В квартире пахнет едой. В моей квартире НИКОГДА не пахло едой, кроме кофе. В раковине на кухне грязная сковородка. Рядом на шкафу тарелка с остатками какой-то еды и скомканные грязные салфетки. Использованный чайный пакетик прямо на столе. Коричневая лужа под ним уже высохла. Какое к черту принятие? Я не хочу ничего принимать! Я хочу вышвырнуть эту девчонку из своей квартиры и никогда ничего о ней не знать.

Дверь в ее комнату приоткрыта. Я слышу, как она с кем-то разговаривает. Тихий голос, смех… Меня раздражает ее смех. Она устроила в моей квартире свинарник и ей смешно? Открываю дверь, останавливаясь на пороге. Девчонка по-турецки сидит на постели. На кресле валяется скомканная рубашка, на полу футболка, на тумбочке стоит бокал с каким-то желтым рисунком. Я не приглядываюсь. Мне плевать. Меня бесит сам факт наличия этого бокала не на кухне, а в ее спальне на тумбочке.

Не знаю, что она увидела на моем лице, но с ее улыбка сползла мгновенно.

– Я… перезвоню, – это в телефон, а потом мне:

– Ну, что опять не так?

Что опять не так? Она серьезно? Для нее во всем этом свинарнике нет ничего странного, ужасающего и ненормального? Я точно вышвырну ее на улицу.

– Что. Здесь. Делает. Этот. Бокал? – я зверею на глазах.

– Я пила чай, – пожимает она плечами. Спокойно, как будто так и должно быть, но так быть НЕ ДОЛЖНО.

– Чай пьют на кухне.

– Мне позвонили.

Я дышу тяжело. Мне все сложнее сдерживать себя, чтобы просто не наорать на нее.

– Значит, надо было оставить чай НА КУХНЕ.

– Да что такого страшного случилось-то? Это же всего лишь бокал, не бомба, – она реально не понимает.

– Почему на кухне такая грязь? Что делает грязная посуда в раковине?

– А где ей быть? – недоумевает это чудовище. Мне хочется ее ударить. В прямом смысле этого слова.

– Ее надо мыть сразу после использования, – взрываюсь я.

– Сейчас помою, в чем проблема? – сползает она с постели. Покрывало смято и свисает почти до пола. Я закрываю глаза. Мне хочется проснуться. Но я, блядь, не сплю.

– Посуду надо мыть сразу, – цежу сквозь зубы. – Как и убирать за собой.

– Я просто не успела, – она пытается протиснуться мимо меня.

– Бокал.

– Да сдался тебе этот бокал, – психует девчонка, но возвращается и забирает его с тумбочки. Мои глаза ищут следы от его пребывания. Нету. Это хорошо.

Она все-таки протискивается мимо меня, касаясь почти всем телом. Мне хочется отодвинуться, но я продолжаю стоять. Ее шаги удаляются в сторону кухни. Забираюсь в душ. Долго стою под водой, не шелохнувшись. Мне хочется выйти и оказаться в пустой квартире. Я не хочу ни с кем жить. Я хочу жить ОДИН. Хочу возвращаться и знать, что мои вещи никто не трогал. Хочу возвращаться к тому, от чего ушел. Я не выношу чужое присутствие рядом.

Ладонь упирается в стену. Я против воли возвращаюсь на тридцать лет назад.

Мы делили с ней одну комнату, которая и мне одному была тесной. Нет, я не могу назвать ее своей сестрой. Она мне никто. Посторонняя. И она все время брала мои вещи. Рвала книги. Рисовала в тетрадях. Вырезала платья для кукол из моих футболок и рубашек. Я не мог пожаловаться. Точнее, мог и даже пытался, но на все был один ответ: «Она же ребенок». Даже когда ей было шесть, даже когда она уже ходила в школу. Я постоянно слышал одно и тоже оправдание ее идиотским поступкам. И ненавидел ее за это. Мечтал, чтобы ее никогда не было, чтобы ее сбила машина или похитили.

А теперь я хочу того же для ее дочери.

Я крепко зажмуриваюсь и тут же распахиваю глаза. Шампунь холодит ладонь. Внос бьет терпкий аромат. Я пытаюсь сосредоточиться на своих ощущениях. Пытаюсь быть только здесь и сейчас. Глубокий вдох и медленный выдох. Пружина внутри медленно расслабляется, но не до конца. Но мне уже не хочется убивать.

Ровно до того момента, пока не выхожу из ванной. У меня нет халата. Я просто оборачиваю полотенце вокруг бедер. Девчонка в гостиной смотрит телевизор, забравшись с ногами на диван. В ее руках какой-то пакет. Она снова что-то ест. На диване. На МОЕМ диване.

– Что это? – спрашиваю, остановившись на пороге.

Ее взгляд на пару секунд задерживается на моей груди и только потом поднимается выше.

– Я спрашиваю, что ты делаешь?

– Ем чипсы, – отвечает она с таким видом, как будто я задал самый глупый в мире вопрос.

– Почему ты делаешь это здесь?

– А где? – недоумевает моя заноза. – Я смотрю кино и ем чипсы. Как все люди. Что не так?

– От них крошки и вонь, – моя челюсть каменеет.

Она несколько секунд смотрит на меня, словно не понимает, о чем речь.

– Это же просто чипсы. Ты, что, не ешь чипсы?

– Нет! Я. Не Ем. Чипсы.

– Потому что от них крошки?

Внутри меня все вскипает.

– Я прошу тебя есть исключительно на кухне, – пытаюсь быть вежливым, но кулаки уже сжаты. – Не в спальне, не в гостиной, не в ванной. Только НА КУХНЕ.

Девчонка подрывается и впечатывает мне в грудь пакет с чипсами. Я не успеваю среагировать, как ее уже нет. Под ногами гора крошек. На коже жирные следы. Твою мать, я только что из душа. Догнать бы ее и выпороть как следует, но понимаю, что если пойду за ней, то на самом деле ударю. Жестко, больно, без жалости. Я не бью женщин. Никогда не бил. Но одну недоженщину хочется убить.

Снова душ. Я понимаю, что она такая же, как ее мамаша. Ей плевать на окружающих. Она делает только то, что хочет. Но у ее мамаши были защитники. А у этой девчонки никого. Кроме меня. И я ее перевоспитаю!

Наконец в квартире тишина. Варю кофе и открываю холодильник, чтобы достать финики. Это единственная сладость, которую я люблю. Но вместо привычно пустых полок на меня смотрит бутылка молока, яблоки и куча всего. Закрываю глаза. Открываю. Нет, все по-прежнему на месте. Открываю кухонный шкаф. Прямо по центру стоит тот самый чертов бокал. Желтое – это оказывается дольки лимона. Этот цвет совсем не вписываются в мою кухню. Он вообще не вписывается в мою жизнь. Я предпочитаю серый, черный, белый и темно-синий. Но желтый…

В глаза бросается коробка. Что это еще за хрень? Шоколадные колечки. Хочется застонать, но вместо этого просто закрываю дверцу шкафа. Я больше не хочу ни кофе, ни фиников. Ухожу в спальню. Сюда она еще не добралась. Здесь пока нет никаких ее следов. Но взгляд все равно скользит по комнате. Все лежит на своих местах. Покрывало не смято. Ничего лишнего. Становится спокойнее. Сюда ей не добраться. Руки переломаю. И ноги заодно.

Утром первым делом я вызываю клининговую компанию. Хотя не уверен, что после их ухода это чудовище снова не устроит в моей квартире срач. До сих пор из головы не выходит ее вчерашняя выходка. Она даже не подумала извиниться и исправиться. Просто устроила демарш, который бесит меня до сих пор. Ненавижу! Хочется придушить ее, выкинуть в окно, утопить. И никогда ничего о ней не знать.

Виски сжимает тупая боль. Каждая мышца в моем теле напряжена настолько, что еще чуть-чуть и лопнет. Звонок по внутренней связи. Отвечаю не сразу – сначала обдумываю, стоит ли.

– Марк Александрович, к Вам Антон Павлович, – сообщает Регина.

Я не хочу его видеть, поэтому не спешу.

– Марк Александрович? – осторожно спрашивает мой секретарь.

– Пусть войдет, – вздыхаю недовольно.

Его ладонь влажная. После рукопожатия хочется вытереть свою, но сдерживаюсь, хотя все время отвлекаюсь на это неприятное ощущение.

– Марк Александрович, я связался с органами опеки. Дело в том, что я никогда этим не занимался, поэтому решил сначала изучить вопрос, – начинает он неуверенно.

Я смотрю на него и мне хочется его поторопить.

– Так как Алисе уже больше четырнадцати лет, то Вы не можете оформить над ней опекунство.

То есть? Сейчас дети после четырнадцати настолько самостоятельны, что не нуждаются в законных представителях? Похоже, я отстал от жизни.

– Вы можете оформить попечительство.

– ?

– По сути это та же опека, но Вы не являетесь законным представителем ребенка. Вы просто даете согласие на совершение им сделок. Естественно, речь о крупных сделках, не бытовых.