— Да тут народу куча побывало! — ответили лесники. — Здесь останавливаются путешественники, любители дикой природы отдыхают от городской жизни.

— Кто жил пять лет назад?

— Ну, какой-то старик, — пытались вспомнить лесники, — потом двое охотников, потом группа подростков, старик с женой, ну а после них полиция опечатала избушку.

— Кто интересовался ею восемь месяцев назад? — нажал Пьер.

Лесники продолжали припоминать людей, у них была отменная память. И вновь прозвучала рыжая голова!

Пьер попросил у них разрешение осмотреть избушку. Она была полна хлама. Возле порога лежала кукла, здесь отдыхала семья с маленькой девочкой; в углу притаилось красивое колечко, видимо, его обронила молодая девушка. Даже если бы улики были, их за сто лет не найти…

— Я пойду, напою лошадей, — произнёс Денис неуверенно, видя отчаяние на лице друга.

Пьер остался наедине со своими мыслями. Он пнул пустой и ненужный никому хлам и стукнул стену кулаком. “Зачем я это начал? Чего я добивался. Видимо, так должно быть, чтобы это осталось тайной”. Уныние начинало овладевать Пьером. Вот только сейчас душевные муки казались ему чуждыми, ужасными, он не чувствовал в них близких своих спутников.

— Пьер, помоги! — он услышал крик друга.

Пьер бросился на голос, но Дениса нигде не было, старики-лесники только указали в сторону, куда пошёл с лошадьми Лаванье и всё. Вдруг к Пьеру подбежал конь друга.

— Дружище, где Денис? Отведи меня! — попросил его Пьер.

Конь оказался на редкость умным. Он вздёрнул головой, развернул и рысью побежал к хозяину. Денис сидел в странной яме, вокруг которой лежали ветки.

— Здесь какое-то подземелье, и кажется, оно длинное, — закричал Лаванье.

Пьер спустился в яму и зажёг свечу. Перед ним представился длинный подземный тоннель. Юноши пошли вперёд, дышать было невозможно, тоннель был полуразрушен. Вскоре он закончился. Посреди груды камней лежали разбитая лампада, кувшин… и цепи.

— Что это? — спросил Денис и поднял с земли бумажку, посередине которой запечаталась застаревшая кровь.

— Нужно сообщить об этом Анне и её матери, — произнёс Пьер.

Друзья с горем пополам вылезли из подземелья. Трудно было поверить, чтобы там когда-то находились люди. Пьер немедленно хотел поехать за Ландро, но Денис заявил, что никуда не уедет, пока не напоит лошадей.

Он ушёл с лошадями и вдруг снова завопил:

— Пьер, сюда!

Денис стоял в зарослях густой травы, а возле дуба в землю был воткнут крест с надписью: “Покойся с миром”.

***

Скучно Экене было сидеть одному дома. Дэвид убежал в больницу, а Пьер непонятно куда подевался. Он решил прогуляться одному.

Пьер занимал все мысли Экене. Брат снова стал странным как несколько лет назад. “Что он задумал? — спрашивался Экене. Он находил только два объяснения поведению брата: Пьер хочет снова что-то выяснить с родителями или опять у Софи стряслась беда.

Нет, у Софи всё в порядке! — встретил знакомое лицо в толпе Экене, когда подходил к рынку. Вот она уходит с базара, прижимаясь к отцу, счастливая и беззаботная. Странно это видеть, но Урбен и Марлин держаться за руки. Софи сама ещё до конца не может поверить, что её родители вместе.

— Экене, привет! — увидела она друга и заулыбалась. — Почему ты один гуляешь, где Пьер?

— Сам задаюсь этим вопросом, — ответил Экене. — С восходом солнца уехать с Денисом восвояси. Боюсь, задумать он что-то большое. Вчера тоже где-то пропадал.

— Вот как, — задумалась Софи. Она повернулась к родителям и крикнула им. — Мам, пап, вы идите, я тут немножко с Экене побуду.

Марлин и Урбен совсем даже не расстроились, что дочь оставила их одних, и ушли. А Софи и Экене пошли в другую сторону. Слова юноши много тревог дали Софи. Но раз Пьера сейчас нет, то нет. Софи нужен был сейчас Экене. Пожалуй, она немного была рада, что они остались вдвоём, им не помешает Пьер.

За спиной Экене и Софи раздавались громкие голоса торговцев. Не слишком-то подходящим местом был рынок для дружески бесед, но всё всём можно найти хорошее. Возле Экене стояла торговка, которая продавала своих коз и их парное молоко.

— Хочеть кружечка молока, — заботливо предложил он.

Софи позеленела и схватилась за живот, осев на землю.

— Нет, спасибо.

— Тебе плохо? — испугался Экене.

— Нет, просто не могу пить козье молоко. Как посмотрю, так вспоминаю тот день… — Софи вся передёрнулась. — Выпила однажды целое ведро испорченного молока, так чуть не померла. Ночь на улице провела, последствия молока не давали войти в дом.

Экене засмеялась.

— Не ври, целое ведра выпить не могла ты.

— Ну не целое, — поймала на преувеличении себя Софи и покрылась краской. — Но много. Давай уж тему сменим и пойдём с рынка, плохо становиться.

Будь на месте Софи Пьер или Дэвид, а ещё лучше — Денис, Экене непременно купил бы кружку молока, чтобы поиздеваться над приятелем. Но так подшутить над девушкой ему не позволяла вежливость. Они ушли с рынка, Экене был беззаботен.

— Как ты теперь себя чувствовать, когда твоя семья воссоединилась? — спросил Экене, хотя прекрасно знал ответ.

— Превосходно, — восторженно ответила Софи.

Но последние нотки её голоса потускнели, отвердели. Экене поймал это слабое изменение и нахмурился сам.

— Как чувствовать себя Анна?

— Да никак, — ответила Софи. — Весь позавчерашний вечер она думала про своего папу. Мы с её мамой и Изабелль просили Анну выговориться нам, чтобы ей стало лучше, но Анна как была замкнутой, так и осталась.

Экене печально вздохнул, он понимал, каково быть на месте Анны.

— Надеюсь, со временем она справиться со своим горем.

Софи остановилась, её глаза были немножко печальны.

— Ты это сказал просто ради вежливости или твои слова были искренни? Ты до сих пор испытываешь к Анне злость? Вчера ты с трудом мог на неё смотреть.

Экене сел на скамейку и сказал:

— Нет. Я не испытывать к ней ненависти или злости. Зачем мне это? Если я буду ненавидеть Анну, то это не заставит исчезнуть шрамы с моей спины, это не вернуть к жизни моих мать, отца и сестру. Это бессмысленное занятие, от которого буду страдать только я. Анну я простил, а смотреть на неё я не могу, потому что тут же вспоминать смерть самих близких людей.

Экене вновь увидел предсмертные лица родителей и сестры. Они стояли перед его глазами как живые. Экене знал, пройдёт хоть триста лет, они не сотрутся из его памяти.

— Я тогда был таким глупым ребёнком, — опустил он глаза. — До Анны я толком не видеть настоящая жизнь. Все ссоры, споры я, ребёнок, решал всегда миром. Даже когда мы с Пьером попал в плен, то соплеменники решить проблему миром и добром. Вот я и думать, что одним добром можно решить всё, но, как я понял, жестокость иногда не повредит.

— Но ты, молодец, тебе удалось изменить Анну, — улыбнулась Софи. — Анна до Орлеана и Анна после Орлеана — разные люди.

— Я лицемер, а не молодец, — возразил Экене. — Хотел выглядеть перед Анной благородным рыцарем, а сам оскорблять её и напоминать про семью… Эх, гордость… Софи, — вздохнул Экене, — ты не такая как мы все, тебе нас трудно понять.

Софи присела к Экене и устала взглянула в голубые небеса. Они были пусты, ни единого облачка, маленькая птаха пролетала в них, шарахаясь крепкого ворона.

— Один ненавидит другого, а тот второй всем сердцем понимает первого, чем вызывает в нём новый приступ жестокой злобы… Мне это знакомо.

Экене поднял глаза на неё.

— О чём ты?

— Забудь, — махнула рукой Софи. — Просто мне знакомо, что такое, когда тебя ненавидят, а ты чисто физически не можешь возненавидеть в ответ. Я знаю, что такое право сильнейшего и беспомощность. Как-никак я дочь и внучка шлюхи, моё положение в глазах сверстников, которые меня ненавидели, иногда мало отличалось от положения раба перед лицом его врага, — Софи сжала в кулаки платье. — Ты вытерпел, а я нет. Я смогла ответить и… перегнула палку.

— Да о чём ты говорить? — вскричал Экене. На его громкий крик обернулись даже люди.