильме Митты!

– А ну, встать, слякоть! Шарманщики! – орал он, вывернувшись назад.

Залегшей в траве и в кочках мешанине людской оскорбления адресуя.

Из нагрудного кармана Белов выудил папироску, кинул в рот, закусил далеко мундштук. По блатному, не по-офицерски.

Я, работая на автопилоте, как фокусник, ловко чиркнул у него перед носом зажигалкой с предупреждающей надписью на боку: «Хранить от детей, не применять вблизи лица!»

– А? Что? – встрепенулся взводный, недоумённо глядя на подрагивающий жёлтый язычок пламени.

– Прикуривайте, господин штабс-капитан, – сказал я и обстоятельно пояснил: – Более тридцати секунд нельзя держать зажжённой.

Во взгляде Белова проблеснул осмысленный разряд. Он выплюнул папиросину, ниточка слюны вылетела на жёваном мундштуке и, оборвавшись, свисла с губы.

– Да шли бы вы, Ма… Маштаков на-а…

Он бросился гигантскими шагами назад, добежал до первого лежавшего и схватил его за шкирку и за ремень, с усилием отрывая от земли и толкая вперед. Другого носком сапога поддел под живот, третьего саданул по ногам.

В руке его появился наган. От неожиданно грохнувших быстрых выстрелов я вздёрнул плечи, пряча голову. Но остался стоять, единственный, кроме метавшегося взводного.

– Перестреля-а-аю! – маралом ревел он.

Пружиной в траве поднялся седой капитан. Сконфуженно воротя лицо, прикрикнул на соседей, после этого зашевелившихся. Встал, отряхивая колени, косолапый Наплехович. Пригнувшись, боком двинулся вперёд большеголовый ушастый подпоручик.

Нас стало много в вертикальном положении. Цепь покатилась вперёд, извилистая, как синусоида.

Я уже не успевал быстрым шагом и припустил бегом. Хутор приближался рваными короткими рывками. По окраине его зримо шло суетное движение почуявших опасность, вставших на задние лапки муравьёв. Выстрелы продолжались, но будто и не настоящие, а хлопушечные или петардные. китайского производства.

Драпают, гады. Драпают!

Мне не раз доводилось играть роль преследователя. Азарт загонщика не сравним ни с чем. Лёгкие развернулись и воспряло сердце. Я ощутил себя Маугли, бегущим наперегонки с чёрной пантерой, упругим, никогда не притрагившимся к стакану.

Мы первыми ворвались на околицу. Красных не было, у растрёпанного стога сена отрыт мелкий окопчик. На бруствере в жирной земле тускло отсвечивали стреляные гильзы, валялась жестянка из-под консервов.

Рота прочёсывала хутор. Стрельба трещала в стороне.

– За мной, первый взвод! – крикнул Белов и, не оглядываясь, припустился в направлении боя.

Человек десять самых азартных, не прельстившихся шмоном крестьянских хат, бежали за ним. Я – в том числе, пока не спекшийся.