— Где был? Неужели так трудно было позвонить? Небось опять скажешь, что телефон после занятий забыл с беззвучного снять? Я хотела, чтобы ты зашел в магазин за сметаной и хлебом, но теперь, конечно же, придется идти самой! — мать уперла руки в бока, наблюдая, как я стягиваю с себя промоченные в луже кроссовки. — Не становись сюда! Не видишь, я только помыла! Ну вот! Теперь бери тряпку и сам убирай!

Громко ворча, она ушла на кухню, а я, кинув кроссы в углу, поплелся за шваброй.

Надоело. Каждый день одно и тоже… Бухтит, ворчит, чайной ложечкой мозг мне выскребает, а я просто молчу, уже зная, к чему приводят протесты.

Ни к чему они не приводят.

И проблема не в том, что я свинья и оставил бы после себя грязные следы на кафеле, нет, не оставил бы, просто…

Я вздохнул и, стараясь не слушать причитания, принялся убирать.

— Такой же как твой отец! Ничерта не ценишь чужой труд! Хоть бы раз заметил, что для тебя делают!..

Слушать ее было невыносимо. Опять, значит, отец «на работе задержится». А придет ближе к ночи чуть под хмельком. И ничего ведь не скажешь ему! Он еще и треснуть может, если скандал закатить. Мама пыталась. Ничем хорошим это не заканчивалось.

Я уныло поплелся к себе в комнату, врубил комп, потому что лежать, погруженным в невеселые мысли, как-то перехотелось.

***

Мандариновые искры взвились в антрацитовое грозовое небо подобно крошечным китайским фонарикам и угасли, прибитые сыростью дождливой летней ночи…

Я в сотый раз перечитал строчки и стер к чертовой матери весь абзац. Ну какие мандариновые искры? Слишком просто, слишком плоско. Лучше написать как-то так: «Мандариновые искры брызнули подобно брызгам сока…»

Хотя какого, нахрен, сока? Мандаринового?

…Треск поленьев в высоком, наспех сложенном кострище заглушался далекими раскатами грома, в пропитанном дымом и густым ароматом ночи небе уже собиралась накипь в кастрюле с ведьмовским варевом и тяжелые свинцовые тучи…

Ночь? Опять?!

…Песок под босыми ногами был влажным и холодным, неприятно забивался между пальцами, облеплял лодыжки, и даже тепло костра не согревало голые ноги людей, насильно выдавливающих из себя беззаботность и веселье…

Фу, как представлю это «выдавливание», так из самого что-то начинает отчаянно проситься наружу.

Я с недовольством отодвинул от себя ноутбук и окинул кафешку раздраженным взглядом. Черт, и чего они все сюда напхались? Чего им дома не сидится?

Настроение пропало окончательно. Официанты сновали от столика к столику, разнося напитки и ароматные пирожные с уже порядком подвявшими ягодами, посетители то и дело будто пытались заглянуть в экран моего ноута, а я… а я просто сидел и два слова связать не мог, дабы придумать хоть сколько-нибудь правдоподобное описание места, в котором никогда не побываю.

— Можно забирать? — участливо улыбнулась официантка, указывая пальчиком на пустую чашку из-под кофе.

— Да, — хмуро пробурчал я, захлопывая ноут. — И счет принесите, пожалуйста.

Бесят. Как же они все бесят! Так же сильно, как и запутывающиеся в кармане наушники, только вот в чем шутка: я злюсь, потому что сам запутался еще сильнее, чем эти два несчастных проводка.

Может, стоит уже купить беспроводные?..

Я запутался в паутине опостылевшего быта, способного разбить еще не одну «любовную лодку», вымученного и добровольного одиночества, нереализованного потенциала. Паук взрослой жизни, в которой нет места писательству, танцам, уютным осенним улочкам и бессонным ночам, шепчет, что мне уже почти двадцать два, что школа осталась позади, что от армии удалось откосить только благодаря заботливой мамочке, купившей справку о несуществующем туберкулезном инфаркте жопы, а вот от ответственности за свое будущее…

Вложив несколько смятых купюр в книжечку со счетом, я торопливо засунул ноутбук в шоппер и поспешно покинул протопленные, ароматные стены по-домашнему уютной кафешки и, закутавшись по самые глаза в теплый флисовый шарф, поплелся к автобусной остановке.

Октябрьская грязь чвакала под подошвой тяжелых ботинок, расползалась тошнотворной кашицей, что не так давно была хрустящими золотыми листьями, в которых с собачьим восторгом кувыркались инстаграм-девицы.

Сейчас было сложно поверить, что эта жижа под ногами всего пару недель назад могла дарить радость.

Утопая в грязных лужах и тоскливой меланхолии, я перебежками от одного кружка фонарного света к другому добрался до остановки, так до конца и не решив, хочу ли вообще ехать домой.

Ноги гудели после тренировки, глаза уже начинали слипаться от усталости, но так чертовски не хотелось домой…

Я вперил взгляд в синий знак автобусной остановки. Если верить электронному табло, то скоро должна подойти моя «тройка».

К ногам подползал неприятный липкий туман, который был не способен спугнуть даже легкий ветерок, шепчущий на ухо сказки о потустороннем, неизведанном и пугающем.

До неприличия болтливая стихия всколыхнула мои волосы, прошлась невесомыми пальцами по щеке, а потом принесла в мою сторону почти осязаемый, почти приятный аромат чего-то…чего-то до жути похожего на сигаретный дым.

Я дернулся, как от пощечины, замер, прислушался, но ничего не выдавало присутствие человека, который мог бы так бесстыдно курить вблизи автобусной остановки.

Пока еще неосознанный, но уже вполне способный заставить сердце забиться чаще, страх куснул за бока морозными зубами. Я крепче перехватил лямки шоппера и медленно поднялся на ноги, покрутил головой, пытаясь в ночном полумраке рассмотреть хоть что-то. Хоть… хоть, блять, что-нибудь!

Принюхался, втягивая носом туманную вонь проклятых сигарет, которая никуда деваться не собиралась, а потом… потом из густой тьмы вынырнул мой автобус. Я, разом осмелев, уверенней закрутил башкой, шагая к проезжей части. Стеклянные двери разъехались, я заглянул в до дрожи теплый и безопасный салон автобуса и облегченно выдохнул, никого там не обнаружив.

Автобус поехал вперед, унося меня прочь от одинокой остановки, а выкинул на конечной.

Моя паранойя прогрессировала, видимо, потому что выходить из относительно безопасного салона… мягко говоря не хотелось.

Видимо, моя задница действительно обладала даром чуять неприятности, потому что почти возле самого дома дорогу мне перегородила компания печально известных местных гопников, которые очень уж любили цеплять таких, как я интровертов-флегматиков.

Я успел всего на десяток метров отойти от освещенного участка, как возле самых ёлок, невесть зачем насаженных в скверике подобно непроходимым таежным зарослям, кто-то дернул меня за капюшон.

От резкой смены положения перехватило дух, и, не успев сориентироваться, поскользнувшись на гладкой кашице перегнившей листвы, я плюхнулся задницей на асфальт, успев только сумку вперед себя выставить, чтобы не стукнуть ноут.

В глазах потемнело, потом побелело, потом кто-то дернул шоппер у меня из рук и…

Я ошарашено уставился на ухмыляющуюся рожу одного из гопников.

Вот уж не помню, как там его зовут, но кликуха у него устрашающая — Кромсалов.

— Йоу, пидарок! Какая приятная встреча!

— И тебе не хворать, — пробурчал я, наблюдая, как мой шоппер передают из одних грязных рук в другие.

На оскорбление я даже внимания не обратил, со школы еще запомнив, что если кидаться на каждого, кто вякнет что-то про мои увлечения или внешность, то можно остаться без зубов. А им только того и надо, чтобы я реагировал.

— Че так поздно? От дружка своего сладенького? — гнусаво захихикал еще один гопарь с растопыренными круглыми, как у мишки ушами.

— Да нет, он… Эй-эй, поаккуратнее с ноутом!

Ноут меня волновал сильнее, чем сохранность собственной тушки, потому что тушка восстановится сама по себе, а ноут может и того… тютю.

— Конечно, аккуратнее! Мы просто подержим, чтобы ты не уронил его, — закивал Кромсалов, с очень серьезным видом передавая мою драгоценную технику третьему из их компашки — додику с девственными усишками, которого они, кажется, держали при себе в качестве служанки. — Осичка позаботится о нем, не переживай.