Надо было сразу как мертвецов в лесу схоронил, развернуться, двинуть сквозь чащу и поминай как звали. Может, так и следовало сделать, да вот только было одно, что не отпускало его. И не глаза это её зелёные-зелёные, как иголки еловые весной. И не голосок это её тонкий и звонкий, что как ручеёк струится. И не руки её сильные и нежные, которыми она ночью его к себе прижимала. Так прижимала, как никто до этого: как родного. Не отпускало его другое. Среди тел, что он в лесу сокрыл, не было одного – вожака, который на Веронику интересы имеет.

Наверное, как бойня началась, бросил всех своих и удрал, поджав хвост. Да вот надолго ли. Как прознает, что никого рядом с ней нет больше, так опять вернётся. Такие только так и могут.

Тела оставшиеся разодраны были сильно. Может, Вероника и не заметила, что одного не хватает. Она, может, и думает, что он лежит вместе со всеми в лесу. Надо выследить его. Найти и убить. Так только Вероника свободной останется.

Вот тогда и можно будет забыть и её, и городок этот.

Из всех запахов, что в баре были, только один вожака отличал достаточно от остального отребья. Рука его сломанная больницей несла. Гипсом. Свежим ещё. Не до конца застывшим. Уж на войне нанюхался, не спутаешь теперь ни с чем.

Стою вот я, о смертоубийстве думаю, о грешном и запретном, а она всё ходит вокруг, как кошка, приластиться хочет. Я говорю ей, чтобы вещи собирала. Она хочет это слышать. Говорю, что заберу её вечером с пацаном из забегаловки её. Говорю, что будем в безопасности. Говорю, что места волшебные знаю, что укроют нас.

Улыбается. Виснет на мне. Целоваться лезет. Носом о бороду трётся. Счастьем пахнет, дура.

А я и дальше вру ей с три короба. Лишь бы она сейчас отпустила. И она отпустит. От неё пахнет так, что сразу становится ясно, что она уже головой не соображает. А сердце её болью переполненное, только лишь грёзами и питается.

Говорю, чтоб забрала племянника и ждала в забегаловке у дороги. В квартире оставаться опасно, а там на людях не тронут. Ухожу.

Грустно. Выть хочется. Но ничего не поделаешь. Одно дело только осталось закончить в этом городе и можно дальше ехать. А память моя так устроена, что я и через несколько месяцев не вспомню её. Не вспомню даже если снова окажусь с ней в одной кровати.

Когда он уходит, Вероника хватает чемодан и начинает собирать детские вещи. С губ не сходит улыбка. Она думает, что теперь наконец будет счастлива.

Как только выхожу на улицу вижу – стоят. Двое. В чёрных костюмах. Стоят и на меня смотрят. Молчат.

Поджидали.

Запахов от них не идёт совсем никаких. Не то чтобы как от меня после перекиси и святой воды, а совсем никаких. Только разве, что лёгкий запах волшебства.

Заговорённые. Оба. Молодой с короткой стрижкой и густыми усами под носом. Взрослый с узкими глазами и седыми волосами. Оба заговорённые. Дознаватели.

Удостоверения показывают.

– Ты чего? Струхнул что ли? – дружелюбно и улыбчиво обращается тот, что с седыми волосами. – Не бои-ись. Мы так, поговорить. Или тебе скрывать есть что?

Он вроде бы и улыбается и глаза у него честные, а без запахов не могу ему поверить. Словно он и не человек вовсе. Мало ли что он задумал. Молодой стоит насупившись. Молчит. Он тут для моих когтей и клыков, а по ушам будет старый ездить.

– Мы тут с коллегой по делам мимо проезжали. Да услыхали брата нашего. Я ему говорю дава-ай зайдём поздороваемся. Сейчас-то наших уже и не осталось-то толком. А он мне “бу-бу-бу, бу-бу-бу”.

– Ну здравствуй, – отвечаю ему. Глядишь, если не врёт, может, и отпустит по-быстрому. Это верно, что они ехали в другое место. Так бы быстро не прознали, что людей волшебная тварь погубила. Не за мной ехали. За кем-то другим.

– Да ты не боись, волчара. Нам тя прессовать с три короба не надо. Говорю ж, прое-ездом мы тут.

– Ну, белой дороги вам, а у меня дела ещё есть.

Пытаюсь уйти, но молодой меня за плечо хватает и к себе разворачивает. До боли схватил. Я чуть не взвыл.

– Тише, тише! Ваня, ну ты чего! Пусти его! Пусти говорю!

А Ваня в глаза мне заглядывает и сквозь зубы спрашивает, как бы вежливо, но тут же понять даёт, что драки ищет:

– Не видели ли вы чего необычного?

– Кроме двух ублюдков, что своих травят, ничего необычного.

С силой отпихиваю его руку.

Так и есть. Эти двое из волшебного мира. Да вот только жить спокойно доживать свой век, как остальные, отказались и побежали на службу к государю. При царе ещё ничего было. Никто никому не мешал, да и жили спокойно бок о бок. Мы людей не трогали, а они нас. А потом, как одичавшие люди до власти дорвались, так стали губить нашего брата направо и налево. На цепь сажать. И. Зу. Чать. Боялись всё, что мы на их свободу позаримся.

– Да-а-а, – обиженно протягивает старик, проходя рукой по убранным назад седым волосам и продолжает: – А ты-ы, давно-то наших встречал? – снова задорно начинает он, улыбаясь. – Переменилось всё уж давно.

Тут из-за его спины медвежонок выглядывает. Сначала подумал, что нападёт сейчас. Да от неожиданности ничего предпринять не успел. И хорошо, что не успел, а то бы этот молодой уж набросился бы. А потом в эту же секунду понимаю, что не зверь это никакой: то ли призрак, то ли наваждение.

Старый на него так посмотрел и мне подмигивает типа “вон, родичи твои с нами работают”. А молодой даже усом не повёл и будто не замечает духа. Верно, этот дух сам решает, кому себя показывать. Может, он тогда и сам свою форму выбирает? Обернулся сейчас зверем лесным, мол, вот он я, собрат твой, а на деле может и гадюкой оказаться.

– Переменилось там или нет – не моё дело. У меня свои дела – у вас свои. Всё на этом.

Тут бы развернуться и уйти. Но боязно немного. Это не как тогда, когда вожаку руку сломал и к его шайке спиной повернулся. Это совсем по-другому.

Эти двое стоят. Молчат. Руки в карманах. Смотрят на меня.

Я медленно один шаг назад делаю. Они стоят не шелохнутся. Я увереннее поворачиваюсь от них и перед тем как совсем отвернуться на секунду задерживаюсь. Стоят не шевелятся.

Ухожу прочь, а сам весь напрягся. В уши превратился и слушаю, что за спиной у меня творится. Запахов-то от них нет, вот и не знаешь, что у них на уме и что они делать будут.

Как за угол заходил ещё раз обернулся. Так, для страховки. На месте. Смотрят.

Если от тех зарытых в лесу ещё долго можно было отнекиваться, то с вожаком нужно было покончить сразу. Если до наших слухи о ликантропе дойдут, то быстренько виновного, то есть меня, найдут и повяжут.

Найти вожака и прикончить его – теперь тоже не выход. Как ни вилял по городу, а чувство, что эти двое в спину таращатся, так и не прошло. С другой стороны, можно всегда сесть на свой байк и уехать. А память-то так устроена…

Опять-таки, с другой стороны, можно уже сделать, что задумал. Спасти Веронику и мальца от гнёта этого шакала, а там будь что будет. Сколько мне ещё осталось месить под собой пыль дорожную? Может, пришло время давно? Пришло, а я, как обычно, взял и не умер. А время-то взяло и прошло мимо, и ходи ищи его теперь.

Остаток дня провёл в раздумьях и поисках запахов, которые источал скрывшийся в места кровавой расправы вожак бандитов. Несмотря на то, что ко всему прочему добавился запах гипса, никак не удавалось собрать достаточно запахов сразу, чтобы с уверенностью можно было сказать, что этот человек ещё в этом городке.

Смылся, значит. Ну, скатертью дорожка. Только вот такие ублюдки, как этот, всегда возвращаются. Может, не сразу. Может, через год. Такие всегда исподтишка. Носа своего не высунут из теплого и сухого места. Может даже подошлёт кого. Чтобы руки не марать и отомстить за унижение.

Надо бы предупредить Веронику.

– С кем ушёл?!

Всё вокруг кружилось. Для того чтобы просто держаться на ногах, потребовалось схватиться за спинку старого облезлого стула, точно такого же, как и все остальные в этой школе, за которыми Вероника просидела девять лет.