(В повести «Княжна Мери» описывается прогулка молодежи к провалу в версте от Пятигорска. «…взбираясь на гору, я подал руку княжне…» Идет напряженный разговор, но помечается и такая деталь: «Как быть! Кисейный рукав слабая защита, и электрическая искра пробежала из моей руки в ее руку: все почти страсти начинаются так, и мы часто себя очень обманываем, думая, что нас женщина любит за наши физические или нравственные достоинства; конечно, они приуготовляют, располагают ее сердце к принятию священного огня, а все-таки первое прикосновение решает дело». – Вообще-то говоря, эта запись датируется двумя неделями спустя после действительно первых прикосновений во время танцев на бале по подписке в зале ресторации; Печорин уже тогда зафиксировал: «Я не знаю талии более сладострастной и гибкой!» – С княжной Печорин ведет обдуманную игру, но он увлекается, и наигранное уже переходит в непосредственное).

И в повести «Бэла» отдадим должное «инстинктуальному» характеру зарождению взаимной симпатии двух людей, таких разных и по положению, да и по свойствам личности; только каждый излучает свою ауру, и она совпала. Печорин с Максимом Максимычем прибывают гостями в соседний аул на свадьбу, которую устраивает старый князь для своей старшей дочери. Печорин иронично отзывается о лицах немногих черкесских женщин, не успевших спрятаться от чужих на улицах аула; Максим Максимыч советует не спешить с выводами. Ритуал свадьбы не спешен. И вот к почетному гостю «подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати, и пропела ему… ну как бы сказать?.. вроде комплимента». В переводе-переложении Максима Максимыча это дается так: «Стройны, дескать, наши молодые джигиты, и кафтаны на них серебром выложены, а молодой русский офицер стройнее их, и галуны на нем золотые. Он как тополь между ними; только не расти, не цвести ему в нашем саду». Комплименту для почетного гостя ничто не мешает быть пылким, потому что оговорен барьер («не цвести ему в нашем саду»). Но комплимент нисколько не наигран, а искренен. Впоследствии Бэла признается, «что с того дня, как увидела Печорина, он часто ей грезился во сне и что ни один мужчина никогда не производил на нее такого впечатления».

Печорин, тем более что у него сложилось предубеждение насчет черкешенок, сражен красотой Бэлы. «И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны, так и заглядывали вам в душу». А тут еще комплимент, сразу подающий какую-то надежду. «Печорин встал, поклонился ей, приложил руку ко лбу и сердцу и просил меня отвечать ей, я хорошо знаю по-ихнему и перевел его ответ». И потом «Печорин в задумчивости не сводил с нее глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала».

«“Любовью с первого взгляда” можно назвать чувства, пережитые горянкой и русским офицером в момент их встречи на свадебном пиру»145.

Максим Максимыч не может простить себе: «черт меня дернул, приехав в крепость, пересказать Григорью Александровичу все, что я слышал, сидя за забором; он посмеялся, – такой хитрый! – а сам задумал кое-что». Задуманное осуществлено, Бэла оказывается в крепости. (Своеобразная рокировка: в «Кавказском пленнике» Пушкина в плену у черкесов оказывается русский, здесь пленницей становится девушка, да еще у себя же на родине). Далеко не сразу, но отпадут все условности – и плен, и национальные обычаи, и религиозные сдерживания; все преграды одолеет сердечное влечение. Для Бэлы – раз и навсегда. «Для Бэлы как для истинной женщины жизнь с любимым мужчиной даже в русской военной крепости с невероятно осложненными <вернее – прерванными> отношениями с родными, все равно кажется счастливой» (с. 5).

С Печориным всё не просто. Поначалу он кажется человеком прагматическим. Максим Максимыч пеняет ему за то, что он увез Бэлу, – Печорин скажет, как отрежет: «Да когда она мне нравится?..» Максим Максимыч в тупике: «Ну, что прикажете отвечать на это?..» Бэла еще дичится, сидит в углу, «не говорит и не смотрит», а Печорин в объяснении с Максимом Максимычем ударяет кулаком по столу: «она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня…» Если разобраться, аргумент чудовищный! Однако Максим Максимыч сдается: «Я и в этом согласился… Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться». (Отчего же Максим Максимыч забывает об этом правиле во Владыкавказе?). В. И. Влащенко, обожающий штабс-капитана, все-таки сердится на него за уступчивость Печорину: «Можно предположить и ослабление веры в Бога в душе доброго Максима Максимыча» – и даже наставляет его: «Чтобы противостоять разноликому злу, необходимы неустанные молитвы, глубокая вера и твердость характера»146.

О гипнотическом влиянии Печорина на окружающих писал Л. Шестов: «Попробуйте судить Печорина: у него нет никаких недостатков, кроме одного – жестокости. Он смел, благороден, умен, глубок, образован, красив, даже богат… …когда столь высокоодаренный человек и проявляет какой-нибудь недостаток, этот недостаток ему к лицу, более того – начинает сам по себе казаться качеством, и прекрасным качеством»147.

Печорин упрям. Несмотря на упорство Бэлы («Дьявол, а не женщина!»), он через некоторое время даже предлагает Максиму Максимычу пари сроком на неделю. И ведь добился своего!

Ему пришлось прибегнуть к чистой авантюре. «Раз утром он велел оседлать лошадь, оделся по-черкесски, вооружился и вошел к ней». Подтвердил свою любовь, но признал ее неуспех. Объявил Бэлу свободной и попрощался: «Я виноват перед тобой и должен наказать себя: прощай, я еду – куда? почему я знаю! Авось недолго буду гоняться за пулей или ударом шашки: тогда вспомни обо мне и прости меня».

Печорин артистически разыграл придуманную роль. Он ведь офицер российской армии, служит, где прикажут, место не выбирая. Или (что даже представить себе трудно!), одевшись и вооружившись по-черкесски, Печорин – торопя смерть – демонстрирует свое желание по-черкесски податься в абреки? Уж на что служивая косточка – пожилой штабс-капитан, а и тот поверил: «Печорин сделал несколько шагов к двери; он дрожал – и сказать ли вам? я думаю, он в состоянии был исполнить в самом деле то, о чем говорил шутя. Таков уж был человек, бог его знает!»

Для Бэлы страх навсегда потерять человека, которого она успела полюбить, пересилил все остальное. «Только едва он коснулся двери, как она вскочила, зарыдала и бросилась ему на шею».

Печорину нужна не только физическая близость; еще одаривая Бэлу и ухаживая за ней, он «учился по-татарски, и она начинала понимать по-нашему».

В. Н. Турбин предлагает считаться с разницей между правдой фактографии и правдой художественной условности: «Трудно поверить, будто за столь короткий срок Бэла и Печорин так свободно овладели языками, черкесским и русским, что смогли вести те своеобразные диспуты, которые они в романе ведут, но здесь вступает в силу великая правда заведомой и явной условности»148.

«Да, они были счастливы!» Только сразу же после такого сообщения нависает вопрос: «И продолжительно было их счастье?» Ожидание отрицательного ответа уже заложено в самом вопросе.

«…Бэла, плененная Печориным, учит русские слова, Печорин учится говорить “по-татарски”. Казалось бы, вот-вот наступит гармония, они уже понимают друг друга и скоро заживут в любви и согласии. Но словоформа не подкреплена духовным проникновением в смыслы данной культуры. И все ломается, рушится, герои оказываются в какой-то пропасти, в бездне…»149.

У нас, дочитавших книгу до конца (и после читанную-перечитанную вдоль и поперек), есть возможность и надобность поверить поведение Печорина в этой повести жизненными принципами героя, о которых мы узнаем из других частей книги. В журнале Печорина («Княжна Мери») немало мировоззренчески емких записей. Вот эгоистическое размышление, циничное и жестокое: «А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет!» Вот еще жизненный зарок: «надо мною слово жениться имеет какую-то волшебную власть: как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться, – прости любовь! мое сердце превращается в камень, и ничто его не разогреет снова. Я готов на все жертвы, кроме этой; двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту… но свободы моей не продам. Отчего я так дорожу ею? что мне в ней?»