- Понял, Нинель Вахтанговна.
- Давай, вперед.
Разворачиваюсь чтобы отъехать.
- Сереж…
Поворачиваюсь. Удивленно смотрю.
- Я уезжаю сейчас. Приезжай домой сам сегодня… Пожалуйста.
При всем желании не могу сдержать ехидства.
- САМ, пожалуйста или ПРИЕЗЖАЙ, пожалуйста, - елейным голосом интересуюсь я.
Ослепительная улыбка. Нинель запахивает пальто на идеальной фигуре, подхватывает сумку.
- Пошел вон работать, - в тон мне, ласково произносит она.
С хрустом закладываю вираж с места, набираю скорость и пулей несусь вдоль бортика.
После заминки в тренажерном зале, по дороге в раздевалку, в коридоре, замечаю Таньку. Стоит, подпирая стену. Увидев меня, делает вид, что куда-то торопится. Подхожу, обнимаю и влеку ее за собой.
- Отпусти, дурак, все же смотрят, - вяло отбивается она.
В коридоре ни души.
Затаскиваю ее в какую-то подсобку. Едва успеваю закрыть дверь, как она забрасывает руки мне за голову и впивается поцелуем в шею. Целую ее плечи, тащу вверх майку, сжимаю в ладонях вызывающе набухшие грудки.
Нам некогда. Мы не произносим ни слова.
Продолжаю целовать ее соски и живот. Стаскиваю с нее шорты вместе с колготами и трусиками. Разворачиваю ее к себе спиной и сжимаю рукой между ножек. Танька сдавленно стонет.
Кое-как освобождаюсь от своих тряпок и всем своим восставшим естеством прижимаюсь к ее ягодицам.
- Чувствуешь какой он…
- Да…
- Можно тебя в?..
- Пальчик туда засунь…
Я выполняю, то, что она хочет, и Танька замирает, мелко подрагивая в моих объятьях.
- Можно?.. – снова прошу.
- Что можно?.. – срывающимся голосом дразнит меня она.
- Можно… тебя…
Прижимаюсь все сильнее и сильнее.
- Ну скажи…
- Можно…
Говорю, как есть, простым и доступным словом.
Танька обожает эти словечки в такие наши с ней минуты. Застонав, и закусив губу, она выгибается, выталкивая из себя мою руку. Подхватив ее за круглую попку, я с наслаждением проникаю в нее на всю глубину.
- О-ой, бляшечки-и! – уже в голос, без стыда охает Танька.
Хорошо, что все еще час назад разошлись, и в «Зеркальном» кроме нас, блудных деток, только пьяный охранник…
Дожидаемся Танькиных родителей, которые приезжают за ней на машине. Шаховы живут за городом, в огромном доме с бассейном и четырьмя собаками, но, к сожалению, совершенно в другом направлении, чем сегодня нужно мне. Целую ее на прощание. Быстро и целомудренно, под строгим взглядом Танькиной мамы.
Вызываю по телефону себе такси на Рублевку… Почти как в фильме.
Уже в машине, развалившись на заднем сидении, смотрю в телефон и вижу два неотвеченных звонка от Аньки. Открываю «телегу». Вижу, Анька писала мне час назад:
«Ты сегодня у нас ночуешь? Позвони.»
Нет уж, хорошего понемножку. На сегодня с меня хватит. Тем более…
«Я домой, - пишу, - Нинель велела не задерживаться.»
Анька отвечает почти сразу, словно ждала, когда я напишу.
«Там твоя Танечка тебя дожидаться собиралась…»
Вот ведь!..
«Дождалась, - отвечаю. – Только что сдал ее мамашке из рук в руки.»
Анька молчит. Вижу, что прочитала, но молчит. Потом появляется надпись: «Фея пишет…». «Фея» - это так она у меня в телефоне записана…
Щелчок нового сообщения
«Завтра моя очередь!»
Коротко. Ясно. Как у нас с ней заведено. С первого дня знакомства.
Выключаю телефон и прячу его в карман. Не отвечаю. Зачем? Анька знает, что так и будет. Точнее, будет ровно так, как она захочет. Потому что Танек, Манек и прочих Лялек у меня может быть сколько угодно, по рублю за горсть, а она у меня одна. Единственная. Анюта. Моя Феечка.
Нинель привезла малую, которую встретила сегодня в аэропорту. По этому поводу во всем доме зафителен свет на полную катушку и царит страшный кавардак.
- Сережка-а-а!
Она только что не кубарем скатывается с лестницы, стоит мне переступить порог.
- Фишечка!
Худенькое маленькое тельце взлетает ко мне на руки.
Дочери Нинель двенадцать лет. Зовут ее Фиона – я ее называю то Фишка, то Фисташка, то Филя. Папа у Фионы серьезный американский бизнесмен мистер Фишер – в прошлом - Мишка Фишман из Одессы – вовремя подсуетившийся, когда Нинель бедствовала в Америке, без денег и перспектив, и обеспечивший ее и тем, и другим. Вместе с Фионой Михайловной Фишер в качестве довеска. Как водится в нашем семействе, Нинель с отцом своей дочери теперь предпочитает общаться через адвокатов, но, скрепя сердце, каждый год на два месяца отпускает Фишку в Америку. Как правило, малая возвращается от папы довольная, счастливая, обряженная в новые шмотки, начисто забывшая как русский язык, так и чем отличается лутц от тулупа. Да, если вы еще не догадались, Фиона одна из нас. Тоже «зеркаленок». Правда маленький.
- Missed you! Missed you!
Мелкая тычется мне обветренными, растрескавшимися губами в шею, туда, где алеют оставленные Танькой недвусмысленные следы.
- Tell me about everything that happened, will you? - целую ее в ароматную макушку и спускаю на пол.
- Sure! Sure! I’ve got a gift for you… - Радостно подпрыгивает Фишка и, громко топоча, уносится на второй этаж.
Смотрю на Нинель. Ее глаза светятся счастьем…
Сидим на диване в гостиной, смотрим новости по огромному телевизору. Параллельно читаю в телефоне всякую хрень из интернета.
Фиона, положив голову мне на колени и бесстыдно задрав ноги, играется с моими волосами. Меня она не волнует. Мы с детства приучены видеть друг друга полуодетыми, в различных, порой непристойных, для обычной жизни, позах. Поэтому просто отмечаю про себя что у Фишки стройные, мускулистые ноги, так необходимые одиночнице. На выглядывающие из-под платья белые, в горошек, трусики стараюсь не обращать внимания.
- You look like a girl really, - улыбается Фиона, наматывая на палец мой темный локон. Я невольно наклоняю голову.
- Это сценический образ, - объясняю ей я, - откатаю пару раз на показательных и сразу же подстригусь.
- What is ‘stcenichesky obraz’? – смешно коверкая слова, переспрашивает Фишка.
- Stage image, - перевожу для нее я.
Она смотрит на меня, читает по губам, улыбается очаровательной маминой улыбкой.
- Oh no! Please don’t. You are so nice… Like a model. No, like a Barby-doll, - она заливисто смеется. – I want you to marry me when I grow up, will you? All that girls at school would kill themselves of envy…
- Так, Фиона, прекращай уже, - прикрикивает на нее Нинель, шлепает по загорелой ляжке и одергивает платье. – Говоришь ерунду всякую, а ты, - это уже ко мне, - ей потакаешь. Ни стыда, ни совести…
Фыркнув, она уходит на кухню и гремит там посудой.
- What did mama say? – переспрашивает Фишка.
- Мама говорит, что любит тебя больше всех, и не отдаст никому, даже мне, - наклоняюсь к ней и целую в нос, уворачиваясь от подставленных пухлых губ.
По телевизору начинается блок спортивных новостей и практически сразу на экране возникает Нинель. И я при ней. Наше сегодняшнее интервью. Делаю громче…
Фиона смотрит внимательно, шевеля губами, но я вижу, что она почти ничего не понимает.
- О чем вы говорить… говорите? – спрашивает она по-русски, оборачиваясь ко мне.
Вкратце пересказываю ей то, о чем говорят с экрана.
Фиона прекрасно знает русский. И тем более, английский, который для нее родной. Но практически не понимает человеческую речь. Не разбирает слов. Следствие какой-то врачебной ошибки, допущенной в ее детстве, когда ей лечили в Америке отит. Она отлично слышит музыку – здорово танцует на льду - прекрасно ориентируется на улице, различает шум ветра, плеск воды… Но разговоры для нее проблема. Почти всегда она переспрашивает, если не получается прочитать по губам.
Нинель бесшумно возвращается из кухни и подходит к нам. Смотрит на меня и на дочь.
- Моди, деда, дайеки чвентан (Иди, мама, посиди с нами (груз.), - говорю ей, кивая на место рядом с собой.
