Он был красивым, с сине-зелеными листьями перистой формы. Альма была абсолютно уверена, что видела его раньше, только никак не может понять, где именно. Чего-то на этих стебельках не хватает.

Альма в надежде бегает глазами по столешнице и мойке и внезапно замирает. Холодный и липкий страх узлом сворачивается в животе. На дне раковины лежат белые распустившиеся бутоны. Альма подносит стебелек к носу и хочет ошибаться, но терпкий запах травы тут же пробуждает воспоминания и заставляет ее все вспомнить.

— Марта, — шепотом зовет она, — ты хоть понимаешь, что добавляешь в еду из раза в раз?

Марта не поднимает головы.

— Пряности, — жмет она плечами. — Оливия сказала, добавлять всегда, я так и делаю.

Альма вспоминает неизменную горчинку, присутствующую в каждой порции еды. Сейн говорит, что ничего не замечает. Жизнь здесь настолько их всех закалила, что небольшая горечь кажется сладостью. От ужаса и осознания к горлу подкатывает тошнота, но Альма сдерживается. Отбрасывает стебелек в сторону и решается задать вопрос Оливии. Это был единственный способ понять, знает ли она, что здесь происходит.

— Оливия, — специально подходит к ней как можно ближе Альма.

Оливия вопросительно вскидывает брови.

— Могу я спросить…

— Попытайся.

Альма, не ожидавшая такого внезапного ответа, чуть дергается, но тут же берет себя в руки.

— Почему мы добавляем травы во всю еду? — все же спрашивает она. — Даже в каше бывает, — словно рассуждает она.

Оливия оценивающе на нее смотрит.

— Для вкуса, — возвращается к работе она.

— Она же терпкая и отдает в горечь, — не сдержавшись, выдает она, сделав полушаг вперед.

Оливия прекращает помешивать варево и, оставив ложку, подходит вплотную к Альме. От поварихи пахнет жаром кухни и потом, ее щеки алеют вблизи опасным цветом. Она слишком долго находится возле плиты.

— Что тебе нужно, Альма Грей? — интересуется она.

В голосе поварихи нотки враждебности.

— Это… Это душистая рута, ты знаешь? Она ведь…

— Я знаю, что ты лезешь не в свое дело, — негромко, но жестко произносит она. — Приказы Элдера Койна не обсуждаются.

Снова эта фраза. Альма слышит ее уже во второй раз. Эти подземные жители настоящие роботы!

— Займись делом, — кивает ей Оливия, — или у тебя работы мало?

Альма отрешенно мотает головой и возвращается на свое место, боковым зрением замечая, как Марта сваливает внушительных размеров горку мелко нарезанной зелени в общий чан с супом. К горлу снова подкатывает тошнота, когда в душном кухонном воздухе появляется терпкий запах душистой руты.

Альма против воли вспоминает свое детство и тошнить начинает сильнее. Она почти чувствует на языке горечь, а внизу живота режущую боль. Теперь она понимает, что тут происходит. Понимает, почему шкаф в ванной девушек почти десять лет не трогают.

Большая порция отвара душистой руты прерывает беременность, но при постоянном употреблении этой травы в небольших дозировках приток крови к матке становится минимальным, что делает невозможным даже предположение о возможном повышении демографии. Элдер Койн намеренно травит их, и Оливия в курсе.

Ужас, охвативший Альму, вынуждает ее схватиться за столешницу в поисках опоры. Первые мысли всегда страшные. Альма отметает их подальше, стараясь рационально мысль. Если бы она была Элдером Койном, почему бы она остановила рост демографии?

Если бы была Элдером Койном… Эта мысль веселит ее, надрывный смешок вырывается непроизвольно, и Марта косит на нее взгляд. Альма качает головой. Смеяться в Тринадцатом Дистрикте все равно что проводить пир во время чумы.

Альма вздыхает, монотонно продолжая нарезать овощи. Она старается отключить чувства и мыслить хладнокровно. Что может заставить главу Дистрикта ввести запрет на увеличение демографии? Что так сильно удерживает его в рамках, вынуждая травить молодых девушек, пышущих здоровьем?

Альма продолжает нарезать морковь. Ответа на свой вопрос она пока не находит, хоть ей и кажется, что он находится на поверхности.

Получасовой концерт прошел уже чуть больше двух недель назад, но жители Тринадцатого Дистрикта по-прежнему вспоминают его так, словно он был вчера. Ей все также делают комплименты, расхваливают голос и спрашивают, когда будет следующий концерт. Альма также улыбается на комплименты, смущается от похвал и обещает, что когда-нибудь, разумеется, Элдер Койн добавит в их расписание новый концерт.

Сейну она говорит, что у нее пропал голос. Он не верит, просит доказать. Она лишь отмахивается, говорит, что простыла, и просит его на время вернуть гитару на место, потому что у нее в ячейке совсем нет места. На какое конкретно время она не уточняет. Сейн сначала отказывается, но на второй неделе поддается на уговоры и забирает гитару. Альма видит издалека, как Элдер останавливает его в коридоре с инструментом в руках и что-то спрашивает. Сейн качает головой, что-то отвечая, указывает на гитару, затем на Альму.

Альма тут же разворачивается и уходит, не замечая, как Элдер Койн сосредоточенно сдвигает брови и поджимает губы, когда получает от брата весть о том, что она возвращает гитару. Она надеется, что этот жест даст Элдеру понять, что она его услышала, и готова принять его правила.

Надеется, что он пойдет навстречу и снова внесет разнообразие в ее расписание, потому что она выжимает все, что может, из этих двух рутинных занятий по кухне и шитью. Ее ожидания не оправдываются ни на следующий день, ни в последующие.

Альма злится, под землей и вновь без музыки ее жестокость вновь начинает выбираться наружу. От приступов злости ей порой тяжело дышать и она не может спать ночью. Ей приходиться бродить по крошечной ячейке в надежде успокоиться, потому что выходить после отбоя в коридоры запрещено. Еще одно правило, которое Альма старается соблюдать.

Четыре дня монотонной жизни спустя она все же не выдерживает.

— Научи меня охотиться, — плюхнувшись на лавку рядом, произносит она.

От неожиданности Сейн захлебывается и кашляет. Альма заботливо стучит ему по спине.

— Откуда вдруг такое желание? — еще раз кашлянув, спрашивает он.

— Я загибаюсь в рутине, — прибегает к жалобам она, — ты можешь меня хоты бы пару раз в неделю забирать с нарядов кухни, чтобы я ходила с тобой? Пожалуйста…

Альма забирает за ухо волосы и с мольбой в глазах на него смотрит. Другой возможности разнообразить свое расписание, отточить при этом навыки и снова выделиться в глазах Элдера у нее нет, придется брать то, что есть. Выбирать не приходится.

— Придется убивать животных самой, Альма, — старается объяснить он. — Не будет такого, что ты просто будешь дожидаться меня.

Альма вспоминает, как свернула шею кролику в лесу три недели назад. Жестокость так и рвется наружу, ей не просто нужно вырваться из этих стен, ей это необходимо, иначе это может плохо кончиться.

— Я понимаю, — кивает она, — я к этому готова.

Альма уверена, что Сейн вспоминает, как она расплакалась у него на плече из-за смерти кролика, и внимательно следит за тем, как он активно размышляет, взвешивая все варианты. Альма его не торопит.

— Обещаешь, что Элдер об этом не узнает? — наконец произносит он.

Именно это ей и нужно! Альме нужно, чтобы он ничего не знал до тех пор, пока она не научится прекрасно охотиться и не принесет дичь на нижний ярус, чтобы без вариантов разозлить его и привлечь его внимание.

Ей нужно видеть недоумение в его глазах. Его смятение. Не такой уж он и несгибаемый.

— Конечно, обещаю! — заверяет его Альма, протягивая мизинец.

Своеобразная маленькая привычка скрепления обещаний появилась у них пару недель назад. Пожав мизинец, ты не можешь нарушить обещание. Хоть какая-то опора в этом шатком мире, пусть и немного детская.

— Если он узнает, — округляя глаза, хватается он за волосы свободной рукой, когда они сцепляются мизинцами, — будет…

— Он не узнает, — заверяет его Альма. — Мы будем осторожны.