А оно – уже произошло.

Нет, мне только кажется, что я перешёл на какой-то другой уровень. Это я так себя успокаиваю. Это не левел-ап[1], как мне хотелось бы думать. На самом деле это Game over[2].

И, что характерно, у меня нет других жизней в запасе.

Это я, разрушенный робот, валяюсь внизу кадра, а сверху прыгают все те, кто пока не вышел из игры.

«Мама, спаси…»

Ха! Не спасёт мама. Никто не спасёт.

Повыть – это хорошо. Это – правильно. Раньше я выл гораздо сильнее. До сумасшествия. Вот что делать, когда всё твоё существо против того, что происходит, а ты не можешь ничего изменить?

В один из приступов «воя» я вдруг вспомнил про фашистские лагеря смерти. Наверно, что-то подобное испытывали люди, попадая туда.

Интересно, а могли они там повыть?

Или у них не было на это сил? Или времени? Или возможности? Там у них за любой приступ воя или какой-то иной слабости положен был расстрел. Или что-то подобное, равное смерти.

Я начал думать о ситуациях, подобных моей. Плен, например. Рабство. Гладиаторы. Из болезней – рак, например. Вон по телевизору показывают лысых умирающих детей. Ну, наверно, и другие болезни есть, получив которые человек страдает от недоумения: «Почему я?»

Тут я пришёл к определённому выводу. К тому, что в такой ситуации оказывается каждый человек. Ну просто – каждый. Каждый знает, что он умрёт. Рано или поздно.

Будет он протестовать или не будет.

Будет вопить и выть или нет.

Только у каждого это происходит по-разному, в свои сроки. Когда сроки спрессованы, спрессована и реакция человека на ситуацию. Но быть убиваемым так или иначе для человека больно и страшно.

Можно перефразировать известную поговорку о том, что воскресенье – это день, отравленный понедельником. Жизнь – это процесс, отравленный ожидаемой смертью. Просто, когда всё хорошо, человек об этом не думает. Просто он об этом забывает.

Когда я впервые пришёл к такому выводу, меня это прошибло, как какое-то открытие.

Я, например, не умер от рака в семь лет. Я не родился идиотом. Я не попал в рабство, я не дерусь на арене до смерти, как гладиатор, чтобы развлечь развратную публику. Если переводить на сегодняшний день, то я, например, не занимаюсь за деньги боями без правил. На меня не делают ставок, меня не пытаются «подложить» под кого-то или, наоборот, не покупают мою победу в угоду кому-нибудь.

Меня не мучают в фашистском концлагере. Я не гнию где-нибудь в ГУЛАГе.

Но кто-то – и не думал нырять с незнакомых скал. А я – нырнул.

Моё время спрессовано. Спрессовалось.

Во всём этом… за всем этим стоит большая тайна. Вообще жизнь – это тайна, не разгаданная. Что, как, почему?..

Это, между прочим, здо́рово.

Опять меня кидануло от воя к философии. Раньше – был один вой…

Тайны существуют не только большие, но и маленькие. Личная тайна… Ха! У меня есть секрет. Даже матери ещё не говорил. У меня стали шевелиться пальцы на правой ноге. И боль, болевой пояс сместился вниз. Правда, я пока не могу точно отследить насколько, но периодически болит уже не грудь, а живот.

Сжимается низ живота, чего раньше не было. Мне говорили… Вернее, нам с матерью говорили в больнице, что восстановление возможно. Правда, никто не называл сроков.

Может, год. Но это – в хорошем случае. В прекрасном случае.

Может, десять лет. И это – хорошо!

Может, тридцать лет. Но тут, извините, кто раньше. Или спинной мозг восстановится, или человек благополучно помрёт, не выдержав тридцати лет паралича. Или осёл сдохнет, или падишах.

То, что полного восстановления за год не случится, – уже понятно. Всё медленно, очень медленно. А я делаю гимнастику. Я её делаю, как бы мне ни хотелось не делать ничего. Плюнуть на это восстановление, начать просить обезболивающее.

Обезболивающее…

Обезболивающее…

Кто, и откуда, и как может знать, до какой степени мне больно? А-а-а! Да я на стену лезу от боли каждый вечер, каждый божий вечер…

Морфин. Омнопон.

Я знаю названия препаратов, мне их кололи. Я знаю, как они действуют. Давно, в прошлой жизни, я пару раз курил травку. Тоже – ничего. Если я начну наседать, мать подчинится. Начнёт бегать по инстанциям, выбивать препараты.

Я уболтаю мать и докажу ей, что мне не нужна эта гимнастика. Мне ничего не нужно. Я – раненый волк, который хочет умереть в забытьи, сложив голову на лапы.

Ладно, хватит. Давай гимнастику делать, а не морфин просить.

Сначала я немного покрутил шеей. Я боюсь ею крутить. Так, чуть-чуть. До первой боли. И всё.

Дальше – плечи. Так меня учили. Хенде хох! Сдохни, фашист проклятый! Не хочешь руки вверх?

Не можешь? Врёшь, собака!

Ладно. Давай локтями крути.

Кручу и верчу, сжимаю и разжимаю руку, в которой зажат резиновый мячик. Вталкиваю его в собственный кулак, так как пальцы всё время норовят сцепиться с ладонью. Тяну резиновую петлю.

Потом занимаюсь на небольшом тренажёре для кистей рук, который мама купила мне по рекомендации доктора.

Тренажёр мне почти не поддаётся. Ещё большой и указательный пальцы – так-сяк, а остальные…

Я сжимаю челюсти. Я заставляю себя повторять и повторять эти бесполезные движения, практически не веря, что они мне для чего-то нужны. Гринд[3], в чистом виде. В голове – полная пустота. Звенящий вакуум.

Ну вот. Довёл себя до изнеможения. Бросил тренажёр. Зря мать говорит, что я не занимаюсь. Я занимаюсь. Я и вправду стараюсь делать это, когда её нет дома.

Потому что параллельно движениям я рычу, кричу и плачу. Плачу, кричу и рычу. И прочее. Кто же захочет, чтоб его крики и вопли были слышны?

Сколько лет?

Сколько лет мне понадобится дёргать руками? Или даже (не смею представить!) ногами? Ноги-то совсем никакие… деревянные… худые… безжизненные ноги. (Да, надо попробовать напрячь живот. Ещё раз. Ещё. Больно… Больно… Больно…)

Сколько лет? Но главное – будет ли во мне и со мной всё так, как раньше?

Интересно, полезно ли для здоровья ежедневно задавать себе одни и те же вопросы, не имеющие ответов?

Всё.

Больше нет сил. Сходил в качалку, теперь пора расслабиться. Принять душ, потрепаться с ребятами, пообниматься на выходе с девчонками… Сходить попить пивка или в пиццерию, съесть «маргариту»…

«Маргарита, ведь ты не забыла…» Дурацкая песня. Всегда привязывалась ко мне в пиццерии.

Ах да… После всего – на новенький байк, и вперёд, по шоссе. И чтоб второй номер обнимал тебя и прижимался сзади… И чтоб ветер в лицо… Ну и так далее…

Я мечтал о байке и много раз заводил разговор с мамой, чтоб она мне выделила финансы на его покупку. Мама не соглашалась. Боялась, что я разобьюсь.

Но всё это было давно. И неправда.

В другой жизни. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.

Незнакомая скала нашла меня в Карелии. Мы окончили одиннадцатый класс, сдали ЕГЭ, отгуляли выпускной.

Перед тем как плотно засесть за подготовку к экзаменам в вузы, поехали в Карелию, на спортбазу, на семь дней. Родители разрешили.

Не знаю, как отпускают своих отпрысков другие родители, но моя мама…

Надо отдать ей должное: она не хотела меня отпускать. Она вообще меня отпускала с трудом, всюду и всегда. Я же у неё единственный. Свет в окошке. Но в этот раз она как-то особенно сопротивлялась. Может, и вправду что-то чувствовала.

Мне пришлось пустить в ход всё своё умение убеждать. Не то чтобы я рвался в эту Карелию. Просто… Просто накануне у нас с Маринкой… Короче, у нас с Маринкой, или с Марой, получилось остаться наедине, и всё такое прочее. У меня до этого была только одна полудетская проба. Так, считай, ничего особенного. Но с Марой…