Они поехали вдвоём, отряд орденосцев следовал на почтительном расстоянии. Ехали как магистр и его ученик, капюшон скрывал лицо Грэма. Дан же напротив, казалось, впервые хотел выйти из серой тени своей магистерской мантии. Он откинул ее на плечи, легкая кольчуга серебрилась на солнце, обнаженный меч – только лицам королевской крови дозволено было носить такой – тоже ловил солнечные блики. Волосы Дан распустил на старинный манер, светлые пряди обрамляли лицо, смягчая его худобу. Черные агатовые глаза в дневном свете смотрели мягче, чем обычно.

– Ты больше похож на отца, чем я, – неожиданно вырвалось у Грэма.

– Разве? – Дан с улыбкой обернулся к младшему брату, отрываясь от своих мыслей.

– Да. Так же высок… и царственен.

– Ты еще вырастешь, тебе всего семнадцать. А вот мне уже не догнать тебя в ширине плеч, – и Дан, смеясь, хлопнул брата по спине.

– Да и вообще не догнать! – крикнул Грэм, пришпоривая коня.

Они неслись по пустынному тракту, подобно двум птицам, плащи и волосы трепетали на ветру, лица, наполненные азартом, пригнулись к лошадиным шеям. Конь Дана был подобран прежде всего под его высокий рост, Грэм же всегда выбирал самых быстрых скакунов в конюшне. Но догнать его было невозможно не поэтому. Он чувствовал ветер, безошибочно определяя его направление и силу одним лишь свободным движением плеч, рывком откинутой головы – так встречают давнего друга, верного спутника, и встреча эта пьянит… Он мчался, напоённый радостью, всплеском силы, щедро подаренной ему. Этот дар заменял крылья, которые он не мог расправить. Дан знал, что если захочет, если поверит, Грэм сможет снова обрести их – но не сила дракона, навсегда уснувшая в нём, будет тому порукой. Знал и молчал, ожидая, когда король сам услышит своё сердце и песню ветра, звучащую в нём…

Если б он тогда только мог представить, что в королевство прилетит дракон и брат поедет искать свои крылья к нему, то рассказал бы, непременно рассказал, убедил поверить… Но после скачки они заговорили совсем о другом. Дан рассказал брату о том, как ошибся в леди Розалин.

– Или она ошиблась во мне. Она думала, что я скрываю ее и свой дар из страха быть обнаруженным. Что я и орден возглавил, чтобы контролировать ситуацию и никому не дать себя обнаружить, а самому быть в курсе всех дел. Но это не так, пока я возглавляю орден, больше ни один человек, наделенный даром, не лишится его по вине орденосцев.

– А много таких – наделённых даром?

– Не знаю. Страх задушил его ростки у тех, кто видел, как расправляются с их родными. Почти два поколения выросло с тех пор. Но вот у Розалин он есть. Ей вообще неведом какой-либо страх.

– А тебе? – слова сорвались поспешно, нечаянно, Грэм сжал губы, отворачиваясь.

– Во мне он не смог задушить дар. У нас с леди Хай схожие способности. Но только мне ни разу не хотелось обернуть их против живого существа.

– Как это вышло?

Дан усмехнулся, склоняя голову.

– Будем считать, что мы повздорили. Она пришла с соколом, а ушла без него… Когда она пришла впервые, ей нужна была помощь. О, тогда она была искренна и прекрасна в своей растерянности. И быть ее учителем и проводником тоже было прекрасно. Но роль ученицы ей быстро надоела, – в темных глазах Дана мелькнула недобрая искра.

– Она была не просто ученицей. Ты ей нравился, – проговорил Грэм глухо, не поднимая головы.

– Гм, – Дан тоже опустил голову, пряча улыбку. – Я… Те моменты искренности, что были между нами, быстро растворились… Так следы на песке стирает ветер или волна, – он поднялся, обрывая разговор. – Не будем больше об этом. Леди Розалин свой выбор сделала.

И он тоже сделал его тогда. Вспыхнувшее было влечение к девушке, равной ему по силе, по уму, по стати, угасло, когда за всей ее хрупкостью и красотой он разглядел безжалостность и то поразительное умение идти к цели, не считаясь ни с чем, которое приписывали ему, но которым он сам не обладал в полной мере. Теперь леди Хай вернулась в столицу. Едва узнала о сражении, произошедшем в Лёгком Доме. И было очень трудно понять, что именно ей руководило. Только ли тревога за друга юности?

            Когда нитка тянется к иголке и достигает ее,

она связывает,

но потом игла ведёт нить –

стежок за стежком.

Ведьма сидела на кровати, подобрав ноги. На коленях у нее лежала раскрытая книга с плотными белыми страницами. Пустыми. Как только что выпавший снег. Она с усилием вела пальцами по тонко выделанной коже, словно пыталась нащупать невидимые слова. Проступят ли строчки под лунным светом в эту ночь или нет? Когда мама уехала с Морисом в посёлок, она бегала на берег чуть ли не каждую ночь. Там свет лился, не застревая в пушистых сосновых ветках. Но в те ночи (и десятки следующих!) книга не показала ей ничего.

Вдруг она повернула голову к двери и прислушалась. Ветер. Летящий впереди шороха шагов по сосновым иглам, предвещающий неизбежность встречи. Той самой встречи, что замкнёт ожидание всех этих дней – так кузнец сводит края блестящей полоски в кольцо – неумолимо ведёт, приближая, соединяя, сплавляя воедино…

Она встрепенулась и бросилась к двери, понимая, что в сумраке дома будет беспомощна и слепа. Распахнула дверь и только шаг успела сделать – на крыльце уже стоял он. Рукоять меча за спиной, рука, легшая на тугую петлю у бедра. Быстрый взгляд тёмных глаз и – шаг в сторону, выпустил её за порог. Солнце светило тусклым шаром сквозь зимнюю дымку, ветер сдувал вчерашний снег с крыши и сосен, хлопья, блестя, падали ему на лицо и на плечи. Он чуть поморщился и смахнул их. Ведьма улыбнулась, легонько кивнула, и ветер взял чуть в сторону, снежинки теперь сыпались, минуя крыльцо.

– Здравствуй, Охотник. Я ждала тебя.

– Здравствуй, ведьма. Я нашел тебя.

Он протянул руку. Без перчатки, без подвоха, смуглая широкая ладонь, раскрытая ей. Она вложила свою – худую, бледную руку северянки с чётко проступающим узором сухожилий и вен. Он чуть сжал ладонь, приветствуя. И внутри вспыхнуло, согревая и завершая долгое ожидание и этот день.

***

Ночью еще было по-зимнему морозно, иней шустрыми пальцами пробежался по земле, шершавому дереву стен и оконных рам. Охотник лежал на жесткой лавке, уставившись в черное стекло. За головой его дышала последним теплом истопленная вчера печь, но по ногам тянуло холодом от окна. Он бросил пару коротких взглядов на задернутый полог, ограждавший спальный закуток. Там было тихо. Охотник одним слитным движением поднялся и в два бесшумных шага добрался до занавески. Отдернул ее. Девичья постель была застелена, покрывало чуть примялось у изголовья и в середине. Тонко дымилась свеча у изголовья. Видно, прилегла поверх и ускользнула, пока он в ночном стекле искал отблески звёзд, борясь со сном.

Дверь распахнулась от удара, хлопнула об стену, снег посыпался ему на плечи. Сбежал по ступеням, но следов на посеребренной земле не было. Он стоял, чувствуя, как озноб бежит по спине, по животу, а в ответ ему разгорается злость в груди.

Из дома была только одна тропа – через редеющие сосны в дюны, где мерзлый песок осыпался под сапогами. Но она была босой, легконогой и быстрой, поэтому земля и не хранила её следов. Он бежал следом, полная луна скользила над ним, исполосовав лес тенями. Гнев опалял, затмевая холод зимней ночи. Охотник быстро пересек дюны и на залитом лунным светом берегу увидел ведьму. Она была еще довольно далеко от кромки волн, стояла на коленях перед раскрытой книгой. Страницы светились белым, отражая лунный свет. Она склонилась ниже, шерстяной плащ сбился на бок, волосы свисали прядями вдоль лица и касались земли. Он медлил, пристально всматриваясь.

Ведьма неожиданно выпрямилась, отбросила волосы на спину и, почувствовав его взгляд, обернулась. Глаза её, враз потемневшие, были наполнены страхом. Она захлопнула книгу, рывком поднялась и бросилась бежать – прямо к морю. Многолетняя выучка не подвела – Охотник прыгнул вниз с обрыва, едва увидел этот испуганный взгляд.