Я уважаю профессионалов. Приятно, например, осознавать, что везёт тебя хороший водила, а не отмороженный камикадзе.

Когда миновали овраг, скомандовали привал. Я хотел присесть неторопливо, с достоинством бывалого солдата, но не сумел, тяжело плюхнулся в канаву. Чертыхаясь, стащил сапоги, выдернул из голенищ сбившиеся портянки и, блаженствуя, пошевелил грязными пальцами ног. Всеми десятью сразу, поросшими на фалангах редкими жесткими волосами.

– Ка-айф!

Привала удостоились не все. Часть колонны (мне показалось – большая) продолжила движение. Тряской рысцой пронеслись две орудийные упряжки. Я обратил внимание, что у сидевших на передках номеров – чёрные погоны и фуражки с белой тульей. Сие означало, что с нами работала марковская батарея. За артиллерией громыхали повозки. В предпоследней я увидел сестру милосердия Жанну. Она без головного убора, с мальчишеской, открывавшей уши стрижкой.

Как это пел неподражаемым своим фальцетом Володя Пресняков:

– Стюардесса по имени Жанна, обожаема ты и желанна!

Я предметно осмотрел ступни и увидел, что потёртости на пятках терпимые. Банальная краснота. Кожа лохмотьями пока не висит.

Самым тщательным образом я вытряхнул из сапог всякую вредную дрянь. Обтёр ступни и тщательно, сухими концами намотал портянки.

Вот в чём неоспоримое преимущество этого примитивного предмета гардероба! Идёшь по страшной жаре, в сапогах болото чавкает. Разулся, встряхнул портяночку и перемотал так, чтобы сырой конец, на котором косо отпечатался фиолетовый оттиск ступни, обернулся вокруг щиколотки. Для просушки. Ещё через пару часов провёл обратную процедуру. Универсальный замкнутый цикл. В носках же сгноишь ноги в два счета!

Офицеры смачно курили. Мне тоже хотелось, но христарадничать было совестно.

Рослый плечистый прапорщик в нескольких шагах от меня, повернувшись к лесу передом, справлял малую нужду. Бесконечно шелестела в траву струя. Под солдатской гимнастеркой прапорщика бугрились напряженные мышцы спины. Вдруг он оглушительно испортил воздух. Полуобернувшись, заржал, показывая великолепные зубы:

– По комиссарам! Залпом!

Этот мне тоже не глянулся. Бычара и наглец.

Сидя на откосе, я поочередно поднимал кверху ноги и массировал икры. Сколько мы прошли? Километров пятнадцать? А в переводе на вёрсты сколько получится?

Близился вечер. Солнце обломалось, пригревало сдержанно, приятно, словно днём и не лютовало. Я подставил лицо лучам.

Выделявшийся среди молодежи седоватый капитан расположился неподалеку от меня, шагах в десяти. Насунув на глаза козырек, чтобы не пялиться в открытую, я наблюдал за ним.

Капитан был скуп в движениях. Он передёрнул затвор винтовки и в одно отточенное касание вложил в патронник обойму. И снова, на этот раз хлестко, клацнул затвором. Затем он пристроил винтовку между колен, ствол положил на плечо. Вынул из кобуры револьвер и, вращая барабаном, внимательно стал проверять патронные гнезда. Щёлк. Щёлк.

Так мастер проверяет инструмент перед привычной работой.

Я пытался понять и запомнить каждое его движение.

Нагана мне по малому сроку службы не полагалось, а вот в трёхлинейку, подглядев за капитаном, пять патрончиков я засандалил. Всё оказалось крайне просто. Правда, без того скупого солдатского изящества, с каким выступал капитан. Не выбрасывать освободившуюся стальную обойму у меня ума хватило. Вспомнил про полмешка рассыпухи.

Когда я лязгнул затвором, досылая его вперёд и поворачивая рукоятку вправо, Наплехович вжал голову в плечи. Дымившуюся папироску он держал в горсти, хотя было безветренно. Рука у поручика дрожала.

Я прислушался к себе и мандража не обнаружил. Вытянул руку перед собой и растопырил пальцы. Никаких признаков тремора. Наркологическую экспертизу можно проходить.

– Строиться, рота! – заорали впереди.

Рядом рявкнул хриповатый голос штабс-капитана Белова:

– Взвод! В две шеренги становись!

Моё место при такой конфигурации в первом ряду. Но сейчас можно не комплексовать. Никто меня не будет рассматривать в микроскоп.

– Р-ряйсь! Смирно!

И с правого фланга офицер в наплечных ремнях, высоко подбрасывая ноги, пришпилив левую руку к бедру, а правой взяв под козырек, двинул к выпятившему брюхо полковнику Никулину. Приняв доклад, ротный надолго замолчал. Мне показалось – он забыл, зачем мы здесь собрались. Рапортовавший офицер не выдержал мучительной паузы и зашептал на ухо полковнику.

Только тогда тот изрёк осуждающе:

– Э-э-э… господа-а офицеры!

Я подумал, что Никулин снова умолкнет, но он произнес яркий спич, преисполненный идейностью:

– Настал… э-э-э… час показать! Отчитаться перед многострадальным Отечеством! М-да! И я не позволю! Не в Совдепии! Отнюдь!

Он выкинул вперёд руку и, захватив в огромную лапу много воздуха, потряс кулаком. Потом, вспомнив важное, встрепенулся.

– Старых добровольцев… э-э-э… не касается!

Своим ораторским мастерством Никулин напомнил мне бывшего председателя совета министров Черномырдина и действующего председателя нашего горсуда Холкина. Но когда, покачиваясь, полковник двинул восвояси, я понял, что он просто тяжело пьян.

Оставшийся на хозяйстве офицер в наплечных ремнях скомандовал «вольно», а командирам взводов и пулеметной команды – к нему. Пятеро, в том числе наш журавль Белов, быстро переместились в указанное место.

– Кто это? – свернув на бок рот, спросил я у Наплеховича.

– Помощник командира роты полковник Знаменский, – сдавленно ответил поручик.

Гм, Знаменский? Знакомая фамилия. Был такой майор в популярном в семидесятые годы телесериале «Следствие ведут знатоки». Пал Палыч. Ещё спортсменов помню, братьев Знаменских, легкоатлетов, турнир в честь которых проводится.

Штабс-капитан Белов, придерживая шашку, голенасто, как складной деревянный метр, возвращался к строю. Играючи перешагнул канаву.

– Ну-с, господа! Задача для первоклассников! Надо обеспечить себе крышу для ночлега в хуторе Ворманки. Разведка донесла, что в нём и в соседних селах, как их, чёрт. Доброй Надежде, Гати и Подольке расположилась стрелковая бригада красных. Основная задача поставлена первому батальону. Он на обходном марше, выходит на исходную для флангового удара. А мы нажмем с фронта и выдавим красных в пойму реки, где перетопим в баклушах!

Белов говорил внешне небрежно, словно о пустяшном, но по беспокойным глазам его я понял, что он в сомнении относительности реальности озвученных перспектив.

Против целой бригады! А бригада – два полка! Тогда как у нас батальон и рота всего лишь. Да еще атаковать!

– Господа! – продолжал Белов, форсируя голос, отчего на худом лице его у рта задергался живчик, утаскивая ус на щеку. – Большинство из вас впервые пойдет в бой под славным знаменем Корниловского полка. Полагаю, разжевывать смысл слова «честь» надобность отсутствует.

Драться под Корниловским флагом – великая честь! А?! Я вам не пастух, а вы не овцы, но на брюхе ползать и раком пятиться не позволю!

Отчётливо выговаривая обидное, штабс-капитан смотрел с острым прищуром именно на меня. Есть такой прием для выступающего – найти в аудитории удобного слушателя и конкретно ему втюхивать.

Господин штабс-капитан, я хоть и бывший комсомолец, заслуженно награжденный почётным знаком ЦК ВЛКСМ за активную работу по охране правопорядка, но агитировать меня особо не надо. Я согласный! Меня бы подучить чуток. Для шести месяцев полнокровной учебки, понятное дело, у вас времени нету, хотя бы месячный курс пожилого бойца проведите. Партизанские сборы!

Проделав за ночь марш в сорок верст! Матка боска Ченстоховска!

И пожрать бы не худо! Про пожрать штабс-капитан Белов вспомнил. Скомандовал разойтись и разрешил перекусить на скорую руку.

Я обернулся к Наплеховичу, царапнул ногтем щёку, выскобленную опасной бритвой «Gillette»:

– Помнится, поручик, вы салом хвалились?

Рота в куцых колоннах наискось пересекала луговину. В низине собирался белесый туман, пока незагустевший. Быстро пала вечерняя роса.