Он, как капризный мальчишка, что вечно играется со смертью. Пытается называть ее на «ты».

Змей находится в отключке, а ей приходится безмолвно сидеть возле него в кресле, и почему-то сама мысль об этом, становится ей ненавистна. Кровь прожигает безмолвное пламя. Она и сама не может понять своих странных ощущений.

Лишь на мгновение, между сном и явью, Цунаде вместо бледного и худощавого лица, видит перед собой Джирайю. Бережно касается ладонью мужского плеча, у нее дыхание перехватывает. Ее тянет к холодным губам, громкий стук сердца слышно в ушах… Но она себя останавливает, сладкая иллюзия исчезает, оставляя за собой лишь кромешную тьму. Что происходит?

Ее передергивает, клинит жестко. Кажется, что крышу срывает. Она не знает, куда деться от этого черного обрыва бесконечной боли.

Она поехавшая. Она с этой мыслью выскальзывает на улицу, как ошпаренная. Тяжело дышит, хватает воздух губами жадно. Ее трясет. Она, словно хрупкий карточный домик, который скоро развалится.

Цунаде прийти в себя не может. Она не способна осознать, что за странное помутнение проникло в ее рассудок. Сенджу доводит себя до изнеможения, обходит местность по нескольку раз и только тогда, возвращается обратно во временное укрытие. Когда темнеет перед глазами, а в голове нет ни одной мысли. Забирается с ногами в кресло и отрубается в позе эмбриона от упадка сил.

Кажется, что она все больше ненавидит, этот чертов рассвет. Он за своей спиной не приносит ничего хорошего.

Они проводят в той маленькой деревушке еще несколько дней. Цунаде осматривает напарника, но в глаза ему не смотрит, ведет себя, как на иголках. Женские запястья, словно в металлических браслетах.

Каждое прикосновение, будто под напряжением.

Между ними никогда не было идиллии, но и как кошка с собакой они не грызлись. Для этого всегда был Джирайя. А сейчас между ними сгусток напряжения, темная аура.

Она практически не позволяет себе находиться в этой комнате. Приходит лишь для осмотра и чтобы принести еду, что приготовили хозяева дома, которые любезно их приютили. Резкая манера разговора, редкие слова. Касания точные, но грубые.

— Как можно было упустить ту последнюю атаку? Не будь ее, то я бы вылечила тебя еще в первый день. Столько времени зря потеряно, — она задумчиво произносит, проводит пальцами по бинту, закрепив его более плотно на грудной клетке.

— Может все дело в твоем отношении? Работаешь без души, — на бледных устах усмешка, желтые змеиные глаза прожигают, Сенджу чувствует это каждой клеточкой тела. Она поднимает на брюнета непонимающий взгляд, только собирается убрать руку, но он уверенным жестом перехватывает ее запястье. Сжимает в своей руке.

— Между нами черная кошка пробежала? Я что-то не припоминаю, чтобы ты раньше так шарахалась от меня, — тонко подмечает, его голос бархатный, ехидный и лезет в самую душу. — Я всегда думал, что ты профессионал в своем деле, Цунаде, неужели, это не так? Или может дело в чем-то другом?

Цунаде хмурится, янтарные омуты озаряет недовольство, пассивная агрессия проникает в кровь, скользит прямо по венам.

— Я тоже думала, что ты профессионал в своем деле, но судя по провальной миссии… Бывают в жизни огорчения, — она улыбается в ответ криво и одергивает руку, но это оказывается бесполезной попыткой, потому, что он сжимает фарфоровые пальцы сильнее.

Делает хватку более устойчивой. Явно не собирается отступать, хотя и знает, что в рукопашном бою Сенджу нет равных.

— А может всему виной твое воздержание? Знаешь, если долго не подкармливать своих демонов, они могут сорваться с цепи, — хрипловатый смешок, Орочимару глумится, испытывает ее на прочность. Очевидно, ощущает себя королем ситуации.

— Я не понимаю о чем ты, — холодно отчеканивает, но все же ее силуэт натягивается, как струна.

— Неужели, Джирайя был так хорош в этом? — змей прекрасно знает куда ударить. Да так, чтобы побольнее и искры в глазах летали.

Она предсказуемо поддается на эту провокацию, бьет по скуле кулаком. Он недовольно шипит, как гадюка, а затем заливается новым приступом смеха.

Цунаде обескуражена, злость бьет через край. Воспользовавшись потерей бдительности, саннин цепляется за ее подбородок. Сжимает пальцами.

У нее по коже скользит странный холодок, когда он очерчивает ее скулу прикосновением. Мурашки скользят прямо по макушке и до кончиков пальцев.

— Тебя это не касается, — цедит сквозь зубы, а затем бьет по его руке, чуть отодвигается. — Еще раз выкинешь что-то подобное, обещаю, я сломаю тебя пополам, ты понял? — если бы было возможно убивать взглядом, она бы убила. Не задумываясь ни на секунду.

Орочимару знал совершенно точно, его напарница сейчас не шутила, и это забавляло его еще больше. Подкидывало дровишек в огонь. Он, как эмпат голодный до чужих эмоций, лишь бы дорваться. Больной ублюдок.

— Он не вернется. Переступи через это или сама скоро окажешься на дне ящика. Жалкая кончина для такой, как ты. Твои способности слишком уникальны, — у него голос токсичный, и воздух вокруг ядовитым кажется.

В эту секунду Цунаде чувствует, как сильно его ненавидит. Потому, что знает, что он прав, где-то в глубине души.

— Я могу вызвать у тебя приступ эпилепсии одним прикосновением. Хочешь проверить?

— Спокойной ночи, Цунаде, мы с тобой еще поговорим, но позже, — два желтых топаза смотрят на нее чересчур пристально, они смеются, а их обладатель едва ли сдерживает свою вальяжную улыбку.

Она уходит резко, хлопает дверью так, что та чуть не слетает с петель. Все изменилось в этом изуродованном мире… Отвратительным казалось даже собственное отражение.

После миссии Сенджу берет отпуск. Хирузен с ней не спорит, подписывает без лишних слов, лишь только, когда Цунаде уже собирается покинуть резиденцию Хокаге, спокойно спрашивает:

— Почему мне кажется, что ты уже не вернешься?

Она улыбается с теплотой, той привычной и беззаботной улыбкой, что была еще до войны и пожимает плечами.

— Потому, что Вы, дорогой Сарутоби, тот еще параноик?

Они оба смеются громко, как было раньше на тренировках. Когда в грудной клетке не было холодного железа.

— Я не исчезну. Я хочу сделать еще многое для этой деревни, но мне нужно время… Просто дайте мне его, ладно? — последняя фраза практически шепотом, мужчина понимающе кивает головой. На том и прощаются.

Ниндзя — медик и в правду уезжает, куда глаза глядят. Постоялый двор выбирается рандомно. Рядом казино, горячие источники и алкоголь достаточно крепкий, чтобы можно было себе позволить далеко не уходить. И она им буквально заливается, периодически проигрывает что-то по мелочи, играя в карты.

Однажды вечером Орочимару находит ее в одной из прокуренных забегаловок. Ее белые локоны окутаны васильковым, никотиновым дымом, а она заказывает очередной графин со своим излюбленным напитком. Задорно смеется и с кем-то болтает.

Глаза шоколадного цвета сейчас стеклянные, пьяные, в них даже не отображается удивления, когда она видит перед собой напарника по команде. Как будто она ждала его здесь, будто бы знала, что он придет рано или поздно.

Хотя чего греха таить? Они втроем, как посмертно повязанные между собой. Один исчезнет с радаров — двоих притянет к нему, как магнит.

Так было всегда. Похоже, на их судьбе высечено, как проклятие, вечно искать друг друга. Вечно потакать этой больной необходимости

— И много ты уже проиграла? — темноволосый брюнет присаживается напротив нее, на мужских бледных устах плавно вырисовывается хищный оскал.

— Иногда, кажется, что всю свою жизнь, — Цунаде ухмыляется, поправляет прическу и допивает содержимое своего стакана. Она не врет, и правда на вкус горькая, практически невыносимая.

Они оба молчат. Просто смотрят друг на друга, испепеляют взглядами.

— Если тебя прислал Сарутоби то, это дохлый номер. Я не вернусь, он обещал дать мне время.

— Ты, ведь знаешь, я не ручная шавка… Не в моих правилах кому-то прислуживать, а уже тем более, исполнять роль гонца, — желтые змеиные глаза сверкают, как два драгоценных камня, даже в полумраке. В них можно потеряться, кануть в бездне глубокой, устрашающей и в тоже время притягивающей своей таинственностью.