— У нас же перерыв в отношениях, — напоминает он как ни в чем не бывало, контролируя себя. — Что я, по-твоему, должен сделать? Набить им всем морды за женщину, которая теперь не считает нужным даже предупреждать меня о своем уходе?
— Не начинай, — Лилианна закатывает глаза.
— Я не начинаю, дорогая, — Альзур откашливается. — Я объясняю тебе суть проблемы. Ты всю их жизнь старалась быть с ними, так скажем, на одной волне. Забывала о субординации, бросала их… К чему теперь ждать какого-то уважения?
— Самого младшего из них я укачивала на руках и стирала блевотину, когда он переедал. Представь, что я теперь должна чувствовать. Это же почти как…
— Успокойся, Лилианна. Ты им не мать, они тебе не сыновья, так что я не вижу проблемы.
По лицу видно, что растеряна. Альзур почти торжествует про себя, захлопывая тетрадь, затем поднимается из-за стола, оставив попытки оттереть оставшийся после маленького взрыва след. Убрать бы осколки, но этим можно заняться позже. Он в фазе амнистии — на особенном этапе, который наступает, когда Лилианна возвращается из своих странствий. Ему хочется простить её, хоть он сам не совсем осознает, за что. За то, что покинула его, не попрощавшись? Пустяки. За то, что ворвалась к нему без приветствия, без прежних поцелуев, объятий и жаркого секса на столе для алхимических работ? Он переживет и такое досадное упущение. За то, что кто-то из юных ведьмачат засунул руку ей под юбку или ухватил за грудь?
Альзур думает, что её возмущение по большей части — вещь напускная. Не так уж она и недовольна, если присмотреться. Думает, небось, что это сможет растопить его сердце. И думает правильно.
— Я рад, что ты вернулась живой и здоровой, — говорит он, улыбаясь уголками губ. — А с детишками разберусь, не переживай.
Детишками Альзур зовет их по привычке и только в их отсутствие. Шутка ли, назвать Арнагада дитем, когда он еще в четырнадцать вымахал так, что стал выглядеть на все двадцать. К тому же, с ним сработала любимая альзурова аксиома — есть примерно семьдесят процентов вероятности, что ребенок с совсем недетскими мускулами станет главным задирой.
— Не слишком усердствуй, — просит она, не отвечая на его улыбку. — Я могу и проглотить это, если… если тебе совсем все равно.
«Совсем все равно» — значит, если он действительно более не рассматривает их двоих как пару в романтическом значении этого слова. Альзур за годы в совершенстве выучил Лилианнин язык.
— Прости меня, — вздыхает он.
— За что? — удивляется она.
— За некоторые вещи, которые были здесь сказаны.
— Это ничего, — Альзур, однако, слышит в её голосе неловкость. — Мы все иногда… ошибаемся, верно?
Он рассеянно кивает, хочет вернуться за стол, но Лилианна делает несколько шажков вперёд и прижимается всем телом со спины. Пахнет дорожной пылью. Этот запах мешается с витающей в воздухе легкой гарью после неудачного эксперимента. Фаза амнистии еще действует, и Альзур ловко сгребает её в охапку — на пару секунд, лишь для того, чтобы расшнуровать и расстегнуть верхние причудливые одежки, притащенные из другой реальности. Болотно-зеленые. Неужто изменила своему любимому изумрудному? Эта мысль пульсирует где-то на задворках сознания, пока он раздевает её.
— Быстрее, — просит она, уже строже и увереннее.
Альзур слушается. Он не беспокоится по поводу того, что она устала, может быть, хочет лечь в кровать или поваляться в кадке с горячей водой. Захотела бы — сделала. А она желает другого — не то очиститься после выходок молодых ведьмаков, не то удовлетворить свою похоть. Сам он больше и не пытается напоминать ей про перерыв.
— Что он… сделал?.. — спрашивает Альзур с судорожным вдохом. На Лилианне ничего, кроме бледно-лиловых чулок и аккуратных сапожек, она на коленях и его член у неё во рту. Крайне неподходящее время для вопросов, но ведь интересно же.
— Кто? — спрашивает она, отстраняясь с тихим хлюпом.
— Ну кто тебя там…
— Мадук. Ничего, просто пощупал.
Лилианна накрывает ладонями груди, демонстрируя ему, как все было. Это зрелище, как ни странно, отзывается у него в паху еще более приятным теплом.
— Так он все-таки потрогал?
— Ммм-хммм.
— И тебе все-таки понравилось? — задает Альзур решающий вопрос, шумно дыша.
Она поднимает на него глазки, не выпуская члена изо рта. Во взгляде ни растерянности, ни поиска судорожных оправданий, только нескрываемое ехидство и голодное возбуждение. Он понимает, что спросил неправильно, но не горюет из-за этого. Если бы и впрямь понравилось, Лилианна бы немного подзадержалась, прежде чем подниматься к нему в лабораторию, а потом еще немного, чтобы уничтожить улики в виде спермы на ягодицах, испачканного платья и смятых простыней (если все это, конечно, происходило в тесной спаленке). Однако она пришла к нему чистенькая, без следа какого-либо предварительного полового акта. Позволяя ей ласкать себя ртом, щекоча головкой её горло, Альзур не чувствует, что этим ртом и горлом кто-то до него уже воспользовался. Он чувствует только несравненное блаженство от того, что она здесь, и только где-то внутри, глубоко, прочно засела мысль, совсем крохотная мыслишка, ничего не стоящая фантазия, эротическая гравюра, если угодно. Гравюра, изображающая, как кто-то занимается с ней любовью кроме него.
Даже когда он подает Лилианне руку, чтобы помочь подняться и усадить на стол, а потом утыкается ей в грудь лицом — и тогда не ощущает ничего подобного. Даже когда она раздвигает стройные ноги и принимает его в себя… На этом моменте Альзур не думает уже ни о чем.
***
В Риссберге еще холоднее, чем ей запомнилось — особенно если ночуешь в своих, отдельных покоях, отказавшись от вместительных альзуровых палат. Не то чтобы она так глупа, чтобы хвататься за принципы, которые уже не единожды были растоптаны, или за обещания, которые были нарушены… Сегодня ей угодно спать в одиночестве. Если не удастся сомкнуть глаз — так хоть полежать, наблюдая за тем, как лунный луч ползет по комнате, тускнеет, набирает цвет, становясь красноватым, оранжевым, золотистым. Хочется поймать рассвет, вид которого она совершенно забыла в отличие от полусотни других рассветов, которые удалось застать.
Перед её глазами стоит картина этого дня — Эрланд и Арнагад увлеченно тыкают ножом друг другу между пальцами по очереди, сидя у лестницы. Рядом — одна из альзуровых кошек, безымянная и голодная. Они из первой партии, самые старшие и самые жестокие, и игры у них столь же жестоки, но разве это повод не любить? Лилианна — единственная, кому есть до них дело.
— Тебе очень идет длинный волос, — с улыбкой говорит она Эрланду. — Скеллигийская мода?
Тот задумчиво кивает, не прекращая движений рукой. Кажется, он из всех — самый рассудительный и понятливый парень, а оттого, что многое понимает, и обижается порой посильнее других. Если это можно назвать обидой, разумеется, в таком-то возрасте. А может быть, Эрланд привык к её постоянным отлучкам в другие реальности, привык, что её вечно нет рядом, хотя она что-то Альзуру и обещала — трудиться над их моральным состоянием, пока он трудится над физическим. Эрланд видит правду: видит, как она из значимой в их замысле фигуры превращается в блеклую тень. Едва ли ей удастся забыть короткий разговор, состоявшийся в прошлый раз, когда она опять намеревалась улизнуть. Эрланд был тогда мальчишкой.
— Не уходи больше, — просил он, взглядом кошачьих глаз указывая на башню. — Он злится и ему грустно.
Лилианна не нашлась, что ответить, а про себя проклинала всех и вся.
Напрасно она думает, что её отношения с Альзуром никого не касаются — старшие ведьмачата наблюдательны, как кошки, чуют, в какую сторону дует ветер. Детьми они тащат ей охапки ласточкиной травы, ромашки, маргаритки — словом, все ценное и красивое, что находят. Утешают после ссоры. Будто бы в благодарность за это, она берёт кого-то из них в теплую постель, чаще всего по очереди, а иногда они сами тянут соломинки. Интересно, что даже спят по-разному: Эрланд и Арнагад отодвигаются чуть не на самый край, Ивар сворачивается клубком и не кладет голову на подушку, Мадук… Один Мадук, первенец, не боится обнимать её. В ответ на осторожные расспросы Лилианны, остальные только жмут плечами, мол, мерзлявый, что с него возьмешь? Она верит, потому что на тот момент ему исполнилось всего одиннадцать и никакого влечения тут быть не могло.
