— Альзур!

Он, и без того взвинченный в последние дни, крепко жмурится, отклонившись назад — одна склянка, стоявшая перед ним на столе, разлетается на осколки, а другая идет крупными трещинами. Стеклом засыпает колени и пол, черное пятно, подозрительно пахнущее гарью, отпечатывается на деревянной поверхности некрасивым, хоть и ровным кругом. В воздухе, где прежде витал призрачный аромат будущего открытия, ныне витает вонь ярости и возмущения с примесью досады. Что самое неприятное — он знает её источник. Этот источник сейчас поднимается по лестницам и орёт на весь Риссберг как девка, которой на базаре кто-то задрал юбку. Альзур прячется на самом верху, крепко-накрепко запирает двери, да толку-то? Лилианна распахнет их одним движением брови вверх, такая уж у неё сила.

— Альзур! — кричит она, и по одному этому воплю он понимает, что случилось нечто действительно из ряда вон выходящее.

Не сказать, что до этого было тихо. Последние годы Альзур живет как на пороховой бочке, если не сказать вулкане — не только потому что его опыты и исследования вызывают вопрос у определенных людей. Есть причины куда более личные, о которых не подозревает никто, кроме ближайшего окружения. Собственно, оно зачастую и является причиной проблем. Альзуру неспокойно. Неспокойно от того, что с каждым днем их с Лилианной точки зрения расходятся все больше и больше, а срок, на который она упархивает в другие миры, становится все длиннее и длиннее. Путешествие для неё как наркотик, и она, как всякий зависимый человек, не желает ни с кем делиться — даже самой малой частью. Сначала она перестала рассказывать ему об очередной ходке, потом совершенно забыла о традиционных прощаниях. Наконец, в один из жарких летних дней она вывалилась в его лабораторию из портала и заявила о том, что им нужен перерыв.

— Перерыв в отношениях, понимаешь? — объясняла она. — Мы пару месяцев должны пожить отдельно.

— У тебя любовник появился? — Альзур в тот момент увлеченно рассматривал через увеличительное стекло дымящиеся останки очередного убитого чудовища. Надо отдать должное, голос у него не дрожал.

— Да нет же! Чем ты слушаешь? Я говорю, что должна уехать отсюда. Или ты уедешь — как пожелаешь.

— Держи карман шире. Может быть, еще посоветуешь, как мне лучше перевезти всю эту ватагу и расселить их по этажам своей маленькой башенки в Мариборе? Не забывай про Тальесина, кстати, ему тоже покои требуются. Нильфгаардец обожает комфорт.

— Значит, я уеду, — фыркает она, скрещивая руки на груди. — Или снова уйду через портал.

Ему приходится оторваться от своего занятия, чтобы поднять на неё взгляд — и Альзур готов поспорить, что Лилианне этот взгляд не нравится.

— Исключено, — спокойно заявляет он. — Мальчики и без того тебя едва помнят, а мы, кажется, договаривались? Ты сказала, что не хочешь сама вводить им мутагены и следить за протеканием мутаций — я предложил хотя бы уделять им немного времени. Сменить род деятельности, выражаясь иначе.

— Побыть их мамочкой.

— Да. Большинство из них были отняты от груди в тот момент, когда и слова-то с трудом выговаривали. Ты могла бы…

— Я и так делаю что могу!

— Ты делаешь недостаточно.

Он не пытался вычислить, в какой момент отношения дали трещину, и давно уже прекратил сваливать вину на её затяжные путешествия. Там, куда она направляется всякий раз, время идет куда медленнее, чем здесь — месяц равен году, а то и больше или меньше. Пока Лилианна отсутствует, он совершенствует мутагены и иногда о ней вспоминает. К слову, все реже с ним происходят моменты, когда склянки летят в стену и лихорадочные мысли скачут по черепной коробке. Нет, он теперь куда спокойнее, чем раньше, воспринимает разлуку.

Насчет перерыва они в тот день больше не беседовали — как будто бы решили все про себя. Лилианна просила у него пару месяцев, но передышка затянулась. Альзур словно бы и не возражает. Он подозревает, что внутри него зреет буря гнева, ревности и печали, смешанных с прочими «прелестями» жизни исследователя и ученого — зреет, однако пока что еще не достигла своего пика. Только поэтому он так пугающе спокоен, только поэтому демонстрирует безразличие. О юных ведьмаках и говорить не приходится — здесь он глухая стена. У них есть Тальесин, есть они сами, в конце концов. Да и насчет «юных» Альзур погорячился — некоторые на пороге совершеннолетия, отращивают щетину и в бане наверняка меряются причинным местом. Умные ребята, при нем сидят молчком, про Лилианну не спрашивают. Зато как она вернется — так во всем Риссберге праздник. Вьются вокруг неё ласковыми щенятами, сколько бы им там ни исполнилось, от мала до велика, просят ласки и сочувствия. Нет-нет, его это совсем не уязвляет, но…

Лилианна врывается в лабораторию, яростно захлопывая за собой дверь. Альзур, уже готовясь к очередной не самой приятной беседе, почти сразу же творит шумоизоляционные чары.

— Ты пришла, — без особой радости говорит он, стирая тряпкой со стола черное пятно. — Как путешествие?

Раньше её возвращение было подобно весне, стремительно теснящей зиму. Альзур готовил любимые лакомства, открывал лучшее вино, дарил ей украшения, сделанные собственными руками. А теперь он больше не делает ни изящных колец, ни легких подвесок. Наборчик ювелира пылится где-то в углу, драгоценные камни он пускает в ход, когда алмазы трескаются в мегаскопе. Честно говоря, он вообще уже ничему не удивляется — он думает, что это конец. Паршивое осознание, скребущее изнутри до крови, но ведь люди сходятся и расходятся, разве это не нормальное явление? Альзуру давно не восемнадцать, чтобы верить в вечную любовь, и все же он… разочарован. С ним уже бывало такое, и не единожды. Это все равно что провалить эксперимент, будучи исполненным всяких надежд. Не сказать, что Лилианна была его экспериментом с самого начала, однако внутри него всегда жила вера в их невозможность существовать отдельно друг от друга. Теперь и эта вера разрушена.

— Ты вообще ими занимаешься? — интересуется гневно Лилианна, отбрасывая волосы за спину.

— Кем? — невинно спрашивает Альзур.

Она смотрит на него так, словно находится в шаге от жестокого убийства. На самом деле Альзур включает дурачка не потому что ему охота поиздеваться, а потому что это сразу же убивает у Лилианны настрой на долгий пролог — и тогда она сразу переходит в сути проблемы.

— Они не воспринимают меня, — вздыхает она. В запыленной одежде, не особо заботясь о чистоте, проходится по лаборатории, чтобы присесть в кресло напротив. — Совершенно не воспринимают. Я слишком долго отсутствовала…

— А я предупреждал, — Альзур пододвигает к себе толстую тетрадь с записями, погружаясь в чтение. Вот так, думает он. Легко и просто, как будто все это меня совсем не интересует.

— Ни о чем ты не предупреждал. Ты говорил, что они только подопытные, и им необязательно что-либо помимо еды, воды и тренировок. Никакого душевного комфорта.

— Ты коверкаешь мои слова. Я сказал, что он необходим, но ты можешь давать его, если того пожелаешь. Ни к чему выдавливать из себя доброту, которой нет. Кроме того, чем её меньше — тем более подготовленными они будут к выходу на большак.

— Это жестоко.

— Если это жестоко — почему ты позволяла себе прыгать между мирами, пока твои мальчики томились здесь в одиночестве?

Этот упрёк колет Лилианну, но еще не настолько, чтобы закатить скандал. Она молчит, поджимая губы. Грудь вздымается чуть тяжелее, чем до этого. Признаться, она очаровательна, даже когда в ярости. Её ореховые глаза, наполненные чем-то, похожим на презрение, все еще заставляют Альзура любоваться.

— Что случилось? — спрашивает он, приподняв бровь.

— Приступ похоти случился, вот что, — выпаливает она. — Твои подопечные ведут себя так, словно никогда женщин живых не видели. Распускают руки. Дикость! Я для них что, лучшая подружка?

Он молчит. Лилианна поджимает губы.

— Тебя это совсем не трогает?

Альзур задерживается взглядом на написанном слове, переваривая полученную информацию. И понимает, что она очень даже трогает его, что на него даже злость накатывает, а следующей волной обрушивается ревность. А еще ему как-то по-детски обидно, что Лилианна первым делом направилась к ним, но не к нему. О чем можно говорить с этими лоботрясами, попрятавшимися по своим кельям? Разве только дело в том, что она заметила холод, исходящий от него в последние их совместные дни, и отправилась к тем, кто всегда рад её видеть. Только не учла того, что для почти взрослых мужиков она, вечно выглядящая на двадцать, лакомый кусочек. Хоть трижды назовись им матерью, это мало что изменит. Через стены Риссберга женщин прошло не так много — и было это давно, еще до создания первого ведьмака. О том, чтобы отпускать их порезвиться в ближайший город, и речи не идет.