Она никогда не забывала, что ей крупно повезло.

– Я всегда буду возвращаться, – сказала она Марвину, когда ей было девятнадцать и года еще не прошло, как она стала миссис Пек. – Я помогу бабушке и дедушке с организацией Фестиваля черники. Вернусь во вторник перед ужином. – Она никогда не спрашивала разрешения. Просто говорила о своем намерении, с которым Марвин соглашался, потому что она возвращалась, как и обещала.

Да, тогда он уже не был ребенком, но психику нетрудно травмировать в любом возрасте. Буп позаботилась о том, чтобы ее мужу никогда не приходилось тайком спускаться вниз и отпирать дверь, объясняя это тем, что она могла забыть свой ключ. Он никогда не хлопал незнакомок по плечу на улицах, потому что у них были такие же волосы, походка или манеры, как у Буп. Марвину никогда не доводилось выдумывать историю о том, где была его жена или почему она уехала. Она держала обещания, данные Марвину перед Богом и их семьями, а также обещание, данное самой себе.

Но эти обещания были и ее наказанием за необходимость выйти замуж.

В том, что касалось брака, Ханна не должна была переживать и задаваться вопросами «что, если». Всего этого ей вдоволь пришлось бы пережить с материнством.

– Если ты больше не влюблена в Кларка, или если никогда его не любила, однажды ты влюбишься в кого-нибудь другого, и поймешь. Именно этого ты и заслуживаешь. И твой ребенок заслуживает этого. Черт возьми, Кларк тоже имеет на это право, ты так не думаешь? Даже если придется подождать.

– Ты же не стала ждать, – возразила Ханна.

– Она права, – сказала Дорис.

– У меня не было другого выбора, – ответила Буп. – В мое время это называлось «попасть в неприятности», и именно этим оно и было. Неприятностями.

– А свадьба с дедушкой избавила тебя от неприятностей?

– Будь уверена, так оно и было. – Во многих смыслах. – И дедушка получил кое-что в дополнение к беременной невесте. Твой прадедушка Стэн не собирался отдавать дедушке бизнес, пока тот не обзаведется хорошей женой-еврейкой, которую он одобрил бы, здоровым еврейским ребенком и кирпичным коттеджем в Скоки.

Ханна вздрогнула.

– Это ужасно!

– У твоей бабушки была замечательная жизнь, – сказала Джорджия.

– Это так, но твоя жизнь может быть лучше. Учись на моем опыте. Мы с дедушкой оба получили то, что нам было нужно, но было ли это тем, чего мы хотели? – Буп пожала плечами. – В конечном итоге, да. Но я не хочу, чтобы ты ждала конечного итога.

Буп хотела, чтобы у Ханны было то, что потеряла сама Буп.

Подавленные воспоминания пытались прорваться наружу, снова всплывая в памяти Буп. Когда-то у нее были напористость и амбиции. Мечты и наивность. И восхитительная фигура.

Далекая музыка биг-бенда, смех Зейде и рев родстеров раздались в ее голове. Чистый аромат крема для ухода за волосами защекотал ей нос. Вкус мятной зубной пасты защипал язык. Было ли это все игрой её воображения? Или девочки с Ханной тоже могли это слышать, обонять и пробовать на вкус?

Ханна пристально посмотрела на Буп.

– У тебя довольно твердые принципы о любви для того, кто утверждает, что никогда ее не испытывал.

Буп отвела взгляд и собралась с мыслями, затем снова посмотрела на Ханну.

– У меня была целая жизнь, чтобы поразмышлять об этом.

Ханна кивнула, ее любопытство на миг притихло.

– Чем бы ты занялась, если бы не забеременела? О чем ты мечтала? У тебя были какие-то планы?

Вопросы ослабили стремление Буп скрывать произошедшее тем летом за придуманной ею личной историей – о молодой женщине, которая больше всего на свете хотела быть миссис Марвин Пек, домохозяйкой и матерью. Она посмотрела на своих подруг.

Дорис пожала плечами.

– Решай сама, – ответила Джорджия.

Спустя столько лет Буп по-прежнему не знала, как объяснить необъяснимое.

– Это была другая жизнь, Ханна. Это уже неважно.

– Для меня важно. – Ханна положила руку на живот. – Для нас важно.

Буп так хотела, чтобы все это имело значение.

Время шло, и история повторялась. Судьбы людей и их действия перекликались и пересекались на протяжении многих лет. Возможно ли, чтобы пережитые Буп в восемнадцать лет испытания сейчас пошли на пользу ее внучке? Смогла бы Ханна извлечь выгоду из пережитой Буп сердечной боли?

Буп не была легкомысленной старухой, но она вспомнила легкомысленную девушку – ту, которая стремилась к безграничному будущему, пока ее надежды не рухнули.

– Ты должна хоть что-то помнить, – сказала Ханна.

Вопреки желанию своего сердца, Буп помнила все.

В конце концов, это было ее лучшее и худшее лето в жизни.

Бетти нужно было ускорить шаг, иначе она пропустила бы то, чего ждала целую вечность. Время близилось к полудню, и летний персонал должен был прибыть в Саут-Хейвен примерно через три часа. А теперь, когда ей исполнилось восемнадцать, она перестала быть «крошкой Бетти Штерн» и смогла бы влиться в коллектив.

Теперь она была уже достаточно взрослой, чтобы участвовать в тайных вечеринках у костра, которые были не такими уж секретными; могла провести выходной, играя в карты в домиках для персонала, или отправиться на близлежащий пляж в Бентон-Харбор или Сант-Джозеф, где их никто не знал. Большинство ребят приезжали группой из нескольких машин из Мичиганского университета, расположенного примерно в ста пятидесяти милях отсюда. Анн-Арбор казался таким далеким, когда Бетти была маленькой девочкой, но с того момента, как она увидела свой первый журнал мод, примерно лет в десять, – экземпляр Harper’s Bazaar, оставленный ее матерью – Бетти хотела уехать из Мичигана в Нью-Йорк. Именно там издавались журналы. Так сказала бабушка, когда Бетти ее спросила.

Сначала она не обратила внимания на статьи и потерялась среди изображений женщин в купальниках на ветреном пляже – пляже, мало чем отличающемся от ее собственного, если не считать пальм. Позже в тот же день она прочитала статьи – так у нее была причина держать журнал открытым и на коленях. Бабушка никогда бы не запретила ей читать. Бетти хорошо умела читать, намного лучше, чем требовалось в классе. Кто-то написал эти слова о моде, тканях и стилях – конечно же, написал: ведь слова не появлялись по волшебству. Мысль о том, что это было чей-то работой, разожгла ее воображение. С того самого дня Бетти захотела стать этим человеком, иметь такую работу. И вот через несколько месяцев она должна была отправиться в Барнард-колледж в Нью-Йорк. Она не стала приписывать свои стремления матери и приписала их Диане Вриланд и журналу Harper’s Bazaar.

Единственное, за что она благодарила свою мать, – это за волосы и фигуру, но и это не было заслугой Тилли.

В один из своих визитов родители Бетти решили подарить ей куклу Салли Кинс, с мягким телом и твердой, отлитой из пластмассы головой и волосами. Бетти уже перестала интересоваться куклами, теперь ее привлекали книги и головоломки – но откуда им было знать?

Бетти листала страницы последнего выпуска журнала Seventeen, но смотрела в окно прачечной. По небу проплыло несколько облаков, но их было недостаточно, чтобы затенить его яркость или омрачить ее радостное волнение. Она положила открытый журнал поверх коробки с борным мылом, перевернула еще одну страницу и прочитала заголовок: «Ваше будущее: где оно?» Она загнула кончик страницы на потом. Затем опустила руки в карман фартука, зная, что найдет там заколки для волос и резинки, оставшиеся с прошлого лета. Кусочки ворса забились у нее под ногтями. Зажав заколки для волос между губами, она убрала волосы с шеи, собрав их в конский хвост, отвела выбившиеся пряди от лица, закрутив и заколов их.

Работу нельзя было больше откладывать. Она взъерошила стопку синих занавесок с вышивкой, которые повесят в гостевых коттеджах, как только она их отутюжит. Этот же синий цвет, по желанию ее дедушки, присутствовал на всех скатертях, салфетках и покрывалах «Летнего курорта Штернов». Даже спичечные коробки и пепельницы имели тот же оттенок. Этот цвет «был приятен для глаз и в самый раз подходил для отпуска», – говорил Зейде. Он окрестил его «королевский синий Штернов». Бетти всегда сомневалась, что он понимал иронию такого названия.