- Тихо, – рыкнул Саша, прекрасно зная, к чему клонит Пчёлкин. – Сам всё понимаю. Думаешь, мне охуенно сидеть здесь, зная, чем мне досталось это гребанное депутатское кресло? Я задавлю его. Собственными руками задавлю.

- Ты депутат.

- А ты спец по финансам, блять, и что?

- А ты – депутат, – отчеканил Пчёла. – Твою башку я подставлять не дам.

Они оба ощутили ту самую ловушку жизни. Когда кто-то чего-то добивается, и это «чего-то» однажды просто не оставляет выбора – или невыносимо смириться с очередным форс-мажором жизни, но сохранить предмет борьбы, или поступить по совести, но перечеркнуть все то время, все те жертвы, которые помогли добиться этого предмета борьбы. Саша понимал – сорвись он сейчас, и Каверин вновь сделает шаг к своей победе. Как действовать дальше – никто пока не знал.

У Белова был план. Нечеткий, утопичный, но всё же план. И звался он Игорь Леонидович Введенский. Из министерства «добрых дел».

- Есть у меня одна мысль, – озвучил он вслух. – Начну оттуда. Но от ответки я не отказываюсь. Если всё полетит к чертям, другого выбора у нас не останется.

Бутылки опустели за четверть часа. Они вдвоем покинули здание администрации и направились к Филу.

Возле палаты стояла усиленная охрана. На посту вместо привычных за эти годы Марины и Наташи сидели новенькие медсестры. Они испуганно поглядывали на вооруженных мужчин напротив, наслышанные о кровавой бойне – двое охранников и медсестра Наташа были расстреляны прямо тут, в коридоре, а Марина, отделавшаяся пулей в плечо, слегла с приступом.

Как только Пчёлкин и Белый зашли в палату, к Вите на грудь бросилась Тома. Сжав воротник его халата, она всхлипнула.

- Я не знаю… Как… Он…

Саша приблизился к Валере и коснулся ладонью его лба, трепетно провел по волосам и увидел, что из глаз Фила текут слёзы. Такой боли в его взгляде Белов не видел никогда.

- Ты рассказала? – шепнул Тамаре Витя.

- Нет… – она закачала головой, прижимая кулачок к губам. – Не смогла…

Пчёлкин подошел следом за Сашей, и их взгляды с Валерой встретились. И если до этого Фил только изводил себя терзаниями и предчувствиями, то сейчас он всё понял. Теперь, когда его тело медленно шло на поправку, душа умирала. Мучительно и быстро.

- Её… нет… – через силу прохрипел Валера. – Же… ни-ет…

И тут Пчёлкина прорвало. Он закрыл лицо ладонями, не в силах больше сдерживаться. Невозможно было это выдерживать. Витя отошел к окну и уронил локти на подоконник.

- Прости нас, брат… – еле сдерживаясь, Саша крепко сжал плечо Фила. – Если сможешь – прости…

За окном ветер рвал тонкие ветки деревьев и выл где-то под сводами крыши. Вьюга заметала огромный сад с вечно зелеными пихтами. В зале мрачно и темно. Так же, как и в душе Пчёлкина.

Сквозь плотно занавешенные шторы не было видно, как к воротам подъехало такси. А потом в дверь раздался ненавязчивый, но уверенный стук. Витя склонил голову на бок, прислушиваясь. Стук повторился. Пришлось подняться и, опираясь о стену, двинуться в коридор. В царящей темноте Пчёла споткнулся о разбросанные им же вещи, выругался и ударил по выключателю. Не сработал. Щелкнул еще раз.

- Когда в этом коридоре будет работать выключатель? Уже два месяца обещаешь.

– Сделаю, ну? Не грозись, гроза. Пойдем спать.

Со всей дури долбанул снова. Заискрив, свет, наконец, зажегся. Пчёлкин добрался до двери и распахнул ее.

- Ты?

- Здоров, – Дунаев оперся ладонью о косяк двери. – Впустишь?

Витя молча отступил в сторону, впуская мужчину. Тот медленно побрел на кухню, поставил на стол бутылку «горькой» и смерил взглядом вошедшего следом Пчёлу. Тот оценил ситуацию, молча достал из шкафа две рюмки и упал на стул. Андрей опустился рядом, откупорил водку.

- Нам теперь делить нечего, Пчёла.

- А мы и не делили… – хмыкнул Пчёлкин, осушив рюмку.

- Да, любила она только тебя… И верила всегда только тебе.

- Пришел поиздеваться?

- Ты не понял меня, – Дунаев выпил и горько усмехнулся, – я про то, что… Знаю, о чем ты думаешь. Знаю, что винишь себя. Но она была счастлива с тобой, Пчёлкин. И другой судьбы для себя не хотела. Она любила вас всех. Вы все были, как одно целое. Как семья… Вспомни, сколько раз вы ее пятую точку спасали.

- А в этот раз не смогли. Я не смог.

- В этот раз она спасла вас.

- Ценой своей жизни, Дунаев.

- Хреновый из меня утешитель… – Андрей наполнил рюмки. – Но я очень хочу, чтобы ты понял, к чему я это… Женька бы не хотела, чтобы ты винил себя.

Пчёлкин молчал, уронив локти на стол, скрыл дрожащий подбородок в ладонях. Все вокруг было такое привычное, обставленное с любовью умелыми руками Женьки, и все было другое. Обеденный стол, телевизор, который Женя смотрела, пока готовила, шкаф со стеклянными дверцами, за которыми симметрично была расставлена простая, со вкусом подобранная посуда, большая кадушка с цветами около окна – все это было такое же, как всегда, и все было чужое. Друзья всегда говорили, что в доме у Пчёлкиных уютно и комфортно, и все знали, что это она, Женька, делала уютным и комфортным все, что окружало ее. И вот все это стояло перед мужчинами, точно обнаженное.

Им было страшно потушить свет, разойтись, остаться каждому наедине со своими мыслями и ощущениями. И так они молча сидели до самого рассвета, – одни часы тикали.

- Я ее любил с первого курса. И люблю сейчас. Но знал, что перетягивать одеяло на себя никогда не буду. Хотел, чтобы она была счастлива. И если бы мне пришлось отдать за нее жизнь, я бы это сделал. И так же бы не хотел, чтобы она потом мучилась от чувства вины. У вас сын. Частичка ее самой. Надо жить ради него… жить ради ее памяти.

- Всё это так, – помолчав, согласился Витя. – Но сейчас это невозможно… Противоестественно, понимаешь? Я везде ее вижу, ищу везде. Сюда захожу, все еще надеясь по привычке… а потом осознаю, что ее нет. А мне тогда что здесь делать?.. Как мне в таком состоянии быть рядом с сыном?

Оба замолчали. Но молчали впервые обо одном и том же.

- Живи, Пчёла. Живи за двоих.

Пчёлкин пристально посмотрел на него. И как будто взглянул на друга жены под другим углом: лицо Дунаева пугало – серое, осунувшееся, с огромными черными кругами под глазами. И виной этому не только отпечаток скорби по Женьке.

- Хреново выгляжу? – голосом, лишенным всяких эмоций, спросил Андрей.

- По шкале от одного до десяти? Минус сто.

Они оба усмехнулись.

- Я серьезно болен, – голос звучал сухо и спокойно, как будто Дунаев говорил ему о прогнозе погоды на завтрашний день. Глаза – колючие, будто неживые. – Лейкоз.

Пчёлкин от услышанного чуть поддался назад.

- Дунаев, ты же врач… Как так-то?

Тот равнодушно пожал плечами.

- Знаю несколько спецов, позвоню им завтра.

- Нет. Я ничего делать не буду, – отрезал Андрей. – Знаю, как это происходит. Не хочу. Проживу столько, сколько мне отмерено.

- Думаешь, Женька бы позволила? – взыграл на той же ноте Витя.

- Её бы, возможно, послушал… Только толка бы всё равно не было, – Дунаев обновил рюмки. – Но есть один плюс… Скоро ее увижу.

- Не по-товарищески, Дунаев.

- А я и не отрицаю.

- А говоришь, делить нечего.

- Да это я так… – Андрей выпил и схватился за сигарету. – Ладно, всё это лирика. У меня к тебе просьба будет… Ты мог бы дать мне на память какую-нибудь ее вещь?..

Пчёлкин помолчал немного и согласно кивнул. Поднялся, дошел до шкафа в детской и распахнул самый нижний ящик. Под ровно уложенными женькиной рукой стопками вещей отыскалась старая, потертая коробочка из-под сладкого подарка. Витя вернулся в кухню.

- Она очень его любила, – хмыкнул он, протягивая коробку Дунаеву.

Тот распахнул крышку и увидел пожелтевшего вязанного кролика. Именно его двадцать пять лет назад Валерка Филатов подарил в новый год своей маленькой сестренке Женьке. Андрей сжал в ладонях игрушку.

- Известно, кто?

Пчёлкин понял, о чем речь.