- О, а эту я где-то видел, - тыкаю пальцем в фото эффектной загорелой брюнетки, томно глядящей в даль щедро подведенными тушью и обрамленными искусственными ресницами глазами.
Макс мельком смотрит мне через плечо.
- А, это Катя Дворжецкая, телеведущая. Не узнал? Утренние шоу на первом канале, «С добрым утром, Москва» все такое?
- Я не смотрю телевизор, - пожимаю плечами я.
- Нравится?
Максим смотрит по-деловому, в его словах и интонациях ни тени насмешки.
Достаю из файла отпечатанный на принтере мелким шрифтом листок с интересующей меня информацией. Читаю. Понимаю, что не то…
- Может быть и нравится, - усмехаюсь я, - но прости меня, сто восемьдесят сантиметров роста и шестьдесят килограммов веса я просто не потяну…
Максим согласно кивает.
- Логично. Это скорее для Лешки Петрова вариант. Или для Марьянова…
- Да, знаешь ли, - с сожалением собираю фото красавицы Кати и возвращаю их обратно в файл, - мне бы кого-нибудь помельче да полегче…
- Ну ты смотри, смотри…
Максим присаживается рядом в свободное кресло и, многозначительно отгородившись телефоном, предоставляет мне возможность самому подыскивать себе жертву. Хотя, по большому счету, на роль жертвы здесь больше подхожу как раз я…
***
- Явился не запылился. Каким ветром в наши края?
Вот так, по-доброму, по-матерински встречает меня Нинель после двухлетней разлуки, когда я, наконец-то, собравшись с духом, и поддавшись на уговоры Анечки, все же решаюсь поехать к ней. Как и не было этих двух лет. И всего того, что было перед моим отъездом…
Она выходит к нам из-за дальней, увитой плющом и виноградом стены, видимо, услышав звук подъехавшего автомобиля. В знакомом мне джинсовом комбинезоне, футболке, затянутыми в хвост волосами и руками в резиновых перчатках, по локоть вымазанными в земле. Дома не меняется ничего. Май месяц, время ухаживать за цветами в саду…
- Здравствуйте, Нинель Вахтанговна, - вежливо здоровается Аня, закрывая дверь своей машины.
- Что же ты, Аня, сюда его привезла, - усмехается Нинель, - а не выкинула по дороге? Так бы мы с тобой посидели бы, чаю бы попили. Поговорили бы… А теперь что? Снова как раньше? Опять проблемы, скандалы, истерики…
Смотрю на Аньку. Та молча ухмыляется и кивает мне головой. Давай, мол, сам разгребай. Помощи не будет…
Делаю несколько шагов по гравийной дорожке, по которой ходил столько лет, подхожу к Нинель. Молча обнимаю ее, прижимаю к себе и вдыхаю аромат ее волос.
- Гамарджоба, деда… - шепчу я ей на ухо. – Амдени хани… э-э-э… шентан мовал… (Здравствуй, мама, я так долго был идти к тебе (искаж.груз.)
- Тсаведи шентан (шел к тебе (груз.), – поправляет она меня, также шепотом. – Подзабыл уже бабушкины уроки…
Я смотрю на нее, заглядываю в ее карие глаза, и в какой-то момент вижу ее, ту самую, маму, мамочку, такую любимую, родную, и такую далекую, которую обожал и ненавидел, к которой рвался… И от которой убежал без оглядки.
Она смотрит на меня, и легкая улыбка, самыми кончиками губ, мелькает на ее лице.
- Мальчишка… - произносит она, стягивая перчатку и проводя рукой по моей щеке.
И я не столько слышу, сколько чувствую, как рядом, сгорая от смущения и боясь помешать, нерешительно топчется Анечка…
Сидим на веранде в саду. Пьем чай. Заедаем ягодами из собственного же урожая. Традиционно, на столе никаких кулинарных излишеств.
Исподтишка поглядываю на Анечку. Похорошела фея… Уже не угловатый подросток, не акселерат-недокормыш. Барышня. Стильно и дорого одетая, с безупречным макияжем и прической. Может себе позволить, а главное – любит нарядно выглядеть. Два года смотрел на нее в Инстаграме, а все равно вот так вот, живьем – совершенно иное впечатление.
Аня замечает мой взгляд, слегка краснеет. Но не отворачивается. И я все еще не теряю надежды…
Нинель задумчиво смотрит куда-то вдаль, теребя в руках телефон. По сути, мы ждем, что она скажет на озвученное мною предложение, пожелание… Или, даже, можно сказать, просьбу.
- Не знаю, Ланской, что тебе сказать, - наконец произносит она. – Очень все как-то… Неожиданно, знаешь ли…
- Посмотрите на меня, - говорю я со всей возможной убедительностью. - Просто посмотрите. Как на любого другого спортсмена. Я же не прошу ни привилегий, ни бонусов… На общих основаниях…
- На общих основаниях ты и так можешь приезжать и тренироваться, - перебивает меня Нинель. – Формально ведь ты никуда не уходил…
- Меня интересуют старты, - решительно говорю я. – Работа по полной программе. С прицелом на сборную, на Европу, на мир…
- Ты еще скажи, на олимпиаду, - подзуживает меня она.
- Скажу, – киваю. - И не только скажу, но и готов показать. Себя, свою форму, свои возможности… Я же два года эти не на пляже валялся…
- Знаю я твои возможности, - отмахивается Нинель. – Думаешь, я бы вот так позволила Брайану взять и исковеркать все, что я в тебя вложила за пятнадцать лет?..
Осборн так прямо об этом не говорил, но я догадывался, что он поддерживает с Нинель достаточно активную переписку. В том числе и по моему поводу, сообщая о моих успехах, неудачах, нюансах подготовки и самочувствии. Как минимум, если не как предыдущему тренеру, то как матери точно. Поэтому стараюсь использовать этот ее аргумент в свою пользу.
- Так тем более… - произношу я, легко касаясь ее плеча. – Значит потратить на меня час времени не станет такой уж жертвой. А вдруг понравлюсь? А вдруг подойду? А вдруг я еще чего-то стою, а? Уарс ну амбоб, деда (Не отвергай меня, мама (груз.)!
Она качает головой.
- Я тебя не отвергаю… Пойми же ты наконец.
- Что же тогда?
- Мне нужен спортсмен, а не звезда!
Она энергично хлопает ладонью по подлокотнику своего кресла, словно вбивая каждое слово в мою глупую голову.
- Ты знаешь прекрасно, как мы работаем. Я сказала – ты выполнил. Артур Маркович велел – ты сделал. Дядя Ваня… Иван Викторович скомандовал – ты прыгнул…
- Я пятнадцать лет так делал, - пожимаю плечами я. – Что изменилось?
- Ты изменился, - Нинель смотрит на меня в упор. – Изменился. Раз и навсегда. После двух лет американской вольницы, где Осборн с тебя пылинки сдувал и позволял делать все, что тебе в голову взбредало…
Я не пытаюсь возразить. Не смотря на то, что очень хочется, и есть что. Слушаю ее внимательно.
- И вот теперь, Ланской Сергей Владимирович, ты являешься сюда и делаешь мне недвусмысленное предложение. Заманчивое, о чем разговор. Но я в первую очередь должна думать о своей команде, о моих спортсменах – обо всех. Ты можешь мне гарантировать, что после первого же замечания или окрика ты не включишь батьку Махно и не пойдешь в разнос, качая права и разлагая мой коллектив?
Мне некомфортно под ее испытывающим, колючим взглядом. Впрочем, ничего нового. Так было всегда. И будет. Потому что на ее вопрос у меня давно готов ответ.
- Со мной никогда не было проблем в том, что касалось дисциплины, - говорю я спокойно. – И впредь не будет. Даю слово.
Возвращаю ей такой же самый взгляд, каким она одарила меня. Играем в гляделки несколько секунд. Я выигрываю.
Нинель усмехается, качает головой и пытается отыграться на боле слабой жертве.
- Ну, Аня, что скажешь? Посмотрим на блудного, или сразу выгоним?
Анька нервно сглатывает, разглядывая нас огромными глазищами. Протягиваю к ней руку и беру ее ладонь в свою.
- У каждого человека должен быть шанс… - произносит она чуть слышно.
Нинель вздыхает с плохо наигранным разочарованием.
- В понедельник в десять хореография, - говорит она, не глядя в мою сторону. И не дай бог Железняк мне пожалуется, что ты опять опоздал…
На первой же заправке Анечка заруливает на парковку и, заглушив двигатель, резко поворачивается ко мне. Не говоря ни слова, она достает телефон, быстро водит по экрану пальчиком и поворачивает аппарат в мою сторону. Одного взгляда мне достаточно, чтобы понять – возражать и отнекиваться нет смысла.
