Туркеев чувствовал, как этот юный агитатор давит его всей тяжестью своей непобедимой энергии, и из-под этой тяжести доктору нет возможности выбраться. Тогда он напряг последние остатки своей воли и сказал:

– Я не против партии, и не против комсомола, и не против советской власти, и не мое дело – кого вы принимаете в партию, но я, молодой человек, не позволю записывать в партию людей, больных проказой. Да-с, не позволю! – вскрикнул он и устало добавил. – Ну, зачем вы им будете делать доклад? Какие доклады? Какие анкеты? Для чего им все это?

Доктор Туркеев тщетно пытался внести ясность в столь странное стремление молодого человека, точно так же, как и молодой человек не мог уяснить себе цели столь странного нежелания доктора – допустить его к прокаженным. Оба они смотрели друг на друга недоумевающими глазами, и оба старались растолковать друг другу неправильность поведения каждого.

– Ведь они живут как бы на острове, с которого не могут и не имеют права уйти, – сказал Туркеев, чувствуя, как начинает терять почву под ногами, – ведь их изъяли из здорового общества! Их, можно сказать, из жизни вычеркнули, и вдруг – извольте: возвращают обратно – с язвами, с инфильтратами… Нет, я решительно ничего не понимаю.

Но молодой инструктор оставался непоколебим:

– Мы вот и хотим, – сказал он, – приобщить их к жизни и проложить, главным образом, дорогу на этот необитаемый остров, а вы, товарищ доктор, – человек консервативных убеждений и отсталых взглядов на действительность. Для нас, товарищ доктор, нет никаких преград, для нас не существует ни прокаженных, ни непрокаженных. Для нас, главным образом, или все капиталисты и буржуазия, или все трудящиеся и угнетенные, а трудящихся и угнетенных мы обязаны защищать.

В этом месте монолога доктор Туркеев вдруг понял: терпение его начинает истощаться. Он хотел было еще раз протереть очки, но не протер и положил их на стол. Потом торжественно поднялся со своего кресла и почти закричал:

– Вы там – как хотите! Вы можете на меня жаловаться, батенька, хоть в здравотдел, а я не позволю вам приобщать моих больных к общей жизни и прокладывать какие-то мосты с неизвестными мне целями. Я не позволю вам делать докладов и беспокоить больных, это – нелепость! Да-с!

– Так как же? – спросил молодой человек, сунув портфель под мышку. – Вы идете, значит, вразрез с советской общественностью? Вы, значит, против партии?

– Как хотите считайте, но я не допущу никаких собраний у больных, а если хотите посмотреть поселок и больных – милости просим, я могу вас проводить по лепрозорию, показать и доложить обо всем, что вас интересует.

На этом спор между ними кончился. Инструктор выразил согласие осмотреть поселок.

Они вышли. Оба двора были залиты солнцем. Где-то близко звенела степь… Комсомолец, забыв, по-видимому, только что кончившийся спор, улыбнулся. Улыбнулся и доктор Туркеев. Оба начали присматриваться друг к другу, и оба обнаружили друг у друга приятные черты, скрытые в момент столкновения. Молодой человек показался Туркееву очень симпатичным ребенком.

Туркеев молодому человеку – симпатичным старичком, хотя стариком он еще не был и не думал быть.

– Вы видели когда-нибудь прокаженных? – спросил Туркеев.

Оказалось, инструктор никогда не видел прокаженных.

– А вы знаете, что такое проказа?

– Так, слышал. Рассказывали.

– Гм… А хотели общее собрание устраивать. И кто это вас только послал сюда?.. Кто это надоумил устраивать собрания?

Оказалось, ему никто не поручал созывать больных, а инициатива была проявлена им самим, ибо каждый активист должен быть инициатором.

Они вышли на больной двор, обошли несколько домов. Нескольких больных молодой человек угостил папиросами, а Пете подарил механический карандаш.

Некоторым вручил газеты. Он остался весьма доволен внешним и внутренним зрелищем лепрозория и высказал удивление по поводу того, почему больным не разрешают отлучаться домой. Доктор Туркеев сказал, что объяснять причины такого режима длинная история, и молодой человек вполне удовлетворился его ответом. Затем Туркеев провел его в лабораторию, и молодой человек восхищался чистотой, которую увидел в лаборатории. Потом осмотрел амбулаторию и остался ею также весьма доволен. Потом заглянул на кухню, но и там не нашел никаких дефектов. При выходе оттуда он встретил одного больного и протянул ему руку. Но доктор Туркеев отсоветовал. Молодой человек хотел обидеться и не успел. Затем Туркеев повел его в ванную комнату и предложил вымыть руки сулемой. Гость заявил, что все это – выдумки. Туркеев все-таки заставил его вымыть руки.

На прощанье он сказал молодому человеку:

– Вы вот видели весь лепрозорий. Вы не можете пожаловаться, что от вас что-нибудь скрывали… Теперь, я думаю, вы понимаете, почему нельзя устраивать среди прокаженных общих собраний и вести организационную работу.

Молодой человек смотрел на него мутными глазами, и глаза эти говорили: он решительно не понимает, почему нельзя вести среди больных такую работу.

Тем не менее он все-таки кивнул головой.

– Так вот, – продолжал доктор Туркеев, – вместо докладов да общих собраний вы, батенька, позаботились бы там насчет киноаппарата. Вы не знаете, какую услугу можете оказать больным.

Они простились, пожав друг другу руки. Молодой человек уехал, и доктор Туркеев почему-то был уверен, что странный гость обязательно нажалуется на него в здравотдел. Но прошло два месяца, и от здравотдела не поступило никаких бумаг, касающихся приезда инструктора комсомола. Скоро доктор Туркеев совсем забыл о нем.

Однажды, проезжая по главной улице города на своем тарантасе, он вдруг услышал чей-то громкий голос, обращенный, по-видимому, к нему:

– Доктор! Доктор! Подождите! Остановитесь!

«Где я видел этого молодого человека?» – подумал он, скользнув глазами по светлому пушку на верхней губе юноши, и вдруг вспомнил: инструктор комсомола… старый знакомый!

– Ну, здравствуйте, здравствуйте, батенька.

И они пожали друг другу руки, как давнишние приятели.

Комсомолец отчего-то просиял.

– Доктор, а я не забыл вашего совета. Помните, на прощанье вы сказали мне о киноаппарате? Я ведь его добыл. Исправный, и фильм есть. Только будку у вас там в клубе приладить надо. Заезжайте к нам в райком и возьмите.

Туркеев открыл от удивления рот. Он не ожидал такого оборота.

– Трогай к комсомолу, – сказал молодой человек кучеру и прыгнул в тарантас…

– Аппарат был немного попорченный, – доложил он Туркееву, – но мы его поправили. Хорошо работает. Сам пробовал, – с гордостью заявил он. – И картину приготовили – из жизни морских пиратов. Есть там один великан-пират. Здоровый парень. Молодец.

– Ну, батенька, – с восторгом оглядывая юношу, сказал Туркеев, – я этого совсем не ожидал, совсем… – Потом весь просветлел и обнял инструктора комсомола. Оба были счастливы.

С тех пор в лепрозории начал работать собственный кинотеатр, энергию для которого вырабатывал лепрозорный трактор. Поселок прокаженных получил два подарка: электричество и кино.

Люди, ничего общего не имевшие с лепрозорием, посещали его редко. За много лет своей работы в поселке доктор Туркеев помнит несколько случаев таких посещений. Обыкновенно посетители приезжали исключительно за тем, чтобы посмотреть, как живут прокаженные и кто они такие. Одним из первых посетителей был журналист, сотрудник одной большой газеты. Он привез с собой фотографический аппарат и попросил разрешения снять больных. Журналист снял несколько групп, потом отдельных прокаженных и удивлялся, что они снимались чрезвычайно охотно. Удивил его особенно один больной с изрытым язвами лицом.

Этот человек принарядился, причесался и все спрашивал его – хорошо ли получится?

«Неужели ему приятно сниматься?! – в последствии удивлялся журналист. – Неужели такая карточка может доставить ему или кому-нибудь хоть какое-нибудь удовольствие?»