Мне плевать на девственниц. С ними много хлопот, неприятно и обычно не очень трахаться, поэтому я еще трахаюсь до и после, чтобы получить свою дозу физического удовлетворения.

Так почему, блядь, перед глазами кровь, которую я размажу по бедрам Глиндон, когда буду рвать ее киску?

– Я… я не знаю, о чем ты говоришь. – Ее лицо, шея и уши краснеют. Сразу вспоминаю кровь, которую получу от нее.

Даже ее губы стали краснее, горячее, и, может, стоит пустить из них кровь? Узнать, что скрывается за этим сильным пульсом, за мягкой красотой и полупрозрачной кожей? Наверняка красный цвет обратит ее в шедевр.

Может, сейчас?

Я снова сосредотачиваюсь на дороге.

Подавить.

Подавить.

Я повторяю эти слова в голове в миллионный раз за сегодняшний вечер, потому что, черт возьми, клянусь, эта, казалось бы, нормальная, невинная, чертовски скучная девушка, в конце концов, может оказаться интересной и сумасбродной.

Она все еще невинна.

И я разорву эту невинность, порву и буду купаться в ее крови. Она станет моим новым шедевром.

– Мы говорим о твоей неповрежденной девственной плеве, малыш. Разве девственницы в девятнадцать лет – это не Средневековье? Хотя нет, даже тогда девушки рожали детей в четырнадцать, так что ты – редкий вид.

Она бросает на меня убийственный взгляд – обычное выражение лица, когда она рядом со мной, не считая раздражения и потери дара речи.

Последнее – мое любимое. Ее рот приоткрывается, и я начинаю думать о том, как могу просунуть свои пальцы между ее губами.

– Ты закончил?

– Рад, что ты спросила. Мне любопытно. Почему ты до сих пор девственница?

Она смотрит в окно, надувшись.

– Не твое дело.

– Что я говорил о хамстве? Мне что, лишить тебя девственности на дороге, как животное? И тогда ты ответишь на мой вопрос? Пока будешь кричать, плакать и истекать кровью?

Глиндон резко поворачивается в мою сторону. Несмотря на попытки замаскировать свой страх, неестественный блеск в больших глазах выдает ее. Их зеленый цвет становится более светлым, испуганным, хаотичным. И как же дрожит ее нижняя губа, которую так и хочется укусить.

– Пошел ты.

– Поскольку ты чуть-чуть ханжа, такие грязные слова из такого сладкого рта действительно возбуждают, так что если ты не желаешь отсосать мой член, я бы посоветовал тебе помолчать.

– Ого. Вот это да. Ты действительно использовал слова «не желаешь».

– Может казаться наоборот, но я могу быть хорошим парнем.

Она фыркает, и чаще всего другие люди воспринимают такое поведение весьма спокойно. Но с ней? Хочу поцеловать этот рот, пировать там языком и разорвать губы зубами.

И, дамы и господа, я впервые думаю о том, чтобы поцеловать кого-то до того, как трахнуть.

Поцелуи бессмысленны, и я вообще не люблю это занятие. Так почему же мои пальцы дрожат, почему хочется обхватить ее горло, пока я буду пожирать ее рот?

– Ты плохой парень, Киллиан. Ты – худший человек, который когда-либо существовал. Держу пари, ты даже не знаешь, что означает слово «добровольно», а может, и знаешь, но тебе просто все равно.

– Именно.

Она смотрит на меня с любопытством. Глиндон думает, что я ей не интересен, но иногда она смотрит так, как будто хочет заглянуть в мою душу.

Впервые, кто-то заглянул за внешний фасад и понял, что таится глубоко внутри меня. Может быть, она уже знает, что меня невозможно сдержать.

Или она уже видела моих демонов.

И, несмотря на страх, ей все равно интересно.

– Ты часто занимаешься подобным? Похищаешь девушек?

– Ты сама согласилась, так что это не похищение.

– Тогда позволь мне перефразировать. Ты выслеживаешь и преследуешь девушек, манипулируешь ими, чтобы они согласились уезжать с тобой, но это совершенно не похищение?

Едва сдерживаю улыбку. Ее сарказм восхитителен. Раздражает, но все равно восхитителен.

– Ты первая, малыш.

– А как же то, что случилось на утесе?

– И здесь ты первая.

– Даже не знаю, чувствовать себя польщенной или испугаться.

– Пусть будет первый вариант. Как я уже сказал, ты можешь наслаждаться происходящим, а не бояться меня.

Глиндон тяжело вздыхает.

– Почему только со мной?

– Остальные не будут злиться и постоянно сопротивляться. Обычно все умоляют о моем внимании.

– Ну, я не все, так что, может, ты уделишь им свое внимание и оставишь меня в покое?

– Рядом с ними я не думаю о том, как буду вставлять в них свой член, смотреть, как они выгибаются подо мной, а потом наполнять их своей спермой. А с тобой – думаю.

Вижу, как по коже ее бегут мурашки, хоть она и пытается это скрыть.

– Даже если я не хочу тебя?

– Учитывая, что ты кончила на моих пальцах и приглушила свои стоны, могу заявить, что ты хочешь меня. Тебе ненавистна эта мысль, и, вероятно, будешь сопротивляться до последнего. Пока не признаешься. К счастью для тебя, я понимаю, о чем ты думаешь. Разве ты не рада, что рядом с тобой я, а не какой-нибудь неудачник, который сбежит после первого же отказа?

Ее рот открывается, и я ухмыляюсь, глядя вперед.

– Не смотри так удивленно. Я же говорил тебе, что моя суперсила – чтение мыслей.

Глиндон выдыхает.

– Ты просто ищешь себе оправдания.

– Я не ты, малыш. Я не ищу отговорки. Все мои слова и поступки исходят из самоуверенности.

Я останавливаю машину, и ее внимание переключается на окружающую обстановку. На лес, который простирается до самого горизонта, – темный, пустынный. Идеальное место для преступления.

А я вообще не думал о преступлении.

Или думал?

– Ты так и не ответила на мой вопрос.

Глиндон вздрагивает, хотя я сказал это нормальным голосом. Ладно, может быть, голос стал чуточку ниже. Что совсем неудивительно, учитывая, сколько крови прилило к моему члену.

Контроль своих порывов – моя специальность, но даже мои богоподобные способности утрачиваются, когда эта девушка оказывается рядом.

Она даже не пахнет по-особенному – а это важно, что обычно позволяет мне либо захотеть трахнуть кого-то, либо вычеркнуть из моего списка.

Это краска, понял я. Она пахнет масляной краской и чем-то ягодным. Вишней. Или малиной.

Слишком сладко, сдержанно, и определенно не то, что мне обычно нравится.

И вообще Глиндон не из тех девушек, что мне обычно нравятся.

– Куда мы приехали? – шепчет она.

– Твои гламурные друзья не возили тебя на экскурсию в эту часть острова? Здесь мы хороним тела.

Она давится, сглатывая, и я смеюсь. Боже. И я мог бы привыкнуть к ощущению, когда проникаю под ее кожу, наблюдаю, как она волнуется, как краснеют ее щеки и расширяются глаза. Или смотреть, как меняется цвет ее радужки от яркого до слабого.

Я изучаю эмоции с тех пор, как понял, что отличаюсь от других, – еще с того случая с мышами – и впервые я встретил кого-то, чьи эмоции настолько чисты, настолько заметны, что это чертовски увлекает.

Даже становится любопытно.

Хочется исследовать ее сильнее, углубиться, зацепиться за ее самые темные части и обнажить все.

Все.

Я хочу заглянуть внутрь нее.

Буквально и фигурально.

– Я пошутил, – говорю я, перестав смеяться.

– У тебя плоские шутки.

– А ты не ответила на мой вопрос. Если мне придется спросить еще раз, то я не буду использовать слова, Глиндон.

Она бросает на меня неприязненный и немного снисходительный взгляд.

– Тебе нравится угрожать людям?

– Нет, и мне бы не пришлось угрожать, если бы ты не стала все усложнять из-за пустяка.

– Значит, моя личная жизнь теперь пустяк?

– В наше время нет такого понятия, как личная жизнь. Любая форма приватности – это дымовая завеса, закодированная цифрами и алгоритмами. И вообще твоя девственность теперь не секрет, поскольку я уже знаю об этом.

– Ты невероятен.

– А ты тянешь время.

Она тяжело вздыхает, то ли разочаровавшись, то ли покорившись, я не знаю. Но она молчит некоторое время, пока шум двигателя наполняет салон.