Она пыталась не думать о том, что ждет ее завтра в лазарете. Больше горшков, без сомнения. И звона колокольчиков. И капризные пациенты, которым необходимо поправлять подушку каждые пять минут. Она могла просто не появиться. Поспать и принять долгую горячую ванну, когда ее соседи по дому пойдут на обед. Но тогда сестра Верена получила бы удовлетворение от того, что оказалась права на ее счет. И Чарли тоже. Кроме того, Гектор сказал ей, что она хорошо справляется со своими обязанностями. Когда она развернула и вытерла его ноги, она ни разу не содрогнулась и не почувствовала рвотный позыв, как в первые дни работы в клинике.

Она потерла затекшую шею и постаралась не вспоминать о том, как это здорово держать в руке ледяной джин-физ[30], и наслаждаться звучащим на заднем плане джазом. У Айрин был фонограф Victrola[31], и она поставила его в гостиной, чтобы им мог пользоваться любой желающий. Но кто-то – скорее всего, Жанна – сломал проигрыватель. Мистер Ли, китаец, который жил в доме тридцать и, по словам Айрин, мог починить все, что угодно, ждал запчастей, чтобы привести его в порядок. Поэтому, чтобы заполнить тишину, Мириэль оставалось слушать стрекот сверчков, доносившийся через открытое окно.

Она знала о людях, приезжающих в такие города, как Нью-Йорк, Чикаго, Лос-Анджелес, и страдающих от нервного срыва из-за постоянного шума. Мириэль чувствовала прямо противоположное. Деревенская тишина действовала ей на нервы. Неудивительно, что целый дом в Карвилле был зарезервирован для тех, кто сошел с ума.

Она скинула туфли и поджала под себя ноги. Одна из соседок по дому оставила на боковом столике смятый журнал. Мириэль взяла его, чтобы чем-то заняться. С обложки на нее смотрела юная старлетка с блестящими черными волосами и медово-карими глазами. Они встречались однажды на вечеринке, не так ли? Мириэль толком не могла вспомнить. В Голливуде было слишком много девушек такого типа – молодых, хорошеньких, полных надежд. В их цепких взглядах сквозили неприкрытые амбиции. Они с Чарли посмеивались над этими особами. Над тем, как те заискивали перед ним и всеми остальными, кто, по их мнению, имел влияние в студии. Тогда они с Чарли были без ума друг от друга, и так близки, как только могут быть близки два человека. Теперь мысль о том, что он один на вечеринках, окруженный подобострастными инженю[32], заставляла ее беспокойный желудок сжиматься еще сильнее.

Чем дольше она смотрела, тем более похожими на кинжалы становились глаза девушки с обложки. Мириэль натянула воротник блузки на пятно на шее и открыла журнал, чтобы избавиться от этих глаз. Первые несколько страниц заполняла реклама пишущих машинок и зубной пасты. Затем заголовок и анонс на весь разворот предстоящего выпуска Paramount Pictures – «Поцелуй Золушки». Ей не нужно было возвращаться к обложке или проверять страницу с содержанием, чтобы понять, что журнал устарел на несколько месяцев. Она вспомнила, что Чарли говорил о картине сразу после Рождества. Впрочем, это относилось ко всему в Карвилле, ужасно провинциальном и отстающем от современности на месяцы, если не годы.

Но это лучше, чем слушать сверчков. Она как раз открыла первую статью и начала читать, когда скрип половиц привлек ее внимание. Подняв глаза и обнаружив Жанну, стоящую в дверях, она ощутила, как раздражение покалывает ее кожу. Как долго девчонка стояла там, тараща глаза? Что за пакость она замышляла?

Но та одарила Мириэль застенчивой улыбкой, и раздражение отступило. У ее дочери Эви были такая же россыпь веснушек на носу и такая же дурацкая привычка посасывать кончики своих косичек. Однако сейчас это казалось сущим пустяком, и у Мириэль перехватило горло при воспоминании обо всех тех случаях, когда она ругала Эви вместо того, чтобы оставить ее в покое.

– Тебе не обязательно стоять там, – обратилась Мириэль к девочке.

Жанна еще мгновение помялась в дверях, затем подскочила и запрыгнула на диван рядом с Мириэль. Подушка дивана застонала. Девочка указала на журнал.

– Просто желтая пресса, – заметила Мириэль. – Истории об актерах и актрисах. Обзоры последних фотографий. Ничего такого, что могло бы заинтересовать маленькую девочку.

Жанна покачала головой. Мириэль и сама понимала, что это не так. Она натыкалась на цветные карандаши и ржавые домкраты, которые Жанна оставляла валяться повсюду. Но она не могла винить девочку за то, что ей было скучно, когда весь ее мир состоял из переплетения больничных зданий и нескольких акров болота.

– Хорошо. Я почитаю вслух, чтобы ты могла послушать.

Первая статья была об актрисе, которая ушла с экрана после нервного срыва. В последнее время она не могла работать больше трех-четырех часов в день и много раз падала в обморок на съемочной площадке от явной слабости.

– Неудивительно, – прокомментировала Мириэль. – Эти студии выжимают своих актеров.

Она сделала паузу, вспомнив последний фильм Чарли, в котором он начал сниматься вскоре после трагедии. Он почти жил в студии. Он винил в этом настроение Мириэль, но она знала, что это происходит в том числе из-за крупных продюсеров.

Жанна подтолкнула ее локтем, и Мириэль продолжила читать. Врачи актрисы отправили ее на какой-то горный курорт для абсолютного отдыха и покоя. Здесь Мириэль снова сделала паузу и хихикнула. Если бы этот курорт было чем-то похож на Карвилл, вся эта тишина, вероятно, ухудшила бы ее состояние.

– «Крайне прискорбно видеть, как такая завораживающая женщина похудела и стала издерганной, – читала Мириэль комментарий одного из старых приятелей актрисы по экрану. – Ее некогда прекрасный цвет лица стал похож на цвет лица прока…» – Мириэль поперхнулась этим словом.

Она взглянула на Жанну, которая лежала, положив голову на противоположный подлокотник, болтая одной ногой в воздухе и посасывая кончик своей косички. Хотелось надеяться, что мычания Мириэль было достаточно, чтобы замаскировать это ненавистное слово. Она закрыла журнал и положила его себе на колени вниз обложкой.

– На сегодня хватит голливудских сплетен. Уверена, что тебе уже давно пора спать.

Жанна нахмурилась, но поднялась с дивана и поплелась в свою комнату. Когда она ушла, Мириэль вернулась к статье и вырвала страницу, скомкав ее в крошечный шарик, прежде чем выбросить в мусорное ведро.

Что бы подумали те же самые голливудские светские львицы, если бы узнали, что среди них был настоящий прокаженный? Какие ужасные вещи они бы тогда говорили? На мгновение во время чтения ей показалось, что она почти дома. Свежий, соленый воздух. Крики чайки. Блеск и восторг. Но это слово пронзило ее, как гигантский крюк, его шип зацепил ее плоть, и потянул обратно в душный воздух, верещащих сверчков и абсолютную серость Карвилла. Как долго Чарли сможет врать, что она навещает больную тетю, прежде чем друзья и репортеры заподозрят неладное?

Три дня спустя Мириэль сидела в аптеке, наполняя баночки ихтиоловой мазью, а та глупая статья все еще не выходила у нее из головы. Даже постоянное хлопанье резинкой сидящей рядом Айрин не могло до конца отвлечь ее.

Прокаженный. Разве люди не понимают, какое это ужасное слово? Неужели им все равно? Тем утром она провела в ду́ше почти час и извела половину куска мыла, пытаясь смыть ощущение унижения, которым ее окатила эта статья, это слово.

Не помогало и то, что теперь от ужасной мази ее руки были в фиолетовых пятнах и пахли тухлыми яйцами. Она попыталась вытереть ладони о фартук, повязанный поверх юбки, но пятна не прошли. Карвилл буквально проник в нее, коварный, как сама болезнь, когда все, чего она хотела, – это освободиться от них обоих.

Айрин, которая каким-то образом умудрилась не заляпать руки, покачала головой.

– Ты выглядишь ужасно. Ты зря потратила столько воды этим утром, тебе, похоже, придется снова принять душ.