Только дошли до Каменного Вражка, как послышались издали молодые веселые голоса и звонкий хохот Фленушки.
Дементий воротился, Василий Борисыч тихонько пошел на голоса.
Звучным, приятным голосом искусно завел он песню про «младую юность».
Горе мне, увы мне во младой во юности!
Хочется пожити — не знаю, как быти,
Мысли побивают, к греху привлекают.
Кому возвещу я гибель, мое горе?
Кого призову я со мной слезно плакать?
Горе мне, увы мне во юности жити -
Во младой-то юности мнози борют страсти.
Плоть моя желает больше согрешати.
Юность моя, юность, младое ты время,
Быстро ты стрекаешь, грехи собираешь.
Где бы и не надо — везде поспеваешь,
К богу ты ленива, ко греху радива.
Тебе угождати — бога прогневляти!..
Смолкли белицы… С усладой любовались они нежным голосом незнаемого певца и жадным слухом ловили каждый звук унылой, но дышавшей страстностью песни. Василий Борисыч продолжал:
Юность моя, юность во мне ощутилась,
В разум приходила, слезно говорила:
"Кто добра не хочет, кто худа желает?
Разве змей соперник, добру ненавистник!
Сама бы я рада — силы моей мало,
Сижу на коне я, а конь не обуздан,
Смирить коня нечем — вожжей в руках нету.
По горам по холмам прямо конь стрекает,
Меня разрывает, ум мой потребляет,
Вне ума бываю, творю что, не знаю,
Вижу я погибель, страхом вся объята,
Не знаю, как быти, как коня смирити…"
Заслушалась и мать Назарета… Заслоня ладонью от солнца глаза, с недоуменьем разглядывала она подходившего незнакомца.
— Кто б это такой? — говорила она. — Не здешний, не окольный, а наезжих гостей, кажись, во всем Комарове нет… Что за человек?
— Московским глядит, — молвила Фленушка.
— А может, из самого Питера, — подхватила Марья головщица.
— Может, и питерский, — согласилась Фленушка.
— А голосок-от каков!.. Как есть соловей. — Вот бы на клирос в нашу «певчую стаю» такого певца залучить, — закинув бойко голову, молвила молодая, пригожая смуглянка с пылавшими страстным огнем очами. Звали ее Устиньей, прозывали Московкой, потому что не один год сряду в Москве у купцов в читалках жила.
— Молчи, срамница!.. Услышать может…— строго заметила ей Назарета.
— Мы бы ему бородку-то выщипали, в сарафан бы его обрядили, — продолжала со смехом Устинья Московка.
— Замолчишь ли, срамница?.. Аль совести не стало в глазах? — ворчала Назарета.
Василий Борисыч меж тем подошел к старице и, низко поклонившись ей, спросил:
— Матушка Назарета не вы ли будете?
— Так точно, — отвечала она. — Что угодно вашей милости?
— Письмецо к вам с Рогожского привез, — сказал он, вынимая из кармана письмо. — Посылочки тоже есть, ужо предоставлю.
— От кого это, батюшка? — недоверчиво спросила Назарета, быстрым взором окидывая девиц, столпившихся вкруг незнакомца…
— От Домны Васильевны, — отвечал Василий Борисыч. — В Антоновской палате в читалках живет…
— От Домнушки! — радостно воскликнула мать Назарета…— Что она, голубушка?.. Как живет-может?..
— Спасается, — ответил Василий Борисыч. — Негасимую у болящих читает — любят ее старушки…
— Ну, слава богу!.. На утешительном слове благодарю покорно, батюшка, — сказала мать Назарета. — Как имечко-то ваше святое?.
— Василий.
— По батюшке?
— Борисов.
— Утешили вы меня, Василий Борисыч. Ведь Домнушка-то по плоти племянница мне доводится — братца покойника дочка… Ведь я тоже московская родом-то.
— Очень приятно, — ответил Василий Борисыч, а черные глазки его так и разбежались по молодым, цветущим здоровьем белицам, со всех сторон окружившим его и мать Назарету.
— К матушке Манефе прибыли? — спросила Назарета.
— Так точно, — отвечал Василий Борисыч, — тоже письма привез.
— От кого, батюшка, письма-те? — продолжала свои расспросы старица.
— От разных, — отвечал он. — От матушки Пульхерии есть письмецо, от Гусевых, от Мартынова Петра Спиридоныча.
— Великий благодетель нам Петр Спиридоныч, дай ему, господи, доброго здравия и души спасения, — молвила мать Назарета. — День и ночь за него бога молим. Им только и живем и дышим — много милостей от него видим… А что, девицы, не пора ль нам и ко дворам?.. Покуда матушка Манефа не встала, я бы вот чайком Василья-то Борисыча напоила… Пойдемте-ка, умницы, солнышко-то стало низенько…
— Рано еще матушка!.. Погоди маленько! — заголосили белицы.
— Что вы, что вы?.. Как возможно не угостить дорогого гостя? Пойдемте… Будет — погуляли, натешились.
— Да матушка!.. Да еще маленько!.. Да погоди хоть с полчасика.
— Вы для меня, матушка, не беспокойтесь, — вступился Василий Борисыч. — Дайте девицам развеселиться… Они нам споют что-нибудь.
— Такому певцу да лесные песни слушать! — бойко подхватила Фленушка, прищуривая глазки и лукаво взглядывая на Василья Борисыча. — Соловью худых птиц слушать не приходится… От худых птиц худые и песни.
— А у матушки Маргариты в Оленеве про вас не то говорят, — отвечал Василий Борисыч. — Там очень похваляют здешнее пение, говорят, что лучше вашего клира по всем скитам нет…
— Так вы из Оленева пожаловали? — спросила мать Назарета.
— Из Оленева, матушка, — ответил Василий Борисыч. — Там и страстную пробыл и праздник праздновал.
— У кого гостили? В какой обители? — спросила Назарета.
— У Анфисиных больше, с матушкой-то Маргаритой мы давние знакомые — она ведь тоже наша московка… У Фелицатиных тоже гостил.
— Это вам Анна Сергеевна, что ли, наше-то пение славила? — спросила его Марьюшка.
— И Анна Сергеевна хвалила и Аграфена келарная, а из Фелицатиных Анна Васильевна. Все хвалили, — говорил Василий Борисыч.
— Всех-то что самых ни на есть лучших девиц в Оленеве спознали, — лукаво усмехнувшись и быстро вскинув глазами, молвила Фленушка.
— Петь обучал, — улыбнувшись, заметил Василий Борисыч.
— И нас бы поучили!.. — защебетали и Фленушка, и Марьюшка, и Устинья Московка, и другие крылошанки.
— Отчего ж не поучить?.. С великою радостью! — сказал Василий Борисыч. — Только ведь надо прежде голоса попробовать: какие у вас голоса — без того нельзя.
— Пробуйте нас, пробуйте, — приставали белицы.
— Оченно бы рад попробовать, — сказал Василий Борисыч. — Матушка Назарета, благословите псальму спеть.
— Пойте во славу божию, — молвила Назарета, отрываясь на минутку от письма.
— Воскресную надо, девицы… Пасхальную, — сказал Василий Борисыч."Велию радость" знаете?
— Знаем, знаем, — защебетали белицы, окружая московского певца. Высоко, чистым голосом завел он:
Велия радость днесь в мире явися…
Стройно и бойко подхватил девичий хор:
Христос бо воскресе, а смерть умертвися,
Сущие во гробех живот восприяша!
Воспоем же, други, песнь радостну ныне -
Христос бо воскресе от смертные сени,
Живот дарова в сем мире человеку!
Ныне все ликуем,
Духом торжествуем,
Простил бо господь грехи наши. Аминь.
Голоса Василья Борисыча и головщицы Марьюшки покрывали остальные. Далеко по перелескам разносились звуки воскресной псальмы…
