– Леди Джаймессина по сей день томится в Подземелье, сэр, – с достоинством ответил дворецкий, – но вам не стоит волноваться – все входы и выходы надёжно опечатаны.

При этих словах супруга джентльмена в тёмно-коричневой тройке испуганно вскрикнула и уцепилась в своего спутника мёртвой хваткой, маунтонские молодожёны отступили поближе к окну, военный в отставке громко крякнул, а пожилые дамы стали испуганно перешёптываться. Не скажу, что я девушка робкого десятка, но и у меня по спине прошёл холодок. Да что там говорить, слова Гринлауда произвели должный эффект!

К счастью, миссис Гринлауд произнесла следующее:

– Так гласит одна из легенд. Но вход в Подземелье действительно надёжно опечатан, – и улыбнулась.

Вокруг послышались вздохи облегчения.

– А что же произошло с леди Джаймессиной на самом деле? – осмелился спросить мистер Мортон, но его миловидная жёнушка красноречиво зашикала.

– О том, что произошло здесь двадцать столетий тому назад на самом деле, сэр, остаётся только догадываться, – отвечал Гринлауд. – Учёные, например, утверждают, что королева вампиров ещё при жизни была заперта в Подземелье и в наказание за смерть леди Айлин лишена еды и питья.

– Много дней и ночей томилась в сыром Подземелье леди Джаймессина, – подхватила миссис Гринлауд, – прежде чем силы покинули её навсегда.

– И последние минуты её жизни были омрачены не только балладами, прославляющими храбрость и красоту леди Айлин, что пели по очереди, не умолкая ни на мгновение, сыновья лорда Бойда, но и полчищами голодных крыс, которых хозяин Крамфорда приказал пустить в Подземелье. Смерть королевы вампиров была поистине ужасной.

Окончив жуткий рассказ о смерти леди Джаймессины и обведя торжественным взглядом всю нашу будто бы съёжившуюся от неизгладимого впечатления компанию, Гринлауд указал на изящный клавесин. Инструмент стоял на небольшом деревянном возвышении наподобие домашней сцены.

– На этом старинном клавесине, – объяснил дворецкий, – любила играть леди Айлин, – и он театральным жестом указал на портрет хрупкой дамы в серо-голубом газовом платье.

Не думаю, что клавесин был создан более двадцати веков тому назад, скорее всего, инструмент родился уже при нашей, человеческой цивилизации, но в данную минуту с Гринлаудами никто спорить не захотел.

– Полагаю, вы желаете скорее послушать его звучание, – произнесла серебристым голосом миссис Гринлауд, открывая крышку инструмента, – среди присутствующих, верно, найдутся леди, владеющие инструментом?

Чета Гринлаудов оглядела притихших гостей, но никто из нас не признался в своём умении владеть навыками игры на клавесине. И тут будто меня кто-то толкнул в спину, и я выступила вперёд со словами: «Можно мне попробовать?» Дворецкий учтиво подал мне руку, помогая взойти на сцену. Показалось, что его спутница облегчённо вздохнула и с благодарностью взглянула на меня.

Я не мастерица играть на клавесине, но кое-что изобразить всё же сумею – за моей спиной десять лет обучения в одной из лучших женских гимназий Маунтона, и среди обязательных предметов были, конечно же, уроки игры на фортепьяно.

Но клавесин – это не фортепьяно.

У клавесина клавиши располагаются в два яруса, причём цвет этих клавиш зачастую является зеркальным отображением клавиш на фортепьяно, то есть там, где у фортепьяно белые клавиши, у клавесина чёрные и наоборот. На внутренней крышке инструмента красовалось весьма реалистичное изображение горного пейзажа. Я уселась на сиденье с потёртой замшевой подушечкой, сняла перчатки и занесла слегка дрожавшие пальцы над исцарапанными и выбитыми от времени и частого пользования клавишами.

Наверное, Гринлаудам за время их работы в Крамфорде приходилось слушать разную игру – от тыканья одним пальцем по клавишам до виртуозной игры настоящих музыкантов вроде моей подруги Сабрины «покамест Клэптон». Смею надеяться, что всё же не разочаровала их, сыграв небольшую пьесу Гальвано Лучиани. Это истинная правда, что даже самый посредственный музыкант в экстренной ситуации может вспомнить любое произведение, которое он когда-то неплохо умел играть.

Исполняя незатейливую пьеску, я думала не о том, что до меня этих клавиш касались пальцы тысячи туристов, но о том, что на этом самом клавесине, возможно, играли леди из семьи Бойдов, и чувствовала себя персонажем старинных баллад об оборотнях и вампирах.

На удивление, моё исполнение сорвало целую бурю благодарных аплодисментов, и особенно громко аплодировал, конечно же, Фрэнк. Позади гостей мелькнула было фигура Паркера, но, едва я успела вернуться к нему взглядом, он исчез. А может, мне просто показалось.

– Благодарю вас, миссис Хеммерсмит. Это было феерично! – Сияющий Гринлауд подал мне руку.

Я одарила его непонимающим взглядом. И лишь потом, спустившись к Фрэнку, вспомнила, что именно под этим именем тот зарегистрировал нас в Замке. А ещё обнаружила, что позабыла на клавесине перчатки. Впрочем, не сомневаюсь, что все присутствующие уже обратили внимание на отсутствие обручальных колец и у меня, и у Фрэнка, но предпочитают не подавать виду, будто это их возмущает или шокирует.

– Ты была на высоте! – констатировал Фрэнк и прилюдно поцеловал меня в щёку. И этот поцелуй словно связал меня невидимыми оковами со вторым сыном лорда Госфорда.

Ни за что на свете я бы не отказалась от обручального колечка, подаренного мне Фрэнком. Но оковы я ненавижу.

На этой ноте наша экскурсия была завершена, и до обеда мы с Фрэнком прекрасно провели время, совершив конную прогулку от Замка до Олбери и обратно. Шёл лёгкий снежок, навевая сказочное рождественское настроение. Воспоминания жуткой истории о королеве вампиров забывались, сменяясь приятными впечатлениями от прогулки. Погода и настроение были чудесными, несмотря на ворчание конюха, мол, лёгкий снегопад к вечеру грозит превратиться в настоящую метель. Это едва ли тревожило меня, скорее, радовало. Без сомнений, снег в канун Рождества предпочтительнее ясной или, что того хуже, дождливой погоды.

Обед прошёл по всем правилам: сервированный в большой гостиной, с соблюдением традиций, с отличными кушаньями и прекрасным вином. Дамы блистали драгоценностями, джентльмены – превосходным чувством юмора, а мисс Блэкни – и тем, и другим.

Фрэнк слукавил, когда сказал, что одну старую деву невозможно отличить от другой. Они были совершенно разными и по внешности, и по манерам. Так, мисс Блэкни оказалась худощавой пожилой леди с белыми как снег волосами, изысканно одетой и державшейся несколько высокомерно – так, как могла себе позволить родовитая аристократка. Мисс Крофтон держалась много проще, одевалась добротно, по моде прошлого десятилетия, преображалась при разговорах о садоводстве и производила впечатление жительницы крошечного провинциального городка или деревни.

Познакомившись с гостями Замка ближе, я несколько изменила своё мнение, в который раз доказав самой себе, что первые впечатления – не самые правильные. Мне особенно импонировали мисс Блэкни и, несмотря на очередную несуразную шляпку, молодая миссис Мортон. Майор в отставке по фамилии Саннер тоже вызывал симпатию и уважение, во-первых, своим пристрастием к книгам и садоводству, а во-вторых, бурной общественной деятельностью. Так, он являлся не только председателем Ассоциации владельцев товарных знаков, но и волонтёром Королевской ассоциации инвалидов. Также оказалось, что майор Саннер каждый год совершает паломничество в Крамфорд в память о покойной жене Розамунде. Замок был её любимым местом отдыха.

– Розамунда обожала возиться в саду, – вспоминал усатый майор, – а ещё она изумительно пела в церковном хоре.

Бедный милый старик… Чем-то он напомнил мне собственного дедушку. В памяти сохранились самые светлые воспоминания о нём как об активном и неунывающем человеке.

А вот чета Рейнолдсов, как и мистер Мортон, нравились мне всё меньше и меньше.

Рейнолдсы, как я и опасалась, оказались на редкость скучными собеседниками. Миссис Рейнолдс не могла говорить ни о чём, кроме детских болезней и достижений своих малюток (но о болезнях всё-таки много больше), и я, которая готовилась стать матерью покамест только в мечтах, могла поддержать разговор лишь немногословным «как это здорово» да «бедный малютка». А вот из мистера Рейнолдса за весь вечер не удалось вытянуть и трёх слов, не считая, правда, тех, которые он изволил высказать в ответ на остроумную шутку Фрэнка. Хотя, нужно отдать ему должное, и те несколько скупых слов не были лишены наблюдательности и тонкости. По всей видимости, немногословие мистера Рейнолдса, как и вся его жизненная философия, объяснялись излишней общительностью его жены, что у меня лично могло вызвать лишь сострадание, но никак не симпатию.