я набираюсь мужества, ищу доказательство,
что моя жизнь изменится,
и пусть это займет целую вечность, я проверяю
каждый пучок,
а лето скоро закончится, уже
листья жухнут, сперва у больных
деревьев, умирание становится
ослепительным, и стайка темных птиц
исполняет
музыку комендантского часа. Хочешь увидеть
мои руки?
Такие же пустые, как и при первой ноте.
Или всегда имело смысл
продолжать без подсказки?
Matins
What is my heart to you
that you must break it over and over
like a plantsman testing
his new species? Practice
on something else: how can I live
in colonies, as you prefer, if you impose
a quarantine of affliction, dividing me
from healthy members of
my own tribe: you do not do this
in the garden, segregate
the sick rose; you let it wave its sociable
infested leaves in
the faces of the other roses, and the tiny aphids
leap from plant to plant, proving yet again
I am the lowest of your creatures, following
the thriving aphid and the trailing rose – Father,
as agent of my solitude, alleviate
at least my guilt; lift
the stigma of isolation, unless
it is your plan to make me
sound forever again, as I was
sound and whole in my mistaken childhood,
or if not then, under the light weight
of my mother’s heart, or if not then,
in dream, first
being that would never die.
Заутреня
Что тебе в сердце моем,
если ты разбиваешь его снова и снова,
как садовод, пробующий
новый сорт? Практикуйся
в чем-то другом: как я могу жить
в твоих излюбленных колониях, если ты вводишь
карантин страданий, отделяя меня
от здоровых членов
моего рода: ты не делаешь так
в саду, отделяя
больную розу, а ты позволяешь ей развеваться
общительными
пораженными листьями
на виду у других роз, и крошечная тля
прыгает с одной на другую, еще раз доказывая,
что я низшее из созданий,
вслед за процветающей тлей и стелющейся
розой – Отче,
доверенный моего одиночества, облегчи
хоть мою вину, сними
клеймо одиночества, если
ты не замыслил создать меня вновь
навеки здоровой, целой и невредимой,
как в ошибочном детстве,
ну, или под легким весом материнского
сердца, ну, или во сне – первое существо,
что никогда не умрет.
Song
Like a protected heart,
the blood-red
flower of the wild rose begins
to open on the lowest branch,
supported by the netted
mass of a large shrub:
it blooms against the dark
which is the heart’s constant
backdrop, while flowers
higher up have wilted or rotted;
to survive
adversity merely
deepens its color. But John
objects, he thinks
if this were not a poem but
an actual garden, then
the red rose would be
required to resemble
nothing else, neither
another flower nor
the shadowy heart, at
earth level pulsing
half maroon, half crimson.
Песня
Словно незащищенное сердце,
кроваво-красный
цветок дикой розы
раскрывается на нижней ветке,
что опирается на сетчатую
массу большого кустарника:
он цветет на фоне тьмы —
постоянной
декорации сердца, а верхние
цветы завяли или же сгнили;
пережитые
невзгоды лишь
делают их темней. Но Джон
не согласен, он думает,
будь это не стихи, а
настоящий сад,
красная роза
не должна бы напоминать
больше ничего – ни
другой цветок, ни
затененное сердце,
что пульсирует у земли
полубордовым, полумалиновым.
Field Flowers
What are you saying? That you want
eternal life? Are your thoughts really
as compelling as all that? Certainly
you don’t look at us, don’t listen to us,
on your skin
stain of sun, dust
of yellow buttercups: I’m talking
to you, you staring through
bars of high grass shaking
your little rattle – O
the soul! the soul! Is it enough
only to look inward? Contempt
for humanity is one thing, but why
disdain the expansive
field, your gaze rising over the clear heads
of the wild buttercups into what? Your poor
idea of heaven: absence
of change. Better than earth? How
would you know, who are neither
here nor there, standing in our midst?
Полевые цветы
О чем вы говорите? Что хотите
вечно жить? Вправду ли ваши мысли
так уж назойливы? Конечно,
вы не смотрите на нас, не слушаете нас,
на вашей коже
солнечные зайчики, пыльца
желтых лютиков: я говорю
с вами, а вы смотрите сквозь
прутья высокой травы, потрясая
своей погремушкой —
душа! душа! Достаточно ли
просто заглядывать внутрь? Презрение
к человечеству – это одно, но зачем
презирать огромное
поле, когда ваши взгляды поднимаются
над светлыми головками диких лютиков?
Ваше жалкое
понятие рая: отсутствие
перемен. Лучше, чем на земле? Откуда
вам знать, если вы не здесь и
не там, а стоите средь нас?
The Red Poppy
The great thing
is not having
a mind. Feelings:
oh, I have those; they
govern me. I have
a lord in heaven
called the sun, and open
for him, showing him
the fire of my own heart, fire
like his presence.
What could such glory be
if not a heart? Oh my brothers and sisters,
were you like me once, long ago,
before you were human? Did you
permit yourselves
to open once, who would never
open again? Because in truth
I am speaking now
the way you do. I speak
because I am shattered.
Красный мак
Здóрово
ни о чем
не думать. Чувства —
они-то есть и
управляют мной. У меня
Господь на небесах,
зовется солнцем, и я открываю
ему огонь моего сердца,
подобный его присутствию.
Что может еще так сиять,
как не сердце? О братья и сестры,
вы были такими, как я, когда-то давно,
прежде, чем стали людьми?
Позволяли ль себе
открыться хоть раз, чтобы больше
не открываться? Ведь, по правде,
я говорю сейчас
так же, как вы. Я говорю,
потому что сломлен.
Clover
What is dispersed
among us, which you call
the sign of blessedness
although it is, like us,
a weed, a thing
to be rooted out —
by what logic
do you hoard
a single tendril
of something you want
dead?
If there is any presence among us
so powerful, should it not
multiply, in service
of the adored garden?
You should be asking
these questions yourself,
not leaving them
to your victims. You should know
that when you swagger among us
I hear two voices speaking,
one your spirit, one
the acts of your hands.
Клевер
Рассеянное
средь нас ты называешь
признаком благословения,
хотя это, как и мы,
сорняк,
и его нужно выкорчевать —
