– Ты вернулся за мной, – прошептала она, – ты правда за мной вернулся…

– Угу, – сказал Обр в склоненную, обтянутую белым платком макушку. А что еще он мог сказать? Что-то щекотало его шею, точно муха. Он попробовал смахнуть ее, и пальцы наткнулись на тонкую светлую прядку, выбившуюся из-под платка.

– О, оказывается, у тебя волосы есть.

Прядка обвилась вокруг пальцев, мягкая, как беличья шерстка. Хорт слегка потянул за нее и, видно, сильно дернул. Нюська встрепенулась, оторвалась от него, заполошно завертела головой.

– Ты… Тебе нельзя здесь.

– Знаю, – согласился он.

– Ничего ты не знаешь, ты сбежал, а там такое началось.

– Чего там могло начаться-то…

– Сначала, конечно, ничего. Мы пришли, а тебя нету. Ну, Антоша сказал, что это к лучшему.

– Антоша?

– Ну, отец Антон. Моя мать с его теткой дружила, он меня с детства знает. Он хотел потихоньку домой меня отвести, но тут приехал господин капрал со своим отрядом. Воняло от них от всех, будто на площадь сто пудов тухлой рыбы вывалили. Злющие, страсть. Господин капрал как спешился, так сразу и начал орать.

Сначала разорялся, что тебя слишком рано повесили. Ну, Антоша сказал, что тебя не повесили, мол, древний городской обычай и все такое. Но это ему тоже не понравилось. Разорался пуще прежнего. В острог хотел меня забрать. Антоша вступился. Это, говорит, дурочка, все равно ничего не понимает и никуда из своего дома не денется. Ну, я и пошла домой. А тебя теперь по всей округе ищут. Только они, верно, думают, что ты далеко ушел. Как спал туман, поскакали куда-то сломя голову.

– Угу, – снова сказал Обр, – а эти чего хотели?

Анна опустила голову, стиснула жалкие кулачки.

Хорт плюнул и, подхватив по дороге нож, потянул ее за собой.

– Ты куда? – пискнула Анна.

– В лес.

В прекрасный вольный лес, который ждал и манил, обещал надежное укрытие, покой и свободу.

– В лес нельзя, – вдруг уперлась Анна, – у них собаки.

– Ха. Собак обмануть ничего не стоит, – просветил ее Обр, – главное – найти текучую воду.

Анна кивнула и покорно побрела за ним, спотыкаясь на каждом шагу. Да, с ней прятаться будет труднее. Намного труднее. Опять же, если от собак бегать.

Тут Оберон остановился как вкопанный. Чего ее искать, воду-то. Вода лежала прямо перед ним. Много воды, способной навсегда отделить его от господина капрала и всех собак на свете. Последний из Хортов круто развернулся и побежал к причалу, волоча за собой девицу. При этом он все время поглядывал в сторону города, но там пока никто не появлялся.

У ближайшего причала качалось на привязи с полдесятка пустых карбасов[14], пара больших шестивесельных, для выходов в открытое море, прочие поменьше, но такие же широкие, прочные, обитые по бортам еловой доской. В одном – какая удача! – лежали весла, валялся небрежно сложенный плащ, на корме – свернутые сети. Как видно, кто-то собирался на ловлю, да отлучился, оставив карбас готовым к отплытию. Обр не стал долго раздумывать, подхватил Анну, сунул в лодку, спрыгнул сам, рубанул ножом по веревке, закрученной вокруг мокрой сваи.

– Ты что! – пискнула Анна. – Это не моя. Моя там!

Обр оглянулся, увидел такой же прибрежный карбас с двумя веслами, но старый, побитый, глубоко осевший в воду.

– А это чья?

– Это Гладыша. Он на ночной лов собрался.

– Ага. Была Гладыша – теперь моя будет, – сообщил Хорт, воткнув нож поглубже в лавку и сноровисто отпихиваясь веслом от причала. Грести он умел. Грести и плавать в Усолье умели все.

Волна была небольшая, ветер дул в корму. Обр налег на весла, поглядывая в сторону берега. Там все еще было пусто и тихо. Лишь в отдалении спокойно шли двое, несли что-то длинное, свернутое. Небось снасть какую-нибудь для ночного лова тащат. Хорт принялся грести быстрее, надеясь уйти подальше, чтоб никто не мог разобрать, чья там лодка бултыхается в море.

– Так нельзя, – жалобно твердила дурочка Нюська.

– Можно, – не согласился Обр, – я точно знаю, сколько раз пробовал.

– Все равно нельзя.

– А так, как эти с тобой поступили, можно?

Нюська стиснула руки, затравленно оглянулась, но причитать перестала.

– Прави́ло бери, – приказал Оберон. Кормовое весло болталось без толку, править приходилось самому, и это уменьшало скорость.

Анна встряхнулась, кивнула, но бросилась почему-то к мачте и принялась умело и быстро отвязывать обернутый вокруг нее парус. Парус хлопнул, развернулся. Девчонка ловко воткнула в отверстие в лавке отогнутую подпору, веревку на свободном треугольном конце зацепила за крюк в полу на корме. Одним движением встряхнула и разгладила в воздухе тяжелую мешковину. Обр только одобрительно присвистнул. Парус поймал ветер, лодка ходко рванулась вперед. Анна уселась на корме, вцепилась в кормовое весло, ногой уперлась в деревянный брусок, приколоченный к днищу, всей грудью навалилась на тяжелую рукоять. Тоже уверенно, будто сто раз это делала. Карбас, качнувшись, повернул, стал уходить от берега. Обр поглядел-поглядел, как Анна сражается с правилом, вытащил весла, девчонку, пошатнувшись с непривычки, снял с кормовой скамьи, усадил у мачты, а правилом занялся сам.

– Все, мы в расчете, – сказал он.

– Как это? – не поняла Нюська.

– Ты мне жизнь спасла. Я – тебе.

Она задумалась.

– Нет. Ты мне еще должен.

– Это почему же.

– Я тебя два раза спасла, а ты меня – только один.

Обр тряхнул головой и рассмеялся довольный. Дурочка, а соображает.

Вышли из тени берега, ветер задул шибче, проклятущие Малые Соли уверенно удалялись, вытягивались в нитку вдоль Усольской бухты. Показались лесистые холмы за ними, позолоченные долгим летним закатом. Но на воде уже лежала тень. По берегу метались какие-то черные точки, но это Обра почти не беспокоило. В бухте, пользуясь хорошей погодой, мотались и другие карбасы под скошенными парусами. Отличить один парус от другого на таком расстоянии не смог бы никто. Когда он оглянулся в следующий раз, людей уже различить не смог, однако заметил, как над рыбачьим концом поднимается растрепанное облачко черного дыма. А вот и пламя. На расстоянии это казалось мирным далеким костром. Этакий добрый оранжевый огонек, который манит усталых путников к дому. Вдруг Нюська вскрикнула, вскочила, едва не оказавшись за бортом, но вовремя ухватилась за мачту, да так и застыла возле нее.

– Эй! – позвал Обр. – Чего там? Погоня, что ли?

Нюська сползла вдоль мачты, жалким комочком съежилась на лавке, закачалась, обхватив руками тощие плечи. Вот теперь она плакала, тоненько подвывая, тихонько всхлипывая.

– Ну, чего еще? – угрюмо поинтересовался Хорт. И правда, чего ей надо? Все так хорошо обошлось. Ловко всех одурачили, а она рыдает. Вон слезищи какие, больше глаз.

– Дом… – донеслось до него жалобное, – мой дом.

Обр пригляделся. Верно. Яркий костер на берегу вполне мог быть на месте старой хижины.

– Отплатили, стало быть, – хмыкнул он, – ну и ладно. Пусть горит. Чего там хорошего. Сама ж говорила – стены дырявые, крыша течет. Барахло твое старое сгорит – так туда ему и дорога.

Но Нюська плакала, не слушала его уговоров, уткнулась лбом в широкую лавку, всхлипывала и дрожала как давеча, на берегу. Ничего из ее причитаний разобрать было уже нельзя, кроме жалобного слова «мама» и невнятного бормотания «отец вернется – а дома нету». Обр понял, что простыми уговорами не отделаешься. Внезапно он кое-что вспомнил и, закрепив рулевое весло, перебрался к Нюське, устроился рядом на дне лодки.

– Вот, гляди, чего у меня есть.

Потянул девчонку за руку, разжал стиснутые пальцы, осторожно вложил в них стеклянную кошечку. Нюська словно и не видела ничего сквозь слезы, но схватила игрушку, стиснутый кулачок прижала к груди.

– А вот еще. – Обр покачал перед лицом зареванной девчонки серебряным сердечком на цепочке.

Нюська ахнула тихонько, попыталась цепочку поймать, но пальцы не слушались. Тогда Хорт собственноручно расстегнул нехитрый замочек, сам надел медальончик на тощенькую, обмотанную платком шейку.