– Что? – оглядывается.

– Ты спорила.

– Но… – осекается.

Возвращается через несколько минут. Кладет деньги на журнальный столик, глядя мне в глаза. В них обида и ненависть. Ничего, переживу. В следующий раз будешь покладистее.

Теперь она учится в школе. Пришлось потратиться на форму и все прочее. Ладно, переживу. Но встречать ее на кухне каждое утро раздражает. Могу, конечно, запретить, но где ей завтракать? Уж точно не в спальне. Правда, спокойно попить кофе не получается. Я чувствую между нами напряжение. Оно давит, не давая расслабиться. Девчонка молчит. Но меня бесит одно ее присутствие. Распущенные волосы. СИНИЕ волосы. Одежда… Разве это форма? Пиджак на три размера больше, рубашка поверх юбки, грубые ботинки. Она похожа во всем этом на чучело.

Каждое утро заноза готовит себе завтраки. Чаще заливает молоком какие-нибудь хлопья. Они хрустят, когда она жует. Это раздражает. Забирается под кожу и чешется там. Стараюсь не обращать внимания, но не могу. И шелест оберток от конфет. Она ест их килограммами. И каждый раз разворачивает не спеша, а потом еще и сминает бумажку.

Мне хочется запретить ей есть. Вообще запретить, но я понимаю, что это будет слишком. Поэтому на время ее завтраков ухожу на пробежку. Возвращаюсь уже в пустую квартиру. Из-за этого приходится опаздывать на работу. Я терпеть не могу в людях необязательность и непунктуальность. Теперь и сам стал таким. Можно, конечно, уходить из дома до ее появления из комнаты. Стоит это обдумать.

Сегодня она проспала. Ненавистного завтрака с диким хрустом не будет. Влетает на кухню, хватает из холодильника яблоко и на ходу засовывает его в сумку на длинном ремне. В этой сумке тоже нет ничего женственного, как и во всей девчонке. Она похожа на одно сплошное недоразумение.

Можно спокойно выпить кофе.

– Завтра я улетаю в Питер, – сообщаю ей как-то вечером. Она только пришла, хотя уже давно должна быть дома. Уверен, что уроки в школе не длятся до восьми вечера.

Заноза останавливается и смотрит на меня. В ее глазах надежда, которую я тут же уничтожаю.

– Всего на два дня. Правила остаются в силе.

Опускает глаза и молча уходит к себе в комнату. Сегодня она не ужинает. Может, поела где-то в кафе. Мне все равно. Я только надеюсь, что не беляшами.

За окном давно темно. Моя сумка собрана. Вылет в два. Еще успею утром заскочить в офис. По дороге в спальню просматриваю в айфоне почту. Отвлекает звук. Не могу понять, что это. Какой-то то ли писк, то ли свист. Замираю, прислушиваясь. Дверь в комнату девчонки закрыта неплотно. Звук явно оттуда. Мне очень хочется верить, что она не притащила в квартиру какое-нибудь бездомное животное. Вышвырну обоих. Я подхожу ближе. Нет, это не котенок и не щенок. Моя заноза плачет. Удивительно. Меня это почему-то задевает. Нет, я не чувствую угрызений совести или жалости. Мне не хочется войти и утешить ее. Я вообще никогда и никого не утешал. Напротив, считал, что слезы – это для слабаков. И если ты плачешь, значит, ты слабый, ни на что не способный и жалеть тебя не за чем. Но почему-то сейчас я так не думаю про девчонку.

Я не чувствую сострадания, но и не могу сказать, что мне все равно. Не понимаю. Она всхлипывает. Делаю шаг назад. Мне некомфортно. Внутри меня что-то не так. Не нравится, неприятно, поэтому ухожу к себе и закрываю дверь, чтобы не слышать.

Утром на ее лице никаких следов от слез. Начинаю думать, что мне показалось, и злюсь. На нее. За этот обман. Она опять не завтракает, но забирает из холодильника какой-то сверток. Может, бутерброды на перекус. Не знаю. Мне нет до этого никакого дела. У меня сегодня еще куча дел, которые нужно успеть сделать до вылета, поэтому тут же выбрасываю занозу из головы.

– Ну, что, нашел общий язык с племянницей? – спрашивает Успенский, зайдя ко мне с утра.

– У нас нейтралитет.

– М? – удивляется он.

– Она не трогает меня. Я не трогаю ее. Все четко и предельно понятно, – торопливо подписываю документы.

– А как ей школа?

– Без понятия. У нее нет другого выхода, как ходить в нее.

– Ты даже не интересуешься?

– Мне неинтересно.

– Климов, ты в своем уме?

– Что? – поднимаю на него глаза. – Я и не подписывался интересоваться ее делами. Достаточно того, что я оплачиваю все ее нужды. Все, на этом мои обязанности заканчиваются. Тем более, что она уже достаточно взрослая.

– Не перестаю поражаться твоей… натуре, Климов. Девочка одна в новом городе, в новой школе. И тебе нет никакого дела до того, каково ей?

Вспоминаю ее вечерний плач. Нет, мне показалось. Такие, как она не плачут.

– Все у нее нормально.

– Откуда такая уверенность? – не успокаивается он.

– Ну, она же еще не сбежала, – ухмыляюсь.

Успенский молча вздыхает. Я передаю ему дела и отправляюсь в аэропорт. Два дня свободы и одиночества. Надо почаще куда-нибудь выбираться.

В Питере льет дождь и промозглый ветер. Пробка. В такси приторный запах ванили. Хочется открыть настежь все окна. Водитель часто отвечает на телефон и громко смеется. На виски начинает давить. Скорее бы оказаться в номере отеля и смыть себя запах самолета и этого таксиста.

В гостинице на ресепшне какая-то суматоха. Дама в длинном плаще спорит с администратором. Той хочется послать ее – это явно читается в глазах молодой девушки. Но она обязана быть вежливой со всеми клиентами. Поэтому хочется сделать это вместо нее.

– Я Вам уже говорила, что этот номер занят. Мы можем предложить Вам другой.

– Я не понимаю, как так может быть! Я вообще первый раз сталкиваюсь с такой некомпетентностью, – возмущается дама. – Я бронировала номер заранее.

Я понимаю, что это надолго. Но Я. ХОЧУ. В СВОЙ. НОМЕР.

– Можно мне ключи? – прошу администратора.

– Почему Вы лезете через мою голову? – разворачивается ко мне разъяренная клиентка.

– Для Вас здесь все равно нет номеров, как я понимаю, – произношу спокойно, глядя ей в глаза.

Подаю администратору документы. Дама аж багровеет от возмущения. Чувствую, как ее начинает разрывать изнутри, и молча отворачиваюсь.

– Хам! – летит в спину.

Да. А еще сволочь.

Наконец, получаю вожделенный ключ и ухожу к лифту. Дама снова начинает осаду на администратора.

Все два дня город утопает в воде. Ни единой надежды на солнце или хотя бы короткий перерыв между дождями. Я кутаюсь в куртку, но сырой ветер все равно пробирается под нее. Горячая ванна расслабляет. Сегодня не хочется ужинать в ресторане, поэтому заказываю в номер. Ловлю себя на мысли о девчонке. Как она там? Нет, меня не интересует она сама. Мне важно знать, что с квартирой. Не уверен, что эта заноза не приведет туда своих друзей. Перед глазами тут же встает картина разгромленной после пьянки гостиной. Дергаю головой, прогоняя наваждение, но ночью спится плохо.

Рейс в Москву утром. Просыпаюсь, когда за окном непроглядная темень. Мне не нравится мое состояние. Не то морозит, не то просто в номере прохладно. Веду плечами. Только заболеть не хватало.

Пока жду вылета, заказываю в ресторане кофе. Есть не хочется. Уже в самолете чувствую, что дышать становится сложнее. Ненавижу болеть. Болезнь – это всегда беспомощность. А я ненавижу быть беспомощным. Тем более теперь, когда рядом со мной живет чудовище, которое только и ждет удобно момента, чтобы нанести мне удар в спину.

Пока еду домой, начинает болеть голова. Это не просто головная боль от усталости. Это признак надвигающейся катастрофы. Прошу таксиста остановиться у аптеки и закупаюсь витаминами, надеясь, что это спасет меня и быстро поставит на ноги.

Девчонки дома нет. Хорошо. Принимаю душ, закидываю в себя таблетки и отправляюсь в офис. К вечеру становится хуже. Закрываюсь в кабинете, не желая никого видеть. Голова похожа на кусок ваты и ничего не соображает. Глаза болят, а нос наотрез отказывается дышать. И я понятия не имею, чем все это лечится.

Домой возвращаюсь рано. Сегодня не ужинал в ресторане. Мне вообще не хочется есть. Девчонка на кухне. Что-то готовит. У меня даже нет сил на злость. Ухожу к себе в комнату. Снова закидываю в рот витамины. Не хочу ложиться в постель. Это будет означать, что я сдался, но Климов еще никогда не сдавался.