— Зачем пришла?

Эхо дробит о голые стены болезненный рык Дамира.

Несмотря на жуткий багровый след, страха как такового нет. Есть ощущение неправдоподобности момента, потому что кровь на полу, как признак опасности, и мужчина, чьи губы утром с такой тревогой трогали мой лоб — те самые две параллели, которые в моём сознании никак не пересекутся.

В горячке восприятие в разы острее. Всё то время, что меня лихорадило Стрельников был рядом. Постоянно. Не вспомню ни одного мгновения, когда бы не чувствовала тепла его заботы. Связка «Дамир — спаситель — доверие» за сутки, кажется, успела пустить корни на уровне инстинктов.

Однако вопрос вынуждает крепко задуматься. А, собственно, почему я здесь? Если начистоту.

— Хотела увидеть тебя, — отвечаю как есть после непродолжительной паузы.

Теперь настаёт его черёд травить мне душу неловким молчанием.

— Я неодет, — неуловимо смягчается сухой до этого голос. — Вернись к себе. Подойду через пару минут.

Если уйду, Дамир не только оденется, но и замкнёт в себе то, что мне, по его мнению, видеть не нужно. Что ж, я готова извиниться.

Медлю несколько бесконечных секунд, прежде чем шагнуть на свет и замереть в дверном проёме кухни.

— На тебе джинсы, — выдыхаю с облегчением. — После конфуза у колодца этого вполне достаточно.

— Упрямая, — на бледном профиле играет слабая тень улыбки.

Я останавливаюсь за его спиной. Заглядываю в окрашенную розоватыми брызгами раковину. Кровь сочится из пореза, идущего от внешней стороны запястья к фаланге большого пальца. Волнение бьёт по мозгам, заставляя сердце грохотать где-то в горле, пока тело контрастом сковывает оцепенение.

— Давай я перебинтую, — тянусь к ручке смесителя, но он сам закрывает кран, пачкая алой капелью белоснежный фаянс.

— Не откажусь. Самому было бы не очень удобно.

Хоть бы один мускул дрогнул на каменном лице! Зато у меня всё внутри обмирает, когда иду вслед за ним к столу, на котором уже стоит раскрытая аптечка.

— Вот что называется удачно заглянула, — нервозно улыбаюсь, перебирая неверными пальцами медикаменты. — Сильно болит?

Будто он признается.

Дамир садится на табурет таким образом, что мне приходится встать у него между ног. Эта попытка смутить меня голым торсом оправдалась бы, не будь порез таким глубоким, а усмешка беспечной. Слишком беспечной, чтобы выглядеть натурально. Гордый.

— Ерунда, заживёт. Твоё присутствие лучший анестетик, — он откидывает голову, прислоняясь затылком к стене, когда я наклоняю над порезом бутылочку с перекисью. Полуопущенные веки скрывают выражение переменчивых глаз, но взгляд не отпускает моё лицо ни на секунду. Сверлит, изучает реакции, подмечает эмоции. — Кстати, это тобой сейчас движет сочувствие или ты возвращаешь долг?

— Ни то ни другое, — нервно провожу рукой по лбу, смахивая волосы.

Перекись на ране пузырится, стекая пеной на поверхность стола. Внутри всё будто комом переворачивается, а пальцы подрагивают, выдавая моё дичайшее волнение. Мне хочется подуть, погладить, приласкать — хоть как-то отвлечь и отвлечься от причиняемой боли, но сострадание последнее, что нужно такому мужчине.

— Вот теперь ты меня ещё больше заинтриговала. Не сочувствие, не долг. Что тогда?

— Посильный вклад в искусство, — пожимаю плечами с напускным равнодушием. — Разве я могу позволить истечь кровью молодому перспективному художнику? Как тебя так угораздило?

Не имея точного представления, что следует делать дальше, стараюсь аккуратно замотать кисть бинтом. Строить из себя великого специалиста даже не пытаюсь. Мне бы с головокружением справиться.

— Я иногда вырезаю. Бывает увлекаюсь и становлюсь неаккуратным, — перехватывает он мою руку и ловко помогает связать марлевые концы. — А подождать просил, чтобы оградить тебя от неприятного зрелища. Ты белее мела, к тому же сильно ослабла.

— Что-то у нас действительно неделя не заладилась, — внезапно зардевшись отвожу глаза.

— Но мы можем легко это исправить, — Дамир встаёт и я тут же запрокидываю голову, чтобы не уткнуться носом в обнажённую грудь. Очень зря, потому что под его потемневшим осязаемым взглядом неодетой приходится чувствовать уже себя. — Обещаю в этот раз не увлекаться.

Почти физически ощущаю исходящие от него ударные волны эмоций, от которых руки, висящие вдоль тела, покорно тянутся к рельефным плечам.

Тепло его кожи бежит по пальцам, распаляя мысли и те — сладкие, порочные, разнузданные — швыряют в уже знакомое пекло.

— Попробую тебе поверить, — встаю на цыпочки, всем существом изнывая по жёсткой настойчивости его губ.

Да пусть хоть заживо сожжёт надоевшая совесть! Я может хочу танцевать на углях. Я так замёрзла. Проиграла напору.

Дамир порывисто склоняет голову, взметая в крови дух азарта, запрета и страсти. Одна его рука зарывается мне в волосы, вторая убирает пряди с лица. Скулы царапает грубая сетка бинта, проскакивая искрами по пороху нервов. Внизу живота разливается жар, усиленный запахом сильного мужского тела, способного заставить если не отдаться, то потерять голову точно.

Тяжело дыша он сминает мои губы, врываясь вглубь рта дерзким языком. По венам трещит ток, мысли идут рябью, я путаюсь пальцами в коротких волосах, восторженно раскрываясь его неудержимому темпераменту.

Дамир целует так, словно собрался отыграться за каждую секунду, отданную мной кому-либо другому. Каждое скольжение — острый импульс под кожей, каждый прикус — больший градус жадности. И так по нарастающей, натягивая моё тело тугой тетивой, готовой выпустить рвущуюся к нему душу. Потому что сейчас он мой падший бог, осколки верности, лезвие греха. Отрава. Панацея. Преступление. Наказание. Он всё что есть во мне тёмного. Моё падение в алчную пасть порока.

Всё. Вот теперь точно всё. Не осталось ни иллюзий, ни самообмана. Он поглотил меня как море хлипкий парусник. И мне хорошо на дне. Мне только здесь спокойно. В голове петардами взрываются и тут же гаснут мысли, сжимая лёгкие болезненным угаром. Ступни не чувствуют пола, а тело сотрясает жестокой лихорадкой. Если он сейчас остановится, я взвою от разочарования. Но мне и тут не дают отчаяться, вжимают ягодицами в край стола, да так, что даже одежда не помеха ощущениям. Контакта ближе, когда каждый шов на платье генератор ласки, а каждая складка дополнительный стимул, у меня не то что в реальности не было. Я подобного и представить себе не могла.

С Дамиром всё иначе. Всё остро до невыносимого, наверное, поэтому я не сразу осознаю, что он отстранился и встревожено всматривается мне в глаза. Губы напротив меня шевелятся. Он что-то говорит, но звуков отчего-то неслышно. Я пытаюсь переспросить и не могу, язык словно онемел. Распахиваю глаза — широко, удивлённо — и с ужасом понимаю, что его побледневшее лицо начинает подёргиваться мутной пеленой, а затем и вовсе стирается вместе с очертаниями кухни. Я куда-то падаю, затем взлетаю, укутанная приятным теплом мужских объятий.

Вернуть связь с реальностью получается не сразу. Попытку разлепить веки, а затем всё-таки сфокусировать взгляд венчает испуганное изумление.

— А что?.. Но где?.. Как мы вдруг оказались в гостевом домике?

С губ Дамира срывается такой порывистый выдох облегчения, будто он это время вообще не дышал.

— Ш-ш-ш… Всё хорошо. Ты сильно ослабла и, кажется, потеряла сознание. Но теперь всё хорошо. Просто мы немного поторопились. Я сегодня лягу с тобой? Иначе не усну. Хочу быть уверенным, что ты в порядке.

Вместо ответа, кладу голову ему на плечо, позволяя ласковым рукам баюкать своё тело и впервые по-настоящему не волнуясь, приснится мне этой ночью что-либо или нет.

Вот она та самая явь, которой нет равных.

За окном разрывается петух. Третью ночь Дамир приходит вместе с сумерками и крепко обнимает аж до самого рассвета, не позволяя себе даже поцелуя. Третье утро я сонно зарываюсь лицом во вмятину на соседней подушке, сохранившую его волнующий запах. Непросто заставить себя перестать торговаться с рассудком за каждый лишний миг запретной неги, но необходимость привести себя в порядок неумолима.