Драную смертную рубаху Обр стянул через голову и наскоро закопал в песок. Мерзнуть без рубахи долго не пришлось. Лодка приближалась и скоро закачалась совсем рядом. Широкий и крепкий шестивесельный карбас с приспущенным парусом. Шесть жилистых мужиков на веслах, седьмой у правила на корме, восьмой на носу. Все они махали руками и что-то орали. Хорт понял: не хотят подходить поближе. Боятся тоже угодить на мель.
Нюська кинулась было в воду и взвизгнула. Злое море есть Злое море. Вода по-прежнему была ледяная. Обр крякнул, подхватил дурочку на руки и медленно пошел к лодке. Силенок у него все-таки сейчас было маловато. «Либо волной сшибет, либо ноги сведет от холода», – обреченно подумал он после десятка неуверенных шагов. Но все же дошел, добрел по пояс в воде, передал «сестру» в протянутые руки. Потом и его самого перетащили через борт, пихнули на дно, в скользкую кучу свежевыловленной рыбы, накинули на плечи чью-то еще теплую робу, сунули в руку флягу с отчетливым сивушным духом. Обр задержал дыхание, сделал вид, что пьет. Он знал: доверять нельзя никому, тем более чужим. Тут жди любой подлости.
Закашлялся напоказ, выдохнул и прохрипел: «Откуда идете?» Оказалось, из Кривых Угоров, что под Городищем. Это ему ничего не говорило. Выразительно посмотрел на Нюську, по уши закутанную в другую робу. Та шмыгнула носом и принялась врать. Глаза ясные, голосок тонкий. Врет и сама в это верит. Не всякому такое дано. По ее словам выходило, что они жили в каких-то Еланях, что под Новой Крепью. Мол, Обр подрядился ее в эту самую Крепь отвезти в базарный день, поплыли, а тут ветер, буря…
Дальше уж и ничего выдумывать не пришлось. Мужики кивали, сочувствовали, дивились только, что они уцелели. Один сказал, что до Новой Крепи отсюда чуть не месяц ходу, ежели при хорошем ветре. Другой пробурчал, мол, их Угорам повезло, что эта буря стороной прошла. Потом вспомнили как три года назад Высокие Гривы снесло начисто.
– А хоть бы и нас снесло, – проворчал кто-то, – тогда б полюдье платить не пришлось.
– Ага, – возразили ему, – князь наших дел не разумеет. Снесло, не снесло, а полюдье подай вовремя.
Снова все покивали, соглашаясь, а Обр порадовался, что не выпил ни капли. Выходило, что они все еще на земле князя.
– Слышь, парень, а че там горело-то? – спросил рулевой.
– Где? – лениво пробормотал Хорт, изо всех сил старавшийся не глядеть на волны.
– Да на косе, где вы сидели.
– Ниче не горело. Чему гореть-то. Сырое все.
– Вот и я говорю. Нечему там гореть. Помстилось, значит.
– Всем помстилось? – возразил кто-то из гребцов. – Все видали. Яркий огонь, белый, как на маяке. Мы только оттого к косе и двинули, поглядеть, чего это.
Обр пожал плечами и прикрыл глаза. Век бы это море не видеть! Скорей бы берег.
Повелитель прохаживался вдоль стола, постукивая ручкой лопаточки по губам, посматривал на доску. Цель, к которой он шел годами, медленно, осторожно выигрывая одно сражение за другим, была близка. Фигуры, сильные и слабые, связанные невидимыми узами, готовы служить ему. Впрочем, большинство из них пребывало в счастливом неведении, полагая, что просто живет. Так оно и было. Они жили, плодились и умирали, как бессмысленный скот. Он же тихо строил из их жизней нечто высшее, что должно послужить отдаленной, но прекрасной цели.
Глава 11
Берег оказался самым обыкновенным. Причалы, растянутые для просушки сети, корка крыш над бурыми горбами дюн. Ни дать ни взять Малые Соли, только вместо колокольни серая от времени деревянная часовня на крутом бугре.
Под навес с длинным столом для чистки рыбы набилась куча народу. Похоже, вся деревня сбежалась поглядеть на выловленных утопленников. Никаких солдат. Обычные смерды в вонючих робах и серых армяках, дедок с клюкой, несколько женщин с широкими обветренными лицами, любопытные мальчишки, которые все норовили пробиться поближе к Обру и жавшейся к нему девчонке. К этому времени Хорт снова начал мерзнуть, и ненасытный желудок опять напомнил о себе. Стараясь не думать о еде, он лежал с закрытыми глазами и усердно прикидывался, будто ничего не соображает, но чутко прислушивался к тому, как рыбачки обсуждают, что с ними делать. С приободрившейся по пути к берегу Нюськой разобрались быстро. Растолкав мужиков, перед ней встала руки в боки сухопарая тетка в мужских сапогах, высоко подоткнутой юбке и длинном глухом переднике.
– Он тебе кто? – сварливо спросила она, нависнув над девчонкой.
Обр замер.
– Никто, – прошептала Нюська.
Все-таки и дурочке можно что-то втолковать. Если, конечно, постараться.
– Коли так, нечего тебе здесь среди мужиков торчать. Что делать умеешь?
– Стирать, готовить, за скотиной ходить, за детьми тоже, рыбу потрошить, солить, на солеварне тоже могу, – принялась старательно перечислять Нюська.
– Вот и славно, – слегка смягчилась тетка, – со мной пойдешь.
Дурочка заколебалась было, покрепче вцепилась в рукав Обровой робы, но Хорт незаметно подтолкнул ее, и она послушалась, ушла с суровой теткой, хотя то и дело оглядывалась, смотрела отчаянными глазами. Ничего. Прислугой быть ей не привыкать. Баба эта явно не подарок, но все ж кормить, небось, будет.
Обр же доверия никому не внушал, хотя изо всех сил прикидывался слабым и несчастным и даже пробормотал несколько слов, чтобы дать понять, мол, он свой брат. Рыбак, рыбацкий сын. Припомнив свое второе, крещеное имечко, назвался Лексой.
В конце концов, дооравшись до хрипоты, мужики порешили снести его в дом артельного старосты. И правда, снесли, сунули в камору, где по летнему времени обитали сыновья старосты. Три дня он провалялся на старом, видавшем виды тюфяке, укрытый плащом, до последней нитки пропахшим рыбой, и какой-то теплой рванью, некогда, в незапамятные времена, бывшей овчинным полушубком. Валялся просто так, чтоб не приставали. Никто и не приставал. Верили, что ему худо. И то сказать, человек, которого отпустило Злое море, мог и заболеть, и помереть, никто бы не удивился. Кровоподтек в том месте, где шибануло веслом, и вправду был страшенный. Но болело не шибко. И застывшие ноги отошли, слушались как миленькие.
Обр тихо гордился своей живучестью, но вставать не торопился, благо еду приносили и хлеба давали вволю. Нюська не появлялась. Зато к концу третьего дня заявился староста, уселся на крыльце и завел пространную речь о неком Федуле, который справлял именины и досправлялся до того, что слетел с собственных полатей, крестец зашиб, согнуло всего, а нынче дует обедник[17], самая путина[18], рыба идет косяком, весло воткнуть можно, так оно стоять будет, а Федул гребец был каких поискать, да вот согнуло его, а завтра хошь не хошь в море идти надо, потому что обед-ник дует и рыба прям сама в сети ломится.
Из всего этого Хорт понял, что даром кормить его больше не станут. Уродоваться с веслом вместо незадачливого Федула он не собирался. Стало быть, надо уматывать отсюда. Он согласился, что южный ветер дует как по заказу, согласился и с тем, что без шестого гребца на карбасе никак невозможно, старосту почтительно спровадил и завалился спать как можно раньше. Проснулся, как и хотел, еще до восхода, затянул покрепче завязки на пожертвованной кем-то латаной-перелатаной рубахе, сверху накинул чужую же робу, подогнул рукава, чтоб не мешали. Шапки и обувки у него не имелось, зато имелся нож да сбереженная со вчерашнего дня краюха хлеба. Нож он привязал к поясу, краюху затолкал за пазуху. Припомнил, что всего неделю назад так же собирался, чтобы уйти от Нюськи. Имущества за это время не прибавилось. Хотя теперь у него есть нож. Да и злобы накопилось в избытке. На всех Хортов хватило бы.
Обр потихоньку выбрался из каморы, поглядел на серое море, на десяток больших и малых карбасов, качавшихся у причала, решительно повернулся ко всему этому спиной, подставил лицо мягкому южному ветру и зашагал прочь по единственной улице.
