Орочимару знает, за какую ниточку потянуть… Орочимару знает, как сделать так, чтобы выбить землю у неё под ногами.
Она для него, как музыкальный инструмент….Вещь, которую он готов выковать под себя.
— Я смотрю, у Орочимару Сама, много свободного времени, чтобы следить за поступками других. Так может быть, стоит заняться делом, а не мешать мне проводить тренировку? — Цунаде всё-таки не выдерживает и поворачивается, устремляет взгляд в сторону оппонента, натягивает на губы язвительную улыбку. Внутри всё закипает в адский коктейль, но она всё еще старается держать свой гнев на замке. Ещё немного, и кунай в женской руке превратится в труху. Вкладывает в голос столько яда, насколько это возможно, с навязчивым желанием, чтобы он в нём просто захлебнулся.
Орочимару снова переходит черту. Все рамки дозволенного.
Он играется её жизнью, испытывает на прочность. Манипулирует эмоциями, а внутри наслаждается тем, что она снова оказывается под его контролем.
Он хочет знать, насколько её хватит, а её уже не хватает…
Не хватает критически. Потому что она уже давно не понимает разницы между тем, что правильно и неправильно. Цунаде давно свой навигатор потеряла.
— Хозяйка заступается за своего щенка, какая трогательная картина…
Снова презрительный смех. Секунда и Дан уже хватается за ткань чужого жилета.
— Закрой свой рот! — кричит он, а Цунаде видит, как в этот момент ликует Орочимару.
— А иначе что? Что ты мне сделаешь? — его глаза наполняются этим странным алым оттенком, от которого внутри всё переворачивается и становится не по себе. Он так одержимо смотрит на свои склянки в лаборатории…
Это тот самый взгляд с болезненными огнями, что она видела множество раз на войне, когда он выбивал информацию в камере пыток.
Это, ведь именно то, чего он и добивался с самого начала… Вот для чего он сюда пришёл… Они с Даном лишь фигуры на игровой доске, а он играется как капризный ребенок.
И это осознание, как взрыв в её грудной клетке. Она сгорает изнутри, эмоции, что накопились в ней за все те дни пряток, дошли до критической отметки. Окончательно уничтожая последнюю надежду на благоразумие.
Ей бы бежать от этого демона и не оборачиваться, а она руками лезет, прямо в пламя. Потому что по-другому просто не умеет.
— Я сама сделаю, — Цунаде цедит сквозь зубы, отталкивает Дана резким толчком, вставая между ним и Орочимару, а затем ударяет по земле каблуком, так, что под ними идёт трещина.
Хотел — получай.
У неё и в правду шарики за ролики заходят.
В Сенджу столько злобы, что сил держать своих демонов в узде больше нет. И нет никакого желания. Потому что единственное, что ей сейчас хочется, это поставить его на место. Слышать звуки сломанных костей.
Конечно же, змеиный саннин сразу отскакивает, прекрасно зная её привычные техники в бою.
— Уводи Шизуне, тренировка закончена, — требует она без шанса изменить своё решение.
— Но Цунаде… — возражает Дан в своей манере и в тоже время растеряно, замечая этот эмоциональный дисбаланс в её янтарных глазах. Просто искрящийся.
Дан не видел её в таком состоянии уже слишком давно, с окончания войны… Свирепую и готовую разрушать бастионы. И между этими двумя, будто плавится воздух и земля. Гром разрывает небо.
Между ними, будто бы странная аномалия, которой он просто не может найти разумного объяснения.
Раньше они напоминали со стороны двух посторонних, незнакомцев, которые не имеют точек соприкосновения, стоит только покинуть пределы рабочего пространства.
— Я сказала, закончена! — она рявкает приказным тоном, прежде чем снова пустится в атаку. И Дан берёт Шизуне за руку и ведёт прочь, потому, что тон её голоса сказал ему о многом… Если он сейчас вмешается, она просто его уничтожит.
Орочимару — провокатор. Орочимару — мудак до мозга костей.
Стоит ей снова попытаться нанести удар, как он отображает атаку. Он подрывается в её сторону, нападает первым, и они оба с грохотом падают на землю. Сцепленные между собой конечностями.
В этот раз у него не было в планах с ней драться, но раз она хочет, разве может Орочимару отказать желанию дамы? Орочимару считает себя истинным джентльменом даже когда бьёт женщин по морде.
Цунаде агрессивно настроена и если в тот роковой день на озере, она была жертвой, то сейчас она совсем не походила на человека, которого можно прогнуть под себя. Разъяренная львица, хозяйка положения, та, что всегда готова пойти до конца. Она справляется с удушающим захватом за секунду, бьёт по скуле так, чтобы на белёсой щеке вскоре лиловым пятном засверкала гематома. Цунаде мстит ему за всё, что он делал. За то, что имел наглость выставить её за дверь. За то безумие, что он породил в ней. За то, что он вообще существует на этой планете. За чувство вины, которое теперь будет жить с ней всегда.
Она не дает ему предпринять, хотя бы что-то. Рывком припечатывает Орочимару своим телом, оседлав его ягодицы, нависает сверху. Заламывает руки к верху без шанса на побег, а Орочимару и не пытается вырываться. Ему это не нужно. Всё, что он желал, уже оказалось в его кармане прямо в эту чертову секунду.
— Чего ты блять добиваешься? — гневно, свирепо, как рык, что вырывается из груди непроизвольно. У неё в груди сейчас такой накал, как железный корсет, раздирающий ребра, что она сама себе удивляется, почему до сих пор не вцепилась ему в шею. Не задушила голыми руками, с удовольствием, наблюдая, как он задыхается.
Орочимару заслужил это, и она в его долбаные игры играть заебалась, но и в тоже время, просто не может разрушить замкнутый круг.
— Помогаю тебе снять напряжение. Полегчало? — на его лице не содрогнулся даже ни один мускул, а вот глаза говорили о многом. В двух желтых сапфирах танцевали черти. Наслаждались каждой минутой её мучения.
Он снова потянул за ниточку, а она снова поддалась. Идиотка. Он каждый раз подталкивал её к пропасти, пользуясь тем, что она уже давно ходит с завязанными глазами. Оставалось лишь пару шагов, чтобы спрыгнуть…
Зачем ты это делаешь, Цунаде? Почему снова и снова возвращаешься к тому, кто уже давно поглощен темнотой? Потому что больше нигде не чувствуешь освобождения, если не ощущаешь на коже холод металлический кандалов?
— Ублюдок…- цедит сквозь зубы, чувствует, как злость захлестывает её новой волной, так что дрожат пальцы и она цепляется ими за мужской жилет, сжимает сильно. На плечах останутся следы от её ладоней, очевидно…
— Больше не боишься смотреть мне в глаза?
Их лица всего в паре сантиметров друг от друга и невозможно отвести взгляда. Это как одержимость пустотой, которая никуда не ведёт. Дорога в никуда… Без шансов на спасение.
Он смотрит на неё хищно, с вожделением, и если для неё это поединок, то для него, это лишь сладостная забава. Ему нравится выводить её из себя. Нравится делать так, чтобы её мысли были заполнены только им.
— Бояться и испытывать омерзение — разные вещи.
— Ты можешь продолжать обманывать себя сколько угодно, но в одном я уверен точно, Цунаде, это не омерзение. Тебе нравится всё то, что я делаю и всё то, что я могу с тобой сделать, — она чувствует его горячее дыхание на своей щеке, слышит, как громко начинает стучать собственное сердце. И тело её предаёт, тепло разливается запретным горячим ощущением внизу живота, когда змеиный саннин целенаправленно ерзает под ней бедрами, заставляя, прижаться к нему еще плотнее.
Ей, ведь не может нравиться такое? Не может, правда? Тогда почему ощущение духоты не покидает её?
А еще это странное ощущение неисчерпаемого голода… Жажды, что пересыхает во рту.
Сенджу помнит, как стонала под ним. Помнит, как у неё срывало крышу от ощущения, когда он двигался в ней жесткими толчками.
Орочимару знал, как заставить её умолять, знал, как сделать так, чтобы она задыхалась от оргазма со слезами на глазах.
Орочимару умел губить людские души, но и знал все пороки чужого тела наизусть.
Почувствовать освобождение через пряную боль. Асфиксию на грани с удовольствием.
