Лилианне не нравится произносить это вслух, но в мыслях она для них все же мать, хоть и без кровного родства. Она не ждет ни от кого из четверки поведения, выходящего за данную грань, и в этом её ошибка. Она так расслабилась, что не удосужилась расставить границы.

— Я думал, ты никогда не вернешься, — говорит Мадук, останавливаясь рядом. У него волосы короче и стянуты на затылке в неаккуратный хвост. Вытянутое бледное лицо, желтые глаза со зрачком-щелкой. Одет, как и все, отвратнейшим образом — во что-то бесформенное, слишком большое по размеру, подпоясанное чуть ли не десятком ремешков. Смотрит на неё так, словно никогда прежде не видел — и немудрено, ведь она отсутствовала так долго.

— Альзур тут случаем ничего дурного не натворил? — спрашивает Лилианна. Они стоят на галерейке и смотрят за игрой. Арнагад уже пару раз умудрился едва не откромсать Эрланду пальцы.

Мадук морщится как от вспышки зубной боли.

— Не считая парочки новеньких, таких как мы — ничего. А что, тебя это еще волнует?

Он тоже обижается, когда она бросает их. С Альзуром особо не поболтаешь, как и вообще с любым человеком, который тебя и равным себе-то не считает, что уж говорить о большем. С ней… С ней они будто бы расцветают. Раскрывают лепестки ненадолго, чтобы в какой-то момент опять стать сомкнутыми бутонами.

— Совет еще может за нами следить, — пожимает плечами Лилианна. — Мы сделали все возможное, прикрылись чем могли, но иногда кажется, что и этого недостаточно.

— Он разберется, — бурчит Мадук. Голос у него, как ни странно, сломался раньше, чем у всех. Даже раньше, чем у Арнагада. — Этот хитрый жук даже дьявола умаслит.

— Наверняка… Слушай, почему бы тебе не принести нам с кухни вишневый пирог? Я так проголодалась с дороги.

Если это, конечно, можно назвать дорогой. Она летела в пугающей холодной темноте вперёд и длилось это бесконечно долго. Ни запахов, ни звуков, ни пугающих видений, как прежде. Она научилась закрываться от всего этого и идти дальше, туда, куда никто, кроме неё, дойти не способен.

Про себя Лилианна не раз замечала, что в своем отношении к её скачкам во времени и пространстве Альзур и Мадук почти пугающе похожи. Оба тоскуют нечеловечески, оба хотят к ней присоединиться, оба жаждут увидеть то, что видит она. И обоим она не может всего этого открыть. Альзуру — потому что он всегда был амбициозным кретином. Мадуку — потому что тот может найти иной мир чем-то лучшим, чем его родной, и сбежать. Она к нему по-настоящему привязана, это ощущают все. Арнагад и Эрланд плюют на данное обстоятельство с высокой колокольни, малыш Ивар всегда неиронично беспокоится, не обижена ли она на него. Конечно нет, отвечает Лилианна, но Мадуку все равно уделяет куда больше времени.

— Сейчас, — отвечает молодой ведьмак, все еще глядя на неё как-то странно, и скрывается в коридоре. В этот момент Эрланд ранит ножом Арнагадов палец, нарываясь на злой рёв.

Все они разные. В каждого Лилианна или, по большей части, Альзур вложили что-то свое. Эрланд сдержанн и не по годам зрел, Арнагада они по умолчанию считают вихрем разномастных чувств, подкрепленных физической силой. Ивар — тихоня, который не открывается никому. Мадук… Мадук — просто первенец. Такой банальностью, как титул первого подопытного, успешно пережившего мутации, он заслуживает к себе особое отношение.

— Спасибо, — благодарит она, беря с тарелки кусочек пирога. Вишневая начинка слишком жидкая, все вытекает, но сейчас Лилианна меньше всего беспокоится о беспорядке. — Надеюсь, без меня вы не слишком скучали. Покажешь как-нибудь, чему научился?

— Да, — отвечает Мадук, слизывая вишневый сок, — если к тому моменту ты снова не уйдешь.

На галерее прохладно, можно сесть и свесить ноги, просунув их между прутьев заграждения. Она весело щебетала с ведьмаком, рассказывая что-то об очередном ином мире, совсем не замечая, что его рука, до недавнего времени обнимавшая совсем невинно, сдвинулась на пару дюймов ниже. Она корчила из себя великую слепую, сейчас Лилианне это ясно как никогда. Ну почему светлые мысли приходят в голову только по ночам?

Давно уже не та шестнадцатилетняя девчонка, чтобы испуганно замирать от такой наглости, но тогда она замерла. Эрланд и Арнагад сидят внизу, прямо под ними, и все еще играют, пока Мадук вдруг утыкается ей в плечо. Совсем по-детски, но с недетскими намерениями.

— Так нельзя, — шепчет она одними губами. — Я же твоя…

Твоя кто? Мать, робко лепечет она про себя. Старается возрождать в памяти те моменты, когда они с Альзуром только строили планы, делали теоретические рассчеты, трудились над созданием мутагенов из чистейших ингредиентов… Мадук — плод их осуществившейся мечты. Живое существо с неестественно быстрыми реакциями, ускоренным метаболизмом, кошачьими глазами, но с другой стороны в нем нет ничего настолько необыкновенного. У него не растут когти и не лезет третья нога. Он — юнец с типичными потребностями для юнца.

Слышали ли все те двое, увлеченные тыканьем ножом меж пальцев? Лилианна уверена в этом на сто процентов — слух у ведьмачат улавливает треск веток за пару сотен метров.

— Мадук, я прошу тебя…

Он не отвечает. Лилианна бесцеремонно вторгается в его мысли — и сразу же выскакивает оттуда, как ошпаренная. Ей хочется стереть себе память.

— Альзур! — подает голос она, поднимаясь на ноги и спеша к лестнице. — Альзур!

А потом был недолгий разговор с ним — и плотские утехи там же, в лаборатории. Но спать с ним в одной постели она все равно отказалась. Она лежит, прислушиваясь к шорохам, и подслеповато всматривается в край покрывала, словно ждет, что оно зашуршит и поползет в сторону — как всегда бывало, когда Мадук, еще будучи ребенком, пробирался к ней.

— Прости, — раздается его голос рядом. Вернее, не голос — шепот.

Лилианна вздрагивает, распахнув веки.

— Уходи, — шипит она, точно рассерженная кошка. — Ты поступил просто отвратительно!

Желтые глаза с узким зрачком не выражают ни намека на стыд.

— Извини, — повторяет он. — Я думал, вы с Альзуром больше не…

— Это правда, но ты не должен был так делать!

— Никогда в жизни не трогал женскую грудь, — признается Мадук как ни в чем не бывало. — Подумал, что ты не будешь против, вот и всё.

Ты просто давишь на жалость, с отчаянием думает она. Лилианна знает, видит это, но предотвратить не способна.

— Ты поговорил с Альзуром? Он к тебе приходил? — спрашивает она, затаив дыхание.

В темноте не видно, но она почти чувствует, как Мадук пожимает плечами. Кажется, что у этого движения есть какой-то собственный звук.

— Нет. А он должен был?

Значит, не приходил, лихорадочно думает она. С детишками разберусь, не переживай. Вот что он сказал перед тем, как они в полной мере отпраздновали свое воссоединение, расшатав в сотый раз лабораторный стол. Но он не разобрался. Он даже не счел нужным поговорить с главным виновником. Лилианна позволяет себе тихий растерянный вздох.

— Я… — отвечает она секунду спустя. — Я просто решила… Вдруг ему могло что-нибудь понадобиться. Вечером обыскалась его.

Мадук валится рядом, довольно мыча — мягкость её перин несравнима с жесткостью его скромной постели.

— Ты вернулась навсегда? — спрашивает он как будто бы безразлично.

— Вряд ли, — Лилианна переворачивается набок, глядя ему в глаза. — А ты бы хотел этого? Чтобы я всегда была здесь?

Может быть, должность мамочки для ведьмаков — не такая уж и почетная, но зато ты хотя бы знаешь, что тебя ждут. Впрочем, она уже не уверена, что Мадук воспринимает её именно так. Годы за её плечами невидимы, на лицо ей не дашь больше двадцати, и как тут удивляться возникшему влечению? Лилианна о других даже не думает. Мадук всегда был особенным — возможно, оттого, что первый. Возможно…

Он едва щурит глаза.

— Все равно не сможешь. Толку-то об этом болтать?

— Видишь, — Лилианна невесело усмехается. — Не так уж я и нужна. Ни тебе, ни Альзуру, ни кому-либо еще.