Сион во прах, зане язык его

И всякое деянье — срам и мерзость

Пред Господом, и выраженье лиц

Свидетельствует против них, и смело,

Как некогда в Содоме, славят люди

Позор и грех.

Ибо воистину страшная повесть Иова стала нашей повестью».

В 1920 году И.А. Бунин в статье «Суп из человеческих пальцев. Открытое письмо к редактору газеты “Times”» написал об этом так: «Россию, превращенную в необъятное Лобное Место, каменеющие в столбняке перед всем тем, чем горьковская Россия ужаснула и опозорила все человечество, мы, бежавшие из этой прекрасной страны, не будучи в силах вынести вида ее крови, грязи, лжи, хамства, низости, не желая бесплодно погибнуть от лап русской черни, подонков русского народа, поднятых на неслыханные злодейства и мерзости соратниками Горького… горьковской, “советской” России, ныне возглавляемой теми людьми, род которых будет проклинаем Россией будущей до семьдесят седьмого колена, как бы ни прикидывались иные из них “борцами за светлое будущее”, какие бы бриллианты ни посылали они с Каменевыми в Англию».

В статье «Страна неограниченных возможностей» И.А. Бунин пишет: «Революционный ритуал, революционное лицедейство известны: сборища, “пламенные” речи, баррикады, освобождение из тюрем — воров, сожжение сыскных архивов, арест властей, торжественные похороны “павших борцов”, казнь “деспота”, осквернение церквей, ливень воззваний, манифестов, “массовый террор”… Все это проделав, мы все довели до размеров гомерических, до низости еще небывалой, до глупости и остервенения бешеной гориллы. “Всему виной попустительство Керенского”… А кто же Керенскому-то попустительствовал, кто Керенского поднял на щиты? Разве не мы? Разве он не наше кровное порождение? И на Ленина нечего особенно дивиться.

– “Среди духовной тьмы молодого, неуравновешенного народа, как всюду недовольного, особенно легко возникали смуты, колебания, шатость… И вот они опять возникли, в огромном размере… Дух материальности, неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь… У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло… Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменами разноплеменных вожаков, самозванцев, лжецарей, атаманов из вырожденцев, преступников, честолюбцев”… Это — выписка (где что ни слово, то золото) из Соловьева о смутном времени. Всему в ней изложенному наша революция со всеми ее “завоеваниями” есть полное подобие. И подготовляли ее мы все, а не одни Керенские и Ленины, и мудрить, впадать в пафос тут совсем нечего: обе картины (и соловьевская и нынешняя) просты и стары, как мир».

Что означают слова Бунина: «И подготовляли ее (нашу революцию) мы все»? Этим жестоким самокритичным признанием И.А. Бунин заслуживает глубокого уважения. Он очень хорошо знает, о чем говорит. Никакие иностранные агенты и заговорщики не смогли бы так запросто сокрушить могучее государство и взбаламутить стомиллионный народ. Но дело в том, что к началу трагических переломных событий страна и народ оказались уже тяжело больны. Бациллы этой болезни внедрялись извне, с Запада. Болезнь охватывала Россию «с головы», сверху. Аристократия, дворянство, так называемые культурные слои общества привыкали ориентироваться на Европу, зарубежные взгляды и оценки становились образцами для подражания, воспринимались как общепризнанные аксиомы. И как следствие: «о, Бог мой, эта власть — какая это стократная нелепость, какой архииздевательский хохот над одурманенной, черту душу продавшей Россией! в одном прав Троцкий: подлый зверь, слепой, но хитрый и когтистый крот в самом деле недурно рылся под Кремль, благо почва под ним еще рыхлая» («Из “Великого дурмана”»).

В интервью сотруднику «Одесского листка» И.А. Бунин передавал свои впечатления от Москвы под властью большевиков: «везде, сверху до низу — кипящая ненависть к большевикам. Серая масса, разносчики, дворники, железнодорожники, извозчики, даже красногвардейцы — все клянут советскую власть, в которой видят причины всех зол. Не верьте рассказам, будто советская власть укрепляется, будто интеллигенция изменила свое отношение к ней. Укрепиться она не может, ибо ни в ком решительно не встречает поддержки». И.А. Бунин сам ужасался тому, что в большевистской Москве 1918 года все население, страдая от голода и ужаса, с последней надеждой ждало прихода немцев как своей последней надежды на спасение. Но «ни в ком решительно не встречая поддержки» власть красных бесов устояла — Россия была ими завоевана, как татаро-монголами, с помощью самого дикого террора и искусственного голода, создавшего эту огромную Красную армию, в которую шли за пайку, чтобы не сдохнуть с голоду; офицеры — чтобы не расстреляли семью; а подонки — для удовлетворения своих садистских и воровских наклонностей. Это была первая в истории армия рабов и профессиональных преступников. Она «завоевала» Россию.

Большевики заранее знали, на какой «класс» они смогут опереться — вовсе не на «пролетарский», а на класс социальных и моральных подонков. В статье «Из “Великого дурмана”» И.А. Бунин вспоминает:

«Из-под горы, слышно, идет толпа ребят с гармоньями и балалайкой:

Мы, ребята, ежики,

В голенищах ножики,

Любим выпить-закусить,

В пьяном виде пофорсить…

В голове у меня туман от прочитанных за день газет, от речей, призывов и восклицаний всех этих смехотворных и жутких Керенских. И я думаю: “Нет, большевики-то поумнее будут. Они недаром все наглеют и наглеют. Они знают свою публику!”… А в четырнадцатом году орловские бабы спрашивали меня:

— Барин, а что же это правда, что пленных австрийцев держать на квартире и кормить будут?

Я отвечал:

— Правда. А что же с ними делать?

И бабы спокойно отвечали:

— Как быть! Да порезать, да покласть.

А ведь как уверяли меня господа, начитавшиеся Достоевского, что эти самые бабы одержимы великой жалостью к “несчастненьким” вообще, а к пленному врагу особенно, в силу своей кровной принадлежности к “Христолюбивому простецу”». Да, способен русский народ к великой любви и к великой жалости — но есть в нем и каинские души, которые легко соблазнить злом. Однако Достоевскому ведь вовсе не были свойственны «розовые» представления о народе — и никто, как он, не умел глубже и пронзительнее показать в нем и «глубины сатанинские». Но интеллигенция увидела по-своему, в рамках своей религии народопоклонства. И.А. Бунин же разглядел таящегося в народе хама и зверя — и понял, что этот хам и зверь в любой момент может вырваться наружу, круша Россию и убивая самого себя. Об этом была написана «Деревня», которую некоторые восприняли как «клевету на народ», а другие увидели в ней социальное «обличение». Эта повесть не была ни тем, ни другим — она была предупреждением, как и романы Достоевского (субъективно она кажется своего рода продолжением «Братьев Карамазовых»). По словам И.А. Бунина, «Только Достоевский до конца с гениальностью понял социалистов, всех этих Шигалевых. Толстой не думал о них… А Достоевский проник до самых глубин их» (Бунин. Искусство невозможного. Дневники, письма. — М.: Грифон, 2006. С. 126).

Да, потенциальных хамов и зверей в народе, конечно, меньшинство, большинство же действительно, хоть и недостойный, но все-таки народ Божий. Но ведь в эпохи социальных катаклизмов активнее всех именно это беснующееся меньшинство, а народ Божий, увы, как правило, безмолвствует. Протоиерей Всеволод Чаплин очень точно сказал об этом: «“Красных террористов”, по сути, было не так много… Почему же хранители российских традиций потерпели поражение? Почему две-три сотни красноармейцев легко брали власть в городах, совершенно не настроенных их поддерживать? Выскажу парадоксальную мысль: так произошло из-за православного воспитания большинства народа. Люди, приученные любить, уступать и прощать, были попросту не способны стрелять сразу, без разбора и по всякому поводу, как это делали красные. В годы революции и Гражданской войны победила не народная воля, а наглость и дикая жестокость» (Чаплин В., прот. Лоскутки. — М.: ДАРЪ 2007. С. 108–109).