— Тебе противно? — почти истерично и немного оскорбленно выдохнул я и попытался встать, но он усадил меня обратно.

— Нет, — твердо повторил Мир. — Я уже говорил, что мне не противно. Прекрати.

— Ладно, я понял, — с напускным равнодушием в голосе, проворчал я, наконец-то пересаживаясь с его коленей на стул. — Похер, давай уже есть, мне сегодня еще на пары идти…

Мирослав уставился на меня удивленно.

— Ты собрался в универ?

— Ну конечно, — буркнул я, бесцельно ковыряя вилкой котлету. — У меня сессия скоро…

Какое-то время мы сидели молча, был слышен только стук вилок о тарелки, а потом Мир вдруг тихо произнес:

— Тебе не понравится то, что я сейчас скажу, но… если они хоть слово лишнее тебе скажут, я переломаю им все пальцы.

Я слабо улыбнулся и до омерзения фальшиво беззаботным голосом отозвался:

— Пусть говорят, мне похуй.

— Похуизм — это круто, — с ядовитым воодушевлением поддержал Мирослав, растягивая губы в недоброй улыбке. — Вот случится какая-то хуйня, подойдут к тебе эти уроды и начнут нести чушь, а тебе поебать. Вообще до пизды, да?..

Он говорил почти радостно, но на меня не смотрел, а у меня было стойкое ощущение, что я все испортил.

***

От злости и обиды у меня перехватывало дыхание. Мне казалось, что я совершенно бессилен и слаб, да и я совсем не знал, что мне делать с этой новой информацией.

Она моя мать. Моя мать, черт возьми! Не было никакой Марины, которая умерла от передоза, была только она — тетка Тамара, которая отказалась от меня, а потом, вынырнув из алкогольного угара, решила восстановиться в правах. Спустя столько, блять, лет!

Обжигающая холодом ярость застилала глаза и туманила мозги. Я не разбирал дорогу под ногами, но на автомате шел к дому Мирослава. Почему? Хуй знает. Я просто настолько привык к обществу этого немногословного парня, что его отсутствие казалось уже чем-то неправильным и вносящим хаос в привычный порядок вещей. А сейчас мне как никогда хотелось в тихую гавань его объятий.

— Леша? — удивленно произнес Мир, пропуская нас с Ясей в квартиру. — Что-то случилось?

— Да, случилось! — рявкнул я, стягивая с себя кроссовки. — Мою белую полосу в жизни кто-то снюхал, блять!

Яся хмыкнул на такое сравнение и пояснил:

— Его тетка, как оказалось, приходится ему матерью. Ну, настоящей, биологической.

— Я как-то не удивлен, — пожал плечами Мирослав, проходя на кухню.

— В каком это смысле?! — вскрикнул я, направляясь следом за ним. — Почему я удивлен, а ты нет?

Мир поставил чайник на огонь и загремел чашками.

— Вы глаза ее видели? — спокойно отозвался он, распечатывая коробку с чаем.

Я нахмурился, не понимая, к чему он клонит.

— А, ну, кстати, да, логично, — Яся задумчиво почесал затылок и сел на подоконник, закинув ногу на ногу.

— Я один здесь не понимаю нихрена? — возмущенно воскликнул я, переводя взгляд с одного на другого. — При чем здесь глаза?!

Мирослав обменялся с Есением почти изумленными взглядами.

— Эм, твои глаза, — произнес друг, ткнув себе пальцем в лицо, будто я не знал, что такое глаза. — Голубые. Очень красивый цвет. И у тетки, то есть, мамы такой же.

Я открыл рот, намереваясь высказать ему все, что думаю по этому поводу… и закрыл, озадаченно кусая губы. Действительно, они правы.

— Ну да, можно было догадаться, — пробормотал я, принимая из рук Мирослава чашку горячего чая. — И фоток той загадочной Марины у нас тоже нет. Ни одной. Тетка… ну, то есть мама говорила, что все фотки у бабки остались. А бабка…

— Та что еврейка? — уточнил Яся, и я густо покраснел, вспоминая, при каких обстоятельствах он узнал, что моя бабка еврейка.

— Да, — тихо ответил я и подул на чашку, сдувая уютный клубящийся пар. — Так вот я с ней уже много лет не общался, но когда последний раз у них был, лет в четырнадцать-пятнадцать, бабка как-то так странно обмолвилась, мол, мамка непутевая, ничего не поменялось. Я не понял тогда, подумал, она оговорилась, а оно вон как…

В глазах вдруг защипали слезы, и я быстро заморгал, делая вид, что это все из-за горячего пара. Но на самом деле я просто вспомнил, как в детстве спрашивал у тетки, почему я сирота и где мои родители, а она рассказывала о гулящей матери и равнодушном отце. Да уж, она никогда не выбирала выражения. Сказала мне лет в десять, что «мамка не хотела, папка не старался», а ведь… а ведь она и правда не хотела. И залетела, наверное, по пьяни, и даже сама не знала от кого.

— Леш, может, ей было стыдно, поэтому она тебя не воспитывала? — тихо спросил Яся, обхватывая свою чашку руками.

Я кинул взгляд на Мирослава, заметил его понимающую печальную улыбку…

Никто кроме него не знал, как я жил раньше.

Да, я не рассказывал о своем прошлом никому, а уж тем более робкому домашнему Ясе. Он бы, наверное, презирал меня за ту грязь, что я нес в своем сердце. И за те деньги, что я получал за секс, и за постоянный поиск партнеров в тиндере, и за Руслана, и за многое-многое-многое, что тянулось за мною подобно мерзкому шлейфу.

— Ясь, — осторожно произнес я, пытаясь подобрать нужные слова: — Она действительно не воспитывала меня. Вообще. Никак. Не вела со мной беседы, не интересовалась моей жизнью. Просто готовила еду и постоянно где-то шаталась. Твердила только «учись, чтобы потом хорошо зарабатывать» и «пользуйся презервативами». Вот и все воспитание.

Я хотел бы добавить, что обижен на нее и на то, что она черствая и холодная женщина, полная сарказма и грубой непонятной ласки, и из-за этого ее страха показаться слабой, я недополучил любви в детстве, а потом искал эту любовь в объятиях незнакомцев.

И она знала. Черт, ведь она знала, что я откровенно шлюхую и юзаю, только ничего не говорила! Она просто пустила все на самотек!

Но… но я ничего не сказал ребятам, ведь понимал, что теперь-то я уже взрослый человек, и принимать наркотики, и спать с кем попало, и отсосать Руслану привселюдно — было моим решением. В этом тетк… мама не виновата.

Молчащий все это время Мирослав вдруг буркнул:

— Я думаю, Есений прав. Она не считала, что имеет право воспитывать тебя, раз она сама… ну…

— …была не лучшим примером, — подсказал Яся. — Может, не стоило так резко? Она увидит в своей комнате брошенную коробку с документами и подумает черти что.

— Все она правильно подумает, — обижено и даже немного злорадно проворчал я, но тут же спохватился. — Нет, нихрена, пусть будет проверка! Если пойдет набухается, значит к черту ее, а если нет… то я поговорю с ней спокойно.

Мирослав кивнул:

— Разумно. Но не забывай, сколько раз ты разочаровывал ее и сколько раз она тебя спасала.

— Лучше бы ремня дала и мозги на место поставила! — буркнул я, но все-таки чуть поубавил градус ярости. Он прав. Тетка, то есть мама — боже, даже звучит непривычно! — сотни раз сидела со мной, когда меня полоскало с похмелья или колбасило на отходах. Она была со мной в самые сложные периоды моей жизни, и даже, когда казалось, что все от меня отвернулись, она была рядом. Пусть ворчала, пусть материлась, но она была рядом.

Я тряхнул головой и крепко зажмурился, прогоняя ненужную сейчас сентиментальность. В пекло все это!

— Ясь, — хрипло позвал я, поднимая глаза на друга. — Давай, когда ты приедешь в следующий раз, нажремся в говно и бросим это дело?

— И курить заодно, — хмыкнул Есений, затушив воображаемую сигарету о подоконник.

— Мир, ты с нами? — я перевел взгляд на улыбающегося Мирослава и едва ли не закричал от радости, заметив в его глазах какой-то совершенно нехарактерный ему, но такой читаемый блеск. Он смотрел на меня с невообразимой нежностью, будто я сказал только что нечто такое… правильное. То, что он всю жизнь хотел услышать, но уже не надеялся. — Бросим курить и пить? С наркотой уже завязали…

Он выглядел так, будто был готов в любую секунду подойти ближе и поцеловать меня, и я не стал бы противиться этому, но он только коротко кивнул, не сводя с меня внимательного взгляда.