— Ты всегда был моей назойливой тенью, что следовала по пятам. Как бы, не сложилось дальше, пусть так и останется.
Джирайя молчит, а Орочимару не уходит. Ждёт ответа, будто бы застывает на своём месте. И глядя на это упрямство, жабий саннин понимает, что ему не послышалось. Не показалось. Это была не издевка и даже не шутка.
Орочимару говорил всерьёз, впервые подтверждая их незримую связь вслух? Наверное, мир в действительности должен разломиться на две части после этих слов.
Джирайя всегда называл его своим другом, Орочимару же всячески от подобных заявлений открещивался…
Это была как игра, кто кого упрямей. Кто кого перебодает…. Что же изменилось сейчас?
— Хорошо, — юноша утвердительно кивает. Делает вид, что не замечает, как выдыхает Орочимару, как резко происходит переход от тихой нервозности к снова статичному состоянию.
— Посмотрим, как ты умеешь сдерживать обещания, Джирайя Сама, — слова звучат язвительно, будто он берёт его на слабо, хотя чего греха таить… Джирайя всегда был азартным. И это «Джирайя Сама» — что-то новенькое, раньше бы у него язык отсох обращаться к напарнику по команде в уважительной форме. Это всегда было ниже его достоинства. И он любил об этом заявлять.
Осознание расплылось горьким вкусом на языке, когда Джирайю накрыло понимание, что для его близких, для деревни прошло уже несколько лет, в то время, как он застрял в промежутке в несколько дней… И он может лишь догадываться какие тёмные существа скрываются за его амнезией. Он может лишь предполагать о том, что пережили за это время, те о ком болит его сердце. Хочет ли он знать насколько глубокими могут оказаться чужие шрамы…? Он не может дать себе четкого ответа прямо сейчас…Может быть, не стоит биться в наглухо закрытые двери? Самое страшное, ведь всегда хранится под замком…
— Ты зайдешь завтра перед миссией? — Джирайя усмехается собственному вопросу, Орочимару отвечает ему тем же, а ещё отрицательно качает головой. Чертов змеёныш.
— Нет.
Орочимару лжец, потому что заявляется в госпиталь на следующий день вместе с багровым закатом. Кому он врёт больше? Себе или окружающим? У него нет на это ответа.
Хотелось бы, чтобы рассвет расставил всё на свои места, но не стоит обманываться, за это время в их жизнь, он не принёс ничего кроме мнимых надежд…
Комментарий к Закат и Рассвет
Сямисэн*- трёхструнный щипковый музыкальный инструмент с безладовым грифом и небольшим корпусом. Наряду с бивой, кото и сякухати относится к важнейшим музыкальным инструментам Японии.
Ба́ку* - сверхъестественный персонаж японской мифологии, доброжелательный ёкай, поедатель снов и кошмаров.
========== Закат и Рассвет ==========
Комментарий к Закат и Рассвет
Публичная бета включена. Ох, птенчики, если бы вы знали, как тяжело мне было снова начать писать….Просто рада, что смогла снова выложить ещё одну главу. Люблю вас.
— Ты соврал.
Джирайя широко и лучезарно улыбается, как только он умеет.
Этот дурак каждый раз радовался любой ерунде, как ребенок и этого не изменили война или плен… Орочимару усмехается собственным мыслям, а еще думает о том, как часто он теперь стал врать. И если врать другим не казалось чем-то пугающим, то ложь самому себе из-за дня в день уже походила на патологию.
Он клялся себе, что больше не переступит порог этой палаты.
Не будет вестись на просьбы напарника или на собственных тараканов в голове, что изводили его черепушку последние месяцы…
Он обещал себе, что проведёт этот вечер за свитками, склянками и экспериментами в лаборатории, а затем, просто отправится на миссию. Как и положено. Как было бы правильно с его стороны, но все внутренние препирательства оказались лишь глупой иллюзией самоконтроля.
Контролировал ли Орочимару свою жизнь сейчас? Это вопрос на который он сам себе не хотел давать ответа… Потому что за правдой не следовало ничего хорошего. В его мире, где все разложено по полочкам поселился хаос, который снёс все стеллажи, оставляя за собой лишь чёрную дыру. За ней не следовало ничего хорошо и он не питал надежд, что когда либо сможет исцелиться.
Это, ведь был его выбор, верно? Всё то, что он сделал за эти два года, и то, из-за чего, он теперь чувствовал себя сгоревшим дотла.
Такие глубокие ожоги уже не заживают, а он лишь раздирал их ногтями, как самый последний мазохист.
Лучше помнить, чем не чувствовать вообще ничего. Мало, что терзало и трогало его душу, но это… Этот скелет в шкафу, пропитанный виной, останется с ним навсегда. Как бы он не пытался убедить себя в том насколько это отвратительно и чужеродного для него самого.
Зачем ты пришёл сюда, Орочимару? Чего ты хочешь? Зачем вообще ходишь сюда с такой регулярностью?
Ответам — он предпочитал молчание. Благо, с самим собой можно не вести диалог, если нет желания.
— Ты же хотел, чтобы я пришёл, — Орочимару пожимает плечами, кривит губами, садится уже в привычное для себя кресло. Переплетает пальцы в замок, наблюдая за тем, как Джирайя ёрзает на кровати, приподнимается на локтях. У него взгляд, как у кота, который вот-вот и нашкодит, прямо, как и в годы Академии. И это всё ещё раздражает до скрежета в зубах… Тем более, должно же быть что-то постоянное в их жизни, хотя бы такие дурацкие мелочи.
— Мог бы принести доску с фигурами, сыграли бы в Го или Сёгу, собеседник из тебя всё равно так себе.
— Какой смысл в игре, если мы оба знаем, что ты проиграешь. Ты и так на больничной койке, зачем мне лишний раз тешить своё самолюбие?
— А я думал ты для этого сюда и приходишь, чтобы смотреть на меня, пока я сплю, и слюни пускать на мою беспомощность. У тебя всегда были больные сексуальные наклонности.
Джирайя садится на край больничной койки, игриво ведёт бровями, змеиный саннин не может сдержать ехидного смешка. Просто возвращает собеседнику шпильку:
— Жаль, что в плену тебе не отрезали язык. Я бы им за это доплатил.
— Больной ублюдок.
— Сказал тот, кто подглядывает за девами в онсене{?}[ название горячих источников в Японии].
Джирайя смеется хрипло, пожимая плечами и принимая в этот раз своё поражение в словесной борьбе. Они молчат минут пять от силы, находясь, каждый в своих мыслях.
Напряжение витало в воздухе, оно натягивалось канатом между пустым пространством и тишиной. Оно было ощутимым, так, словно они оба на подсознательном уровне понимали, что теперь всё не так, как прежде.
Что-то мучило их обоих. Что-то, что не хотелось до боли в ребрах произносить вслух. Джирайя чувствовал нестабильность чужой чакры в эту секунду, но ничего не сказал. Наблюдение о том, что его напарник выглядел усталым и измотанным, он тоже решил утаить.
Он всегда слишком чутко чувствовал его физическое состояние. Слишком долго они были в одной команде, слишком долго воевали плечом к плечу.
Нестабильность — это не про Орочимару. Он всегда острый, прямой и правильный, как скальпель. Что изменилось?
Орочимару хотел сказать многое, но вместо этого, произнёс лишь то, на что был сейчас способен:
— У меня не так много времени. Я должен уйти на миссию через два часа, — отчеканил он. Мраморные длинные пальцы прошлись тихим стуком по твёрдой обивке.
— Почему они так часто тебя дёргают? В деревне закончились чунины? — голос Джирайи звучит удивленно. Он смотрит на своего собеседника впритык, будто пытается просканировать. Разобраться, что к чему. Найти безмолвные ответы. Чужой силуэт, под его взглядом, теряет иллюзию расслабленности, становится напряженным и неприступным.
— Я сам попросил. Я не хочу долго находиться в деревне. Не могу.
Орочимару и сам не знает, почему отвечает на заданный вопрос. Лучше бы промолчал, как и делал всегда, когда не желал продолжать диалог. Потому что за такими ответами всегда следуют неудобные вопросы, а им это ни к чему. Орочимару не любит разговаривать… Разговоры пусты и бесполезны.
В них нет истины. Змеиный саннин скользит взглядом в сторону окна, наблюдает, как апельсиновая корка на небе стремительно окрашивается в тёмный цвет. Закату недолго осталось… Сколько бы он не боролся, не тянул время, ночь всё равно заберёт своё. Так было и с рассветом… Несколько секунд свободы, чтобы через несколько минут превратиться лишь в размытое воспоминание.
