–Знаете, господин судья, эта женщина не виновата. Екатерина пробивала себе дорогу в жизни как могла, среди этих дураков и лентяев, которые, как свиньи, хлебали у корыта. Да, перехитрила и муженька, и родственничков, так они из страны пили кровь похлеще Екатерины. Царевна хоть какой-то порядок и культуру внесла. А что до крепостного права, конечно, виновата, но ее саму кто-то поддержал? Молодость свою в заточении провела с книжками, пока царь бесстыже развлекался с этими придворными… – она произнесла это слово.

– Вы хотели сказать, фрейлинами, – деликатно поправил адвокат.

– Да, да, фрейлинами, просто с языка сорвалось, – смущенно сказала обвиняемая. – И за что царевну винить? Едва жизнь свою устроила, и что ей против системы идти? Чего ради – чтоб дни свои в каком-нибудь монастыре закончить? Э, нет, не на ту напали. Все эти графья и фавориты верны, пока к кормушке близость имеют, забери ее, и побегут, как тараканы. Короче, не было у Екатерины поддержки сознательных масс, вот и меняла она русскую жизнь, лавируя между сословиями, кланами, собственными и государственными интересами.

– А ее поведение, ее фавориты? – выкрикнул кто-то из зала.

– Знаете, что я вам скажу, ну покрутила тетка с гардемаринами, может, раза два-три от силы, так что, вы теперь триста лет мусолить будете?

«Крупная дама с тонкой душой, вероятно, права процента на восемьдесят четыре. Требовать от Екатерины жертвенности на русском престоле – все равно что спрашивать у мигранта из Средней Азии, почему он так мало интересовался кандидатами на парламентских выборах в Думу». Заседание заканчивалось так же скучно, как и начиналось, только коротенькое и душевное выступление «Екатерины Великой» добавило искры в этот уголок маразма.

Вечером Панько не шел, а брел домой, перебирая в голове исторические события. Белкин обещал завтра озадачить по полной и после курса молодого бойца дать самостоятельное дело.

ГУИИ, серьезная контора, не смогла избежать всеобщей рутины и заорганизованности, поэтому сотрудники захлебывались в потоке мелких дел, жалоб, а самое главное, в перекрестных отчетах, которые, словно криптовалюту, сотрудники майнили на всех этажах. Мысль о том, что пора бы уже что-то менять, пока висела в воздухе: придать ей гласность никто из высших чинов не решался по причине излишней «богобоязни» и риска потерять таким трудом завоеванные должности и привилегии. Отчеты только набирали силу и мощь. Механизм, учитывая количество часовых поясов, крутился бесперебойно и беспрерывно.

– Вот заявление, смотрите, любуйтесь, – едва открыв дверь, произнес Толь Толич и демонстративно потряс бумаженцией перед сотрудниками.

– Что за бодяга, жители Козельска требуют исторической справедливости? – спросил Белкин.

– Почти. «Предъява» из Новгорода, из Великого Новгорода. Нужны: а) компенсация, б) реабилитация и с) наказание виновных. Насолил им Грозный в шестнадцатом веке, посидели эти «фриландеры», блин, «фрилансеры» в архивах, восстановили древо – и пожалуйста, нашего прапрапрапрапрапрадедушку сделали пострадавшим в ходе построения централизованного государства. Памятник Грозному ставили-ставили, теперь вот счет за косяки.

– Доказательства-то есть у них серьезные, или?.. – вступила в разговор Ольга.

– Конечно, есть, без них жалобу в корзинку. Бьют на Лаврентьевскую летопись плюс показания очевидцев, приплели Джирома Горсея.

– Горсей – иноагент, он выступать как свидетель не может, – парировал Сергей.

– Да хрен с ним, с Горсеем, это я до кучи, доказательств у них хоть отбавляй. Москвичи там так наследили, что хватит на несколько томов, к тому же показания историков, заслуживающих доверия: Соловьев, Татищев, Костомаров. Этих никуда не деть.

– Так что, наша задача – от жалобы отбиться, или дело заводить будем? – лениво спросила Ольга.

– Отбиться, судя по всему, не получится, придется разгребать этот хлам.

– Ну, компенсации не будет, здесь все ясно, юридических оснований нет, – спокойно пояснил Белкин, – реабилитацию без суда нарисуем. Дело трех вечеров и двух отчетов. С наказанием тут и суд должен быть, и служба исполнения.

– Василий, с исполнением бы это… без лишних затрат, бюджеты не резиновые.

– Толь Толич, по этому поводу не беспокойтесь, у нас договор длительный, думаю, по затратам уложимся в средний чек.

– Заява-то стандартная, товарищ полковник, – с оптимизмом вставил свои пять копеек Сергей.

– Н-да, заработался я уже, – Толь Толич забарабанил пальцами по столу, – невелика проблема. Просто связываться сейчас неохота. Людей мало, тут еще это новгородская буза. Ладно, – начальник махнул рукой, – работайте.

Дверь захлопнулась.

– Такое у нас бывает, Валера, сверху позвонили – внизу засуетились. Сдает наш Толик, но, видать, нагоняй зарядили, теперь к нам по цепочке. Ну что, стажер, – Василий с улыбкой глянул на Панько, – вот тебе и первая ласточка, садись, вникай, пиши бумагу. Фабула такая: мы как бы согласны, что он виноват, но дело давнее, может, он как бы и не виноват, мы, конечно, этого дела так не оставим, но наказать по всей строгости не можем, компенсация справедлива, однако юридически выполнить ее нельзя. Но реабилитировать невинных можно.

– Логика, товарищ майор, безупречна, – Ольга с восхищением посмотрела на Василия. По интонации, по тембру голоса, по этому взгляду Панько как завсегдатай самых разных френдзон уже примерно понял расстановку сил в намечавшемся любовном треугольнике. Его угол будет, как обычно, тупым. Хотя ради спортивного интереса можно потягаться за внимание товарища капитана Ольги Черновой.

Панько слушал радио на телефоне. Скажи это кому лет двадцать назад – абсурд, да и только, но двадцать первый век уверенно шагнул в панельную девятиэтажку, а заодно и в квартиру Панько. Хотя, с другой стороны, все: и дом, и квартира, и сам Панько, – прочно застряло в девяностых. Нехитрый ужин Валерия состоял из одного блюда, точнее, из полублюда – в роли ужина выступал недобитый завтрак, сосиска и макарики. Был еще лучик света в темном царстве – бутылочка светлого оригинального. Сейчас пиво займет чашку, в которой утром был чай (с бокалом хозяин давно не заморачивался), и начнется известная песня с просмотром профилей в социальных сетях, прежде всего профиля Лидии. «Все-таки надо подумать о спортзале», – сам себе предложил Панько, глядя на рекламу фитнес-клуба. Потом еще эти гондольеры с ладьи… Может, и с Лидой был бы поувереннее. Щелк, щелк – мышка работала, показывая Панько одни и те же фото в сотый раз. «Спать…»

…Ладья чинно рассекала гладь реки, гребцы-воины, в отличие от забитых рабов на галерах, работали весело, подбадривая друг друга шутками и разговорами о предстоящей стоянке в Новгороде Великом, где всегда приютят и обогреют сильного мужчину с тугим кошельком.

– И раз, и раз, и раз, – отсчитывал рулевой.

– Пень, не желаешь быть с нами? – обратился викинг к Панько, который смотрел на гребцов с восхищением.

– Едва ли моих сил хватит на то, чтобы так орудовать веслами, а тем более мечом.

– Верно говоришь, но нам нужен проводник, человек, который знает край и его обитателей, все эти племена кривичей, древлян, карелов, чуди, веси, еми, чухони, води, ильменцев, словенцев и прочих. Все их обычаи, нравы, веру, божков, истории, их страхи, в конце концов. Тебя же не зря прозвали Пнем, пусть ты и хилый, но башковитый.

«О, еще один авторитетный человек оценил круг моих научных интересов», – съехидничал Панько в свой же адрес.

– Предложение неплохое, но у меня есть женщина, – Панько с гордостью посмотрел на этих мужественных холостяков.

– А ты у нее есть? – спросил викинг. – Может, тебе причудилось, может, это твоя иллюзия, нет ни любви, ни огня?

«Какая иллюзия, что ты несешь, качок рогатый, ты в девятом веке, таких слов еще нет!»

– Неправда, она моя, слышишь, мы вместе! – злобно ответил Панько.

– Почем знаешь? Вместе, потому что у вас в селении больше никого нет, на безрыбье и рак рыба. О, на безрыбье и Пень рыба, – расхохотался собственной шутке викинг.