— Мы, кажется, всё уже решили ещё тогда, — рваный вдох, вялая попытка отстоять свой прошлый поступок. Потому что гордая и упрямая. Потому что не приемлет, когда ей говорят «нет».

Цунаде капризна и знает себе цену. Не прощает обид.

Взгляд опускается на бледные губы и цепляется за них слишком зациклено. Она делает рваное движение бедрами, не давая отчёт собственным действиям. Слышит, как с чужих уст срывается рваный стон. Возбуждающий.

Орочимару реагирует незамедлительно, криво ухмыляется, очерчивает ладонями женскую талию, спускает плавными движениями ниже. Затем сжимает ягодицы. Делает ответный толчок бёдрами, заставляя дрожать уже женское тело.

— Это ты решила. Я лишь предложил тебе правила игры, которые ты не приняла, — на бледных губах улыбка вязкая, как хурма. У Цунаде внутри всё сводит. Она злится, психует, и одновременно с этим не может вытеснить из головы мысли о возбуждении, что чувствует сквозь темную ткань мужских штанов.

И совершенно плевать, что они находятся посередине тренировочного поля. Плевать, что кто-то может застать их в любую секунду.

Это изуродованная реальность, болезненная оттепель. Ей запах его терпкого одеколона просто не выжечь из своих легких.

— Ты выставил меня за дверь, помнишь? — ответить язвительно, резко. Заглянуть в его глаза еще раз, с вызовом. Расстегнуть молнию на болотном жилете, чтобы после, проскользнуть рукой под водолазку.

Скользнуть ногтями по твердому торсу, царапая кожу. Наслаждаясь реакцией горячего тела, хлипкой иллюзией, что всё находится под её контролем.

— Мне нужен равноценный партнер для секса, а не игрушка для битья. Либо так, либо никак, — он пожимает плечами, отвечает честно и без утайки. Смотрит открыто и не отводит глаз. И это выводит её из себя, выбивает столь зябкую почву из-под ног, потому что он бьёт по самым уязвленным местам.

В этот раз всё по-другому, и правда режет острее любого ножа.

С Орочимару не бывает легко. Близость с ним буквально выворачивает наизнанку. Это как болезненный нарыв, от которого нужно избавиться, иначе скоро начнется гангрена. Он повсюду, в её мыслях и ночных кошмарах.

— Не могу поверить, что это говоришь мне ты, — с женских уст малинового цвета, срывается нервный смешок. Интонация голоса недоверчивая, язвительная. У неё мурашки по коже и ощущение обмана, будто он снова затягивает её в сети, из которых у неё потом не будет выхода. В янтарных глазах лёд, а внутри всё разбивается, плавится, и такая горькая безысходность… У Цунаде мозги набекрень.

— Хотела бы, чтобы это сказал тебе мистер синиволоска? А он знает, что ты можешь кончить от одной только порки?

— Закрой свой рот, — она закатывает глаза, рявкает. Вспыхивает от новой волны раздражения, что снова пронзает её плечи. Гневно одергивает его руки от себя, чувствуя, как внутри всё вспыхивает пламенем. Её душат собственные эмоции и тянут на дно так, что уже не выплывешь.

Она не может найти мотивы своим желаниям, импульсам… Отторжение это или же просто всепоглощающий гнев от его самодовольства.

Она, кажется, совсем себя не знает, а Орочимару смотрит на неё так, будто бы видит её насквозь. Читает, как любимый трактат.

— Так, заставь меня замолчать, Цунаде, — он сжимает женские запястья стальной хваткой, тянет на себя так, чтобы их лица оказались в нескольких сантиметрах друг от друга. И ей чертовски хочется просто стать беспомощной, слабой… Перестать ломать себя из раза в раз.

Раствориться. Закончить это чертову агонию. Может быть, просто сделать шаг в пропасть и послать всё к черту?

К черту… Катись всё в ад. Нет сил больше, быть воином и давно уже хочется снять с себя груз доспехов…

— Блять…сука…! — голос срывается на крик, у Сенджу едет крыша буквально и в глобальном масштабе. У неё срывает все защитные механизмы, её трясёт от злобы, от того, что разрушается крепость последних жизненных установок и принципов. Когда она освобождает свои руки из его захвата, цепляется за мужской подбородок, врезаясь ногтями в кожу. Грубо и требовательно. Сминает его губы своими губами, без доли стыда скользя языком по нёбу, проталкиваясь между зубов. И через секунду ощущая отклик пламенный и жадный. До прокушенных до крови губ и рваных вздохов.

Потому что Орочимару не останавливается. Не так сразу… Не тогда, когда она снова оказалась в его капкане. Запускает пальцы в белокурые пряди, сжимает и тянет с такой силой, что искры летят из глаз. Сенджу вздрагивает, не может сдержать стон. Ерзает у него на коленях, цепляясь пальцами за блядскую жилетку слишком отчаянно.

Еще немного и разойдется по швам. И в их плотоядных поцелуях столько горькой злобы, что плавится воздух, а мир замирает, перестаёт существовать.

Неправильность. Одержимость. Похоть и безысходность.

Он скользит языком по её нижней губе, прерывает поцелуй, оставляя пылающий след от укуса прямо за ушком.

Она ударяет его по лицу чисто на рефлексах, будто в вялой попытке сохранить для себя, хотя бы крупицы личного пространства.

Непроизнесенных тайн вслух. Но поднимая взгляд, встречаясь с желтыми змеиными глазами вновь, возникает навязчивое ощущение где-то под ребрами, что она уже стоит перед ним полностью раздетая. Стоит ему протянуть руку и он коснётся любого шрама без затруднений… И в этом нет здравого смысла, нет спасения.

Кажется, в её жизнь больше просто нет места для аварийной посадки.

— Я тебе не доверяю, — на выдохе.

— Я тебе тоже. Как видишь, у нас с тобой во всём полная взаимность…

От Орочимару пахнет горьким шоколадом, лавандой и хвоей.

Неизбежностью в самый холодный и дождливый день. И этот запах отпечатался ожогом у неё под кожей как навязчивый образ уже давно.

— Орочимару…

Он не даёт ей ответить, закрывает рот ладонью. Не позволяет отвести взгляд даже на чертову секунду. И ей кажется, будто она проваливается в желтые сапфиры и не может дышать. Смотрит, будто в неправильное зеркало, и она сама неправильная… Ненормальная.

Сломленная. У неё взгляд напуганного котенка, израненного.

Как давно она потеряла себя? Как давно перестала ощущать ценность своей жизни?

Стыда уже не осталось… Только мысли о том, что нужно сделать так, чтобы не сгореть вместе с закатом в следующий раз. Потому что боли слишком много, она переламывает кости и не даёт забыть обломки в том горном завале, где закончилась её жизнь. Резко оборвалась.

Её мать всегда говорила, что все беды от любви — не солгала. От этого еще обиднее. Она не знала, что вместе с первой любовью потеряет не только веру в лучшее, но и рассудок.

Жаль, что Джирайя никогда не узнает о том насколько сильно проник в её сердце… Жаль только, что все шансы были проебаны ещё в той жизни…

— Просто выбери стоп-слово, Цунаде. Это будет шагом для того, чтобы никто из нас двоих по итогу не остался в проигрыше, — мужской голос плавный, собранный и в нём нет больше того надрыва, что Сенджу ощущала, когда Орочимару прижимал её к себе так, что было больно дышать. Когда он остервенело, сжимал женские бёдра, оттягивал за волосы, будто пытаясь содрать с неё скальп. Снова эта ледяная маска на лице, полное равнодушие. Его глаза становятся темнее на несколько оттенков в одно мгновение, и она ловит себя на мысли о том, что её от этого осознания морозит и изнутри выворачивает. С ним никогда не бывает просто. Рядом с Орочимару всегда с надрывом. С перевернутой душой.

Она снова, будто бы оказывается в том блядском ледяном озере и водой захлёбывается. И ощущение такое вязкое, мучительное, будто выжигают легкие. Ей это не нравится. Ей хочется сделать шаг назад, а затем сбежать. Больше не оборачиваться.

Эта связь тебя погубит, Цунаде. Ты уже со сколами, во тьме… Вся в грязи… Недостаточно ли ты уже себя наказала?

— Зачем тебе это? — шепотом, снова цепляется пальцами за ворот этой чертовой жилетки, в то время, как ладонь Орочимару скользит под белую футболку, поглаживая плоский живот. Опускаясь ниже, очерчивая пальцами косточки таза, и вместо мороза, снова наступает пламя. Инстинкт самосохранения маячит где-то перед глазами, еще пытается, хоть как-то бороться…