— Ты если хочешь так чаще зависать, тащи с поверхности табак, я одна снабжать нас не смогу. Я тебе не мамочка…

— Понятно, Оливия, я тебя услышала, — прерывает ее монолог Альма, мастерски игнорируя все сказанное и перехватывая самокрутку с оранжевым огоньком.

— Понятно ей, — фыркает кухарка, скрещивая перед собой ноги. — Знаешь хоть, как выглядит растение?

Альма делает затяжку, с каждым разом у нее все лучше получается, и, немного подержав дым в легких, выпускает вверх тонкую струйку, передавая самокрутку обратно владелице. Альма всеми силами игнорирует тревогу.

— У Сейна спрошу, — жмет Альма плечами.

Пусть в глубине души и понимает, что не спросит, потому что они так и не разговаривают с ним, Альма так и сидит с Громилой в столовой и охотится также с ним. Сейн, как обиженный ребенок, общается со всеми, кроме нее. К слову, он и есть ребенок.

Альма никогда в жизни не ранила мужское эго так, как сейчас.

— Ага, ухажер твой, — кивает она.

— Глупости, — хмурится Альма, глядя на нее. — Сейн мой друг, — она на мгновение замолкает. — По крайней мере, был моим другом.

Оливия фыркает.

— Да не умеют мальчики и девочки дружить, глупое ты дитя, Альма Грей. Кто-то всегда влюблен, исключений не бывает, это аксиома.

Оливия снова выпускает из легких облако дыма и откидывает голову назад.

— Бывает, — спорит Альма. — Можно просто общаться, проводить вместе время, а потом…

— А потом бросать приевшуюся за последние десять лет девушку, чтобы начать встречаться с подружкой, которая — боже, какой абсурд, — младше тебя на пять лет. Это ты хочешь сказать, Альма Грей?

Оливия пока не может контролировать боль, которую ей причинил Портер, и ее нельзя за это винить.

— Ты передергиваешь.

— Да где, черт возьми?

Они замолкают. Оливия в тишине передает самокрутку. Пока Альма делает финальную тягу, кухарка уже поджигает новое лекарство от нервов. Альма нарушает тишину первая.

— Допустим, — соглашается она. — В таком случае, парадокс, ты общаешься с парнем, не подозревая, что он в тебя влюблен.

— Кому я тут такая нужна, Альма Грей, очнись? — морщится она. — Моя задача кормить почти пять сотен ртов трижды в день, и со своей задачей я справляюсь больше десяти лет, несмотря на побочные эффекты.

— Побочные эффекты? — не понимает Альма.

— Алые щеки, отекшие лодыжки, потому что сутками на ногах, вечные ссадины, не успевающие заживать, и ожоги, мне продолжать?

— Встречный вопрос, — не сдается Альма. — То есть ты не замечаешь, что у тебя есть постоянный гость на кухне?

Оливия подтягивает к себе ногу и поворачивается к девушке, хмуря русые брови.

— Кто? — не понимает она.

Теперь настает очередь Альмы фыркать.

— Да Флавий согласился маслобойню со мной делать, только чтобы на кухне бывать чаще.

Оливия недоверчиво смотрит на девушку.

— Врешь, — прищурившись, резюмирует она. — Мы же с ним просто… общаемся.

Альма делает тягу в последний раз и возвращает сверток владельце, поднимаясь на ноги.

— Исключений не бывает, — разводит Альма в стороны руки, — ты сама говорила. Подумай теперь об этом.

Оливия широко и открыто улыбается впервые за несколько месяцев, и Альме не составляет труда теперь понять, почему Портер влюбился в нее десять лет назад. В улыбку Оливии невозможно не влюбиться. Альма уверена, что в те же сети ее красоты попал и сам Флавий.

Последующие дни сливаются в один, привычная и приятная рутина разбавляется осознанием грядущего будущего. На поверхности высокие сугробы, приближается новый год, все в Дистрикте находятся в приятном предвкушении праздника.

Элдер с самого начала своего правления оставляет лишь один праздник. Рождество ассоциировалось у него и у всех жителей с утратой, поскольку это семейный праздник, поэтому Элдер отдает приказ праздновать новый год, символизируя тем самым новое начало. Никто не оказывается против.

Альма Грей также кивает на данную информацию, но понимает, что в следующем году поднимает вопрос о возвращении праздника, поскольку в Дистрикте Тринадцать появятся первые семьи. Их семья будет в том числе.

Альма плохо спит из-за тревоги и бесконечного ощущения слежки, со временем темные круги под глазами замечает Элдер и больше не может молчать. Он говорит, что изменит ее расписание, чтобы она могла больше спать, на что Альма отрицательно мотает головой и мягко целует его в благодарность за участие.

Элдер, к сожалению, не знает и не должен знать, что именно не дает Альме спокойно спать.

Дулио Джекенсен словно проваливается сквозь землю. Он всюду и нигде. Альма чувствует, что он рядом, часто оборачивается через плечо и порой видит его усыпанное шрамами лицо, что доводит ее до приступов паники.

Дулио доводит ее морально, наступая на пятки, но не предпринимая никаких активных действий. Альма знает, что он нарочно сводит ее с ума, к активным действиям он приступит в тот момент, когда Альма сама сделает важный шаг и укажет ему точное время. Дулио Джекенсен всегда так работает: по времени.

Альма всеми силами держится, готовится к своему важному событию, постоянно пробираясь после отбоя к Вайлет в ячейку и примеряя платье, ходит на охоту с Громилой, по-прежнему не говорит с Сейном и любит Элдера с каждым днем все сильнее.

Однажды, за четыре дня до нового года, он лежит рядом с ней и гладит ее по волосам. Альма рассыпается в его ласке, закрывает глаза и растворяется в моменте.

— Альма Грей, я влюблен в тебя, — впервые произносит Элдер.

Она вздрагивает от обращения, как от огня, и не понимает, что пугает ее сильнее. Тот факт, что Элдер наконец говорит вслух о том, что любит ее, чего никогда не делал, или осознание, что Элдер Койн любит Альму.

Не Рут Доэрти, не Саванну и не Люси Грей Бэйрд.

Альма понимает, что он не знает о ней ничего и так будет продолжаться всю ее оставшуюся жизнь. Она станет Альмой Койн — это единственная жизнь, которую она будет жить. Маленькая Рут, обесчещенная Саванна и поющая Люси исчезнут в тот момент, когда она откинет вуаль и свяжет свою жизнь с этим человеком.

Их больше не станет, ей придется отпустить своих призраков.

— Почему ты плачешь? — изумленно шепчет Элдер.

Альма принимает ласку, жмется носом в его широкую ладонь, а затем берет его руку в свои и целует грубые пальцы. Она решает, что придется ему немного соврать, даже ему. Еще немного соврать — примерно до конца своей жизни.

— Я просто счастлива, Элдер, — улыбается она, открывая глаза.

Соленые слезы жгут щеки.

— От счастья тоже плачут, — произносит она простую истину.

Элдер притягивает ее к себе и Альма чувствует себя в безопасности. В границах его ячейки, в его объятиях. Пока это единственные границы. Альма понимает, что ради собственного будущего ей придется их расширить и сделать это своими силами.

Вечером тридцатого декабря после собрания Элдер просит Альму остаться и упоминает о том, что завтра важный день.

— Это появится у каждого в расписании? — интересуется Альма, глядя в экран.

— Да, у каждого. Мы обручимся раньше, чем пробьет полночь, а затем… Новый год и новое начало.

Альма смотрит на него и улыбается. Несмотря на искреннюю глубину чувств, Элдер держится в обществе крайне сдержанно, и Альма искренне ему благодарна. Даже наедине друг с другом они по-прежнему соблюдают некоторое подобие дистанции. Чем дальше держишь — тем сильнее любишь.

Они чувствуют другу на иной, понятной только им двоим волне, но при этом продолжают привыкать к маленьким привычкам друг друга. Альма не хочет переезжать в ячейку Элдера, потому что нуждается в личном пространстве, и Элдер с ней в этом вопросе солидарен. Они чтят границы друг друга и стараются их не нарушать.

Альме порой кажется, что сильнее любить она не умеет, но с каждым новым днем, глядя на Элдера, она понимает, что это не так.

— Значит, утром начинается наше испытание, — присаживается Альма на стол, подсовывая руки под бедра.