Полина отвернулась к стене и заплакала. Вначале беззвучно, затем со всхлипами, а потом и вовсе в голос, во всю мочь, как бессловесный и беспомощный младенец, заливаясь гневными бессильными слезами. Как тридцать три года назад их с Женей дочь, имя которой она запамятовала, но обязательно вспомнит, надо только постараться, рыдала в своей кроватке, и Полина, бросив все дела, бежала к ней, чтобы обнять и успокоить. «Мама рядом, бояться нечего, мама рядом».

Евгений надел большие наушники и поднял экран ноутбука. Главное – продержаться до вечера, а там уже будет легче. Вернется с работы красивая дочь их Ксения, плоть от плоти матери своей, поцелует в щеку, обдаст сладкими духами и чужим мужским запахом, в котором Евгений ясно различит горькие ноты обмана и грядущего одиночества: никогда этот мужчина не возьмет ее в жены, так и бросит, наигравшись… Но Евгений ей, конечно, этого не скажет. Она же скажет ему грустно и сострадательно: «Бедный папочка. За что тебе только все это? Ты не заслужил». А он подумает: «Заслужил, Ксюша, еще как заслужил… Но тебе этого знать не надо». И от близости живого человеческого существа станет ему легче, и перестанет кричать покойница из комнаты, в которой когда-то они с ней были очень счастливы друг с другом, и часами могли лежать на узкой, не приспособленной для двоих кровати, и рассматривать альбомы, доставшиеся ему от отца-художника. «А как это называется?» – «Азулежу». – «Никогда не запомню… Плитка это, пусть будет просто плитка! Но чудо как хороша! Как бы я хотела такую на кухне. Давай купим и сделаем рукав? Я бы мыла тогда посуду всегда с радостью. Что скажешь, Женя?» Евгений тогда улыбался тепло и насмешливо и соглашался, совершенно уверенный, что никогда ничего подобного у них не будет, но какая, в сущности, разница: пусть Полина думает, что будет, пусть представляет, мечтает, радуется несбыточному. Кто он такой, чтобы лишать ее маленьких мещанских надежд.

– Женя! Женя, мне страшно! По стене кто-то ползет! Он уже на мне, сними его с меня, Женя! Он душит меня! Задыхаюсь! Мамочки, Женя, помогите!

– Да что мне сделать, чтобы ты отстала от меня и поняла, что умерла?! Ты – труп! Ничто! Тебя нет! Замолчи уже! Это просто невыносимо!

Евгений откинул наушники, вскочил с кресла. Из-под крана налил себе воды. Тепловатая, с химическим привкусом. Противно. Но пил жадно. Из кружки, в чьи белые бока въелся чайный загар. Полина всегда мыла тщательно, а им с Ксюшей было все равно. Не до этого. И не до мытья плитки кухонной с жирными застывшими каплями. Просто плитка, никакая не азулежу. Хотя и были они с женой в Лиссабоне: на тридцатую годовщину подарили себе первое и единственное их совместное заграничное путешествие. Только Полина тогда была уже рассеянная, опустевшая… Не Полина вовсе, а одна только оболочка, изъеденная изнутри. Рассматривала узорчатые украшения зданий без особого интереса, забыв, что когда-то мечтала обклеить кухню португальскими изразцами. Только кричащие чайки да цветущие камелии выводили ее из чувственного оцепенения. «Смеются над нами», – говорила она уверенно, заслышав громкие птичьи голоса. «Да с чего им смеяться-то? Плакать надо, плакать…» – «Они сами знают, с чего, вот и смеются! Смешные мы, Женя!» И она слегка оживлялась. Но стоило чайкам замолкнуть, как и Полина вдруг вся закрывалась, скукоживалась и сомнамбулой бродила вслед за ним по городу, только и фотографируя, что обильно цветущие кусты с мясистыми розовыми камелиями. Ее почему-то манили эти космически-правильные бутоны, она, как зачарованная, смотрела на них и не могла оторваться. Евгений называл их «цветы без души». Цветы, не способные на запах. «Вот и славно, милый мой. Цветы, не способные на запах, а значит, и на воспоминания. Пускай на моих похоронах будут только камелии». «Замолчи, Полина. Не выводи меня из себя». Только и мог тогда, что рычать сквозь зубы Евгений от своей слабости и невозможности остановить ни болезнь ее тела, ни болезнь ее ума.

– Женя, а я вспомнила, Женя!

Из дальней комнаты вновь раздался крик. Но уже другой, не как те ее крики, что все эти последние, потерявшие для него счет дни, не давали ему покоя. Полина радостно кричала ему из комнаты с закрытой дверью, занавешенным зеркалом, незастекленным балконом: «Я вспомнила, Женя, что ты подарил мне на день рождения! Я вспомнила, вспомнила! Камелии! Ты подарил мне камелии! Как же они приятно пахли! Пахли камелии… Значит, ты прав, Женя… Значит, я действительно умерла».

Гоги перевелся в Москву из Тбилисского университета. Длинные, тонкие пальцы, тонкий нос – Гоги был утонченным красавцем, казался воплощением лучших черт грузинского народа: вкуса, нежности и благородства. Учился он неплохо, но по причине наличия в Москве друзей и грузинских красоток не мог уделять занятиям много времени. Нагрузка была у нас, что ни говори, очень приличная, и без значительных усилий Гоги начинал «плавать».

Как-то я повидал прелестную компанию его друзей и подружек. Они подвизались на других факультетах, где им как-то удавалось филонить, и вели они себя так, будто образование вообще не требовало усилий. Он были столь умны и прекрасны, что все должно было даваться им без труда, преподаватели должны были быть очень счастливы, что им удалось соприкоснуться с этими представителями высшей расы… С презрением относились они к «рабочим лошадкам», зубрилкам и заурядным студентам-пахарям. Они словно устраивали соревнование: кто закончит университет, совсем не напрягаясь, и получит, так сказать, минимально высшее образование.

Наверное, абсолютным рекордом тут было бы вообще не заглядывать в учебники и не появляться на занятиях… Чаще всего они проводили время где-то неподалеку от мест учебы, на «сачках» в гумкорпусе и в курилках, где могли с оттенком превосходства и чувством легкого презрения поглядывать на других. Подобное поведение было для них не просто знаком отличия от заурядных студентов, но и признаком совершенства: мозги должны были оставаться свободными от скучных лекций.

Тогдашнему высшему образованию они как беспечные и балованные дети влиятельных родителей противопоставили некий высший образ жизни, в котором вся жизнь являлась чередой развлечений, и переходы от радости предвкушения к удовольствию наслаждения не должны были никак, даже на самое короткое время, уступать позорным учебным занятиям.

Если на гуманитарных факультетах такой образ жизни мог как-то сойти, то на естественных об этом не могло быть и речи. Две-три ненаписанные контрольные, несданные задачи по практикуму – и тобой уже вплотную занимается учебная часть… Тогда студент получает столько проблем на свою голову, что жизнь заурядного зубрилки выглядит по сравнению с его существованием просто верхом удовольствия.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.