Отводит взгляд, как провинившийся ребенок. Он всегда так делает, когда его что-то гложет, пожирает изнутри. Когда хочет высказаться, но не может… Потому что Орочимару сам по себе такой человек. Замкнутый, незнающий как выражать свои эмоции правильно.
Гнев, обида или ненависть — три ипостаси, которые не может скрывать в себе, даже он, а все остальные чувства для него — это слабость. Показывать их нельзя. Он скорее в лепешку разобьется, чем перед кем-то раскроет душу.
«Как выяснилось на практике, твоё присутствие в моей жизни мне необходимо» — у тебя, наверное, зубы свело, когда ты произнёс это, засранец. Знал бы я, что нужно однажды умереть и воскреснуть, чтобы услышать от тебя это, провернул бы подобное ещё подростком.
— Звучит, как сталкерство, — саннин устало вздыхает, снова пьёт из стакана. Проводит пальцами по переносице, подкалывает напарника по привычке, делая вид, что не видит, с какой силой тот сжал челюсти. Нервничает… Из-за чего непонятно только. Что же ты у меня такой хитроделаный?
Джирайя уже не знает с кем ему сложнее найти контакт. С Цунаде, которая каждый раз смотрит на него взглядом жжёной карамели, потерянная, будто готовая сигануть в бездну при любом его прикосновении или с Орочимару, который никогда не готов к нормальному диалогу…
Он ещё ни разу не пришёл к нему в дневное время. Вначале Джирайя думал, что друг просто на него забил, пока однажды не очнулся раньше времени, хотя медикаментозный сон должен был продержать его в сладкой обители Ба́ку* до самого утра. Тогда он понял, что находится в комнате не один и это его удивило, но он не подал виду в тот первый раз, потому что не был уверен в том, что это действительно происходит в реальности. Он решил дождаться следующего такого визита змеёныша в своё логово и не прогадал.
Орочимару приходил каждый раз, когда возвращался с заданий, так, будто ему больше нечем было заняться, словно это не его постоянно отправляют на миссии. Сидел несколько часов, не пытался его разбудить или как-то напакостить, а затем уходил, растворялся вместе с первыми гиацинтовыми оттенками рассвета. Его что-то терзало, но выражал он это странным способом, как и все остальные свои эмоциональные импульсы.
Джирайя уже давно не удивлялся причудам напарника, но и понимал, что это не предвещает ничего хорошего. Если Орочимару не выдаёт свои мысли в колкостях и словесных перепалках, не пишет ему гневные официальные письма-претензии, то это означает, что всё серьёзно. На столько хреново, что он опасается реакции даже Джирайи, на которого, привык, вываливать весь свой негатив.
— Мне просто не интересны разговоры с тобой.
— Но нужно моё присутствие в жизни? — Джирайя в этот момент ощущает себя кладоискателем в кромешном тёмном лесу, который должен действовать по наитию. Ощупывать твёрдую почву, чтобы найти хотя бы одну золотую крупицу. Джирайя никогда терпением не отличался, очень часто поддавался эмоциям, когда это касалось межличностных отношений. Дрался, бросался в омут с головой.
Совершал ошибки сгоряча, но сейчас всё, будто стало иначе… Внутреннее чутьё, будто подсказывало ему на каком-то интуитивном уровне, что если он сейчас позволит себе стать рабом собственных слабостей, поддаться своим страхам, то мост, на котором они все стоят, просто разрушится. Разве он может допустить это? Только не сейчас.
Только не в момент, когда жизнь дала ему второй шанс… Он, ведь мог сдохнуть где-то в канаве и больше никогда не коснуться родной земли. У Джирайи слишком много кармических долгов, а он в следующей жизни не планирует стать камнем.
— Да, — бледные длинные пальцы напряжённо стучат по подлокотнику, Джирайя спокойно скользит по ним взглядом, а затем снова заглядывает в чужое лицо. Выражение лица Орочимару непроницаемое, каменное, а голос такой скучающий, будто он готов, хоть прямо сейчас погрузиться в сон.
Жабий саннин подумал бы, что так и есть, но язык тела не умеет обманывать, потому что в кресле сейчас сидит, будто бы не живой человек, а искусственный манекен. Напряжена каждая мышца, словно Орочимару готовится к нападению… Как будто ждёт чего-то, хотя ещё несколько минут назад он вальяжно восседал на своём троне.
Нужно перестать сканировать его, как противника. Нужно угомонить свою чакру, которая сама собой активизировалась на оголённых рефлексах. Почему внутри так тревожно? Как в самые холодные дни войны.
— Не уточнишь зачем?
— Нет, — хлесткое, резкое. Склизкое. От этого «нет» хочется отмыться. Тон его голоса не меняется, но Джирайя улавливает даже маленькую перемену в мужском тембре. Ещё немного и струны сямисэн* лопнут.
Достаточно лишь коснуться их пальцами, немного потревожить покой и всё полетит к чертям. Джирайя знает это, но не делает.
У него всегда с легкостью получалось вывести Орочимару на скандал, он всегда знал куда сильнее надавить, чтобы через секунду ему попытались переломать кости, но сегодня он не хочет поступать так.
Потому что это не решение. Потому что это один из тех редких случаев, когда хочется построить словесный диалог, а не решать всё кулаками.
— Когда тебя отправляют на миссию?
— Завтра ночью.
Они перекидываются бессмысленные фразами, просто потому что нужно заполнить эту напряжённую тишину. Возместить пустоту в пространстве. Их взгляды пересекаются на долю секунды, но отшельник умудряется за этот миг уловить что-то, что не видел никогда в змеиных глазах прежде. Трещину. Глубокую и незаживающую. Орочимару это не нравится. Ему вообще не нравится, когда кто-то подступается к нему настолько близко.
Он уже и забыл, как хорошо Джирайя может улавливать его настроение. Забыл о том, что они могли общаться без слов даже в самые напряженные дни их сосуществования вместе. Они могли друг другу морды бить при каждой встрече, а потом за секунду объединится против врага. Они могли стоять в разных частях помещения, а затем просто прийти к одному общему выводу о ситуации. Но это было так давно… Казалось, что в прошлой жизни…
Глаза становятся стеклянными, как у змеи, которая притворяется мёртвой, чтобы избежать контакта с хищником крупнее. Он, будто выпадает из реальности, а Джирайя цедит чертову воду из стакана, хотя уже и не хочет пить толком.
Да, что с тобой? Просто скажи и не еби мне мозги. Ты не просто так сюда ходишь, не по доброте душевной. Ты хотел оставить меня подыхать на одной из миссий, а теперь я должен поверить, что ты сторожишь мой сон?
— Тогда может быть, расскажешь мне истинную причину ночных визитов? Я, ведь знаю это выражение твоего лица, — он всё равно своего добьётся. Он ему мозг проест. Ни сегодня, так завтра.
— Ещё не время, — заключает змеиный саннин, поднимается со своего места, поправляя на себе болотный жилет, будто с него пылинки сдувая, а затем просто направляется к двери. Он тоже не планирует отступать. Если он не хочет отвечать на вопросы, значит, он не будет этого делать.
Джирайя голос повышает, надавливает интонацией:
— Орочимару… Хватит мне мозги компостировать, просто скажи уже что не так.
Орочимару застывает у порога, но не оборачивается. Он снова всем видом показывает, что будто бы управляет ситуацией, но Джирайе кажется, что он от чего-то бежит, как зверь, что пытается разодрать когтями железные прутья клетки.
— Я пойду, мне пора… Но у меня есть просьба, — мужские плечи напряжены, тёмные волосы привычно стекают по ним каскадом.
Джирайя уже не первый раз в своей жизни, ловит себя на желании, схватить друга за шевелюру и хорошенько огреть затылком об стену. Сегодня — тоже не исключение. Он ненавидит, когда с ним говорят загадками или увиливают от ответов. Ему всегда нужно прямо и чётко. Потому что сам он прямой как шпала. В своих поступках и желаниях.
— Какая? — недоумевает отшельник, а под коркой разума неприятно скребёт, обычно, после таких слов от людей ничего хорошего не следует. Вряд ли, этот раз станет исключением.
Орочимару оборачивается, а на его губах кривая усмешка. В глазах странный блеск, нечитаемый.
