— Хочу, чтобы ты снова поцеловал меня, — её голос звучит жалобно, хрипло, и в этот момент ей нравится просить. Жар внутри уже давно разгорелся, но этого критически недостаточно. Хочется ещё. Хочется ближе.
Джирайя не заставляет себя ждать, касается ладонью её щеки, притягивает к себе. Целует жарко, так, как никогда не целовал и ей кажется, что этими поцелуями просто невозможно напиться. Кажется, что этой близости всегда будет мало. Только так, она чувствует себя целой. Правильной. Той, что была прежде и всегда улыбалась.
— Я хочу, чтобы ты разделся, — она требовательно кусает его за губу, хрипло шепчет.
Он лишь улыбается прямо ей в губы, проходится большим пальцем по нижней, а затем целует в загривок. За ушком. И шепчет хитро, хитро:
— Нет, Цунаде Сама, мы же с вами не в тех отношениях, чтобы я раздевался и вы меня касались, поэтому я не могу этого сделать.
От чего она просто взрывается, злится, толкает его руками в грудь, недовольно цедит сквозь зубы, когда он снова ловит её за запястья в замок:
— Тогда сделай так, чтобы я кончила уже, наконец, я жду и так слишком долго, — и он прекрасно понимает, что она сейчас говорит не про конкретную ситуацию, а про их жизнь в целом… Их жизнь это череда упущенных моментов. Это жизнь не ради себя, а ради системы. Ради защиты других ценой своего существования.
Сенджу хочет прижать его к себе, нежиться в теплых и родных объятиях, но принимает правила игры, убирает свои руки на простыню. Её не нужно ломать, не нужно вынуждать, чтобы она что-то сделала для него, потому что она знает, что может доверить ему не только свою жизнь, но и душу. От него пахнет лесом, любовью и бесконечностью.
Почему закат просто не может длиться вечность?
Джирайя вновь заставляет её улечься, поглаживает упругие ягодицы в своих ладонях, одаривая игривыми шлепками. Затем она просто захлебывается в сладком стоне, нежно прикасается губами её клитора, ласкает языком мучительно медленно, так, что у неё пальцы на ногах сводит. Она выгибается, не может лежать смирно, не знает, куда себя деть.
У неё синяки на ягодицах останутся, но она ловит себя на одержимой мысли, что хочет быть помеченной, чтобы завтра не проснуться с мыслью, что это был всего лишь сон. Что это все нереально, что она всё ещё заливает дыру в грудной клетке алкоголем и живет по инерции, а он где-то далеко… И ему там больно и плохо, он там на грани смерти, а она не знает, что он жив.
Сенджу до паники боится проснуться и больше не услышать его голоса. Но сейчас она забывает обо всем, когда он делает все эти горячие и грязные вещи, посасывает и покусывает… Когда язык сменяется пальцами, оглаживая набухший бугорок. Снова целуя худые коленки, внутреннюю сторону бедра. Поднимает взгляд черных глубоких глаз и смотрит с таким удовольствием на её хмельное выражение лица. Они оба одержимые, проклятые.
Ей так хочется схватить его за волосы, но сдерживает свой порыв….Она просто не может оторвать от него взгляда. Её мужчина. Её и никак иначе… Ей невыносимо даже представить вероятность того, что он с кем-то другим.
Он ласкает языком её лоно, совсем не жалея её самоконтроль, внутреннюю оборону, оглаживает, надавливает пальцами на клитор.
Ей кажется, будто она в ловушке из-за этих вязких, острых ощущений, когда он умело чередует свои манипуляции, играет с её телом так, будто это музыкальный инструмент. Сенджу реагирует на всё слишком пылко, она накалена до предела. И когда её шею и грудь опаляет град из очередных жадных поцелуев, а Джирайя доводит её до края, входя в неё пальцами, она просто рвёт в руках эту долбанную простыню.
Цунаде такая мокрая, горячая и безвольная… Добровольно проигравшая. Она дрожит всем телом, и когда оказывается на опасной грани, готова просто взывать от досады, потому что Джирайя резко останавливается. Делает перерыв, заставляя её задыхаться и чуть ли не всхлипывать от огорчения. Это повторяется несколько раз, когда он практически подводит её к пику, а затем, снова охлаждает чужой пыл.
Он изводит её, отыгрывается. Показывает то, что он чувствует каждый раз, когда она закрывается от него. Каждый раз, когда она отдаляется, не даёт притронуться к своему миру. И это мучительно, как никогда раньше. Просто безумие, всепоглощающий омут.
Он тоже возбужден до предела, но сейчас его волнует только её удовольствие. Её дыхание с надрывом, и громкие стоны. Сенджу прекрасна в своей открытости и несдержанности. Её вкус, запах — именно то, что ему нужно, будто они всегда подходили друг другу, как две части мозаики.
У неё в груди сгусток неуправляемых эмоций, она вся, как оголенный нерв. Она скоро сгорит дотла, она больше не может терпеть. Она теряет разум от того, что не может управлять своим телом, своей реакцией… Эмоциями и желаниями.
У неё глаза на мокром месте от переизбытка чувств, Джирайя доводит её до той грани, когда она просто умоляет его дать ей кончить. И её накрывает оглушающий оргазм, когда он в быстром темпе трахает её пальцами, шепчет грязные вещи ей на ухо, а Сенджу ломает от того, что она не может почувствовать жар его обнаженного тела. От того, что она не может переплести их руки в замок.
Сколько бы она не просила об этом, саннин был не преклонен в своём решении. Это было сладостным и в тоже время горьким уроком. Вряд ли она сможет когда-нибудь вырезать его из памяти.
Она не успевает прийти в себя, успокоить своё сердце, когда Джирайя садится на край постели, поворачивается к ней спиной. Его силуэт становится напряжённым, в полумраке он становится похож на мраморную статую.
Тяжело вздыхает, у него трясутся руки, она замечает это пугающее напряжение даже через пелену оргазма.
Джирайю что-то терзает… Он на что-то решается, а у неё внутри всё перекручивает от страха, что она не захочет услышать то, что он сейчас может ей сказать.
Вдруг, он больше не хочет её видеть? Пошлёт к черту?
Но разве это не то, чего она добивалась своим поведением? Она, ведь хотела оттолкнуть его, разорвать эту связь окончательно, чтобы они оба потом не загнулись от боли…
Сенджу обманщица, и в первую очередь, больше всего она обманывает саму себя, потому что она не готова к разрыву. У неё внутри всё будто вымерло, стало до трясучки гадко от мучительного ожидания неизбежного.
У неё взгляд тускнеет, становится неживым. Она вся напряжённо подбирается, завязывает на себе халат. Кусает губы и не знает, как действовать дальше. Цунаде словно онемела, перестала дышать, а мысль о том, что он поступает правильно, не делала легче, а лишь добивала.
Лишь бы не разрыдаться прямо сейчас.Лишь бы не позволить себе развалиться на кусочки прямо у него на глазах.
Она позволит себе отстрадать этот закат, позволит себе саморазрушение сполна, но это будет, когда он покинет порог её обители.
Цунаде знала, что это будет больно, но не думала, что настолько… Настолько, что хотелось согнуться пополам прямо сейчас.
Джирайя оборачивается, смотрит пристально, она не может прочитать эмоции в его глазах. У него взгляд не читаемый, затопленный чернотой. Он разрушает тишину, а у неё внутри разыгрывается маленькая агония:
— Знаешь, когда я осознал свои чувства к тебе? В тот Новый год на горячих источниках, когда мы впервые поцеловались. Я тогда понял, что не хочу отдавать тебя никому другому, но был трусом, чтобы признаться в этом вслух. Мы ведь были друзьями, а я был гордым мальчишкой, который боялся получить отказ, — он улыбается уголками губ, но произносит каждое слово с такой горечью, что её мучительно накрывает, с каждой секундой всё сильнее. Он сожалеет? Какого черта он сожалеет?
Пусть не растягивает эту муку, ей и так чертовски плохо. Душа, как решето. Лучше пусть бьёт резко и быстро, чем медленно подводит к бездне.
— Джирайя, я…- она шепчет, не может избавиться от этой проклятой хрипоты, голос предательски дрожит и не слушается. Она в действительности героиня войны или просто слабая тряпка? Цунаде уже не знает кто она такая, она давно не узнает себя в отражении зеркала. От прошлой жизни осталась лишь блеклая оболочка.
